Не следуй влечению души твоей и крепости твоей, чтобы ходить в похотях сердца твоего, и не говори: «кто властен в делах моих?», ибо Господь непременно отмстит за дерзость твою.
— Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 5:2—3
Звон колоколов собора Нотр-Дам де Пари раскатистым эхом бился о его стены, растворяясь где-то в далеких углах храма. Архидьякон Фролло чувствовал, как каждый удар по колоколам совпадал с биением его сердца. Он равнодушно поглаживал свои виски, размеренно шагая по пустой комнате; ладаном здесь пропахло абсолютно всё, и, кажется, впервые этот запах вызывал у Ришара раздражение, однако на его лице это отражалось лишь сжатыми в тонкую линию губами. Мысли, мысли, подобно назойливым мотылькам кружили в его голове, заслоняя своими оборванными крыльями свет ясности, а их гул будто усиливал удары в висках. Но Ришар не позволял подобной досаде малейшим образом отразиться на его облике: внешне он был до ужаса спокоен — как всегда. Сложно было предположить, что этого серьезного человека одолевают сильные эмоции, прежде ему невиданные — оттого и устрашающие. Ведомый абсурдным страхом, словно его мысли может кто-то услышать, архидьякон решил запереться: и вот его фигура в сутане, поддавшись импульсу, оказалась у двери. Тут же был задвинут засов, и какое-то странное умиротворение на миг осенило Ришара Фролло. Ему показалось, что теперь его не увидит и не услышит никто, даже сам Господь. Из-за этого последовал сдавленный вздох. Ришар как-то по-новому посмотрел на комнату, в которой он находился — так растерянно смотрит на изменившийся новый мир вышедший из многолетнего заключения. В руке архидьякон Фролло держал розарий*. Так долго, что крест, агатовым переливом играющий на свету, стал теплым. Этот розарий был единственной вещью, что ещё могла как-то отрезвить разум Ришара, напомнить ему, кем он являлся в первую очередь — священнослужителем, сыном божьим, несущим слово о нём людям и блюдущим заветы его. До недавнего времени. Фролло подошёл к большому камину, внутри которого полыхало пламя. В его памяти всплывал тот день, когда он впервые увидел её. Да, Ришар очень хорошо помнил, что он почувствовал тогда, увидев из окон своей кельи** ту цыганку. Она танцевала на площади; сейчас пляски огня напоминали ему её движения. Дерзкие, вызывающие, беспорядочные, в каком-то смысле, но завораживающие с первого взгляда и не отпускающие до конца. Она была прекрасна, даже шрам на носу не портил причудливого лица девушки. Ришар не мог оторвать своих глаз от неё тогда, и с каждым взмахом её рук, он ощущал накатывающие всё сильнее и сильнее доселе неведомые чувства. Одним взглядом Эсмеральда сумела воспламенить в груди Ришара Фролло безумное пламя страсти. Когда же архидьякону показалось, что она действительно мимолетом посмотрела на него, он в смятении отвернулся и больше не посмел взглянуть на площадь. С тех пор Ришар думал о ней постоянно. Эсмеральда стала его помешательством. Он просыпался с её именем на устах, с ним же он засыпал. Даже в своих молитвах — он не сразу заметил, что в них он говорит не с Господом, а с ней. Но это была не та любовь, как все привыкли думать. Нет, Ришар не был способен на светлую влюбленность, на нежность — это было не в его натуре. Бурлящая страсть, заставляющая сердце биться быстрее, скоро переросла в похоть. Фролло желал всем своим естеством ощутить Эсмеральду. И каждый раз, когда это греховное влечение брало над ним верх, он один за другим наносил себе удары плетью. Он считал, он надеялся, что плотские страдания возвысят его, а богопротивные желания стихнут и больше не вернутся. Но они не стихали. Напротив, с каждым днем ему становилось всё труднее и труднее сдерживаться. Алых рубцов становилось больше, но черный бархат рясы смиренно скрывал их от любопытных глаз. Ришар страшился взглянуть в зеркало, потому что перестал узнавать самого себя. Темная сущность его жестокой души через эту страсть давала ему в полной мере познать всю свою губительность. Однажды Эсмеральда оказалась в соборе. В надежде спрятаться от гонителей, она пробежала в самый дальний проход и остановилась. Не сразу девушка поняла, что там же притаился архидьякон Фролло. Он стоял позади неё какое-то время и наблюдал. Взгляд его медленно двигался с её темных длинных волос на смуглые плечи, а после них — на бренчащие кольца браслетов на кистях рук; цыганка тяжело дышала, пыталась прийти в себя после погони. Не желая больше медлить, Ришар резко схватил её за руку, но не поворачивал лицом к себе. От неожиданности Эсмеральда вскрикнула и попыталась вырваться — безрезультатно. Фролло мертвой хваткой держал её. Она была близко. Так близко. Он чувствовал её запах: она пахла улицей, сладкими пряностями, горячим липким солнцем, дымом костров. Он чувствовал, как девушка вся сжалась, как вздымалась от негодования её грудь. Он чувствовал, как бешено билось её сердце. И его тоже. — Что же такая распутная девка могла забыть здесь? Услышав этот стальной голос, Эсмеральда сразу узнала в человеке позади Ришара Фролло, по вине которого сотни цыган были убиты и продолжают умирать. Но Эсмеральда не подала виду, что боится. — Ну как же, — легко и с сарказмом ответила она, — то же, что и остальные люди. Пришла помолиться Господу нашему за благополучие служителей его. — Как смеешь ты говорить в храме таким образом? Богохульница, теперь я ещё больше убедился в том, что только смерть спасет тебя, — второй рукой он сдавил её лебединую шею, но так, что девушка ещё могла дышать. — Я не скажу такому трусливому человеку ни слова. Потому что только трусливый человек не будет показывать мне своё лицо, когда говорит о таких вещах. Нахальная и дерзкая грубиянка. Этого он и ожидал. Было что-то в её внешности мальчишески бунтарское, как у многих цыган. Ришар не удивился, ибо она — дитя греха и первозданности. Она не открыла для себя бога, её душой владел дьявол. Её уже не спасти. Однако архидьякона ждала его паства, поэтому он приказал запереть цыганку до его прихода, но она сумела сбежать. Больше он её не видел. От этой встречи всё только обострилось. Фролло стал настоящим безумцем, прежде не знавшим страсть, а теперь сполна вкусившим её горечь и сладость. Отныне он понимал, что не в силах превозмочь эту запретную любовь. Страшную, повергающую в ужас, лишенную света и чувственности. В его греховном желании было нечто дикое. Ришар осознавал, что превращается в настоящего зверя, которым двигали лишь инстинкты, и от этого он впадал в отчаяние. — Это ты виноват, — шипел он, глядя прямо в огонь. — Ты виноват, что дьявол оказался сильнее меня. Это из-за тебя мне пришлось бороться с самой природой, против которой я был бессилен. Я не могу ничего с этим сделать. Это чувство меня распирает, оно давит на меня отовсюду. Её глаза — они преследуют меня. Чем, Господь, я заслужил эти адские муки? Неужели я найду покой только после смерти? И найду ли?.. Нет, больше я не сын твой, ибо ты не защитил меня, не уберег. Розарий соскользнул с его руки и оказался прямо посреди языков пламени. От жара он медленно начал плавиться, и дьявольская улыбка озарила Фролло. Свет, исходящий от камина, озарял его бледное лицо, длинная темная тень отходила от архидьякона; тени же других предметов в комнате слегка дрожали в такт движениям огня. В глазах Ришара что-то изменилось. Теперь он понял, что ему следует сделать. — Если я не могу избавиться от моего проклятия, если я не могу превозмочь желания… Я не буду сопротивляться. Выход есть. Либо я познаю плотскую любовь всей своей сущностью, либо… Он сделал глубокую паузу, не сводя взгляда с полыхающего огня. — Я найду Эсмеральду, где бы она ни была. Найду, даже если придется сравнять с землей весь Париж. И тогда я дам ей выбор. Либо она придет ко мне и станет моей, либо я лично поднесу факел к костру, в пламени которого она смирит свой адский дух. Поднявшись с колен, Ришар Фролло направился к двери и отпер её. Прежде чем выйти из комнаты, он сказал: — Misereátur tui omnípotens Deus, et dimíssis peccátis tuis, perdúcat te ad vitam ætérnam. Amen.* Произнеся это, он вышел, и дверь с протяжным скрипом закрылась за ним.