болью сводит до воя кости

болью сводит до воя кости, память крошится на осколки. эти зимы горят под кожей. он не помнит. и все без толку, когда эти глаза напротив смотрят нежно и так устало, и ладони теплее солнца — пахнут виски, весной, металлом, — чуть дрожа (от виска по скуле) чертят линии и изгибы. с губ потрескавшихся, чуть тоскливо: " никогда тебя не покину». а зима все внутри бушует, рвет на клочья холодным ветром, отбивает набатным звоном: «до падения — тридцать метров». в голове пустота и глухо, сон проходит в припадках, стонах, и во рту, как в пустыне, сухо. — ничего. ничего не помню. — и в глазах, что всегда напротив злость, мольба и тоска смешались. «я прошу тебя, Баки, вспомни. мне так мало тебя осталось». так проходят часы, недели. так в Нью-Йорке — сырая осень. но однажды награда будет, для того, кто так сильно просит. открывает глаза, сжимает живой ладонью чужие пальцы, за которые в страшной боли с дикой силою так цеплялся. шепчет: «Тони. я помню, Тони». пусть виски ломят боль и память. «ты прости, я ведь тоже клялся, но нарушил… пришлось оставить». и в глазах, что всегда напротив, очень робко сквозит надежда. Баки верит, что боль откатит, и все станет таким, как прежде: снова будет ластиться Тони, пьяный от виски, весны и счастья, больше не будет ужасной боли и не придется ей вновь сдаваться, будет странно, смешно, неловко — вновь касаться, улыбки, встречи… Баки целует родные пальцы. Баки знает, что время лечит.