Огни у болота

Уильям — строгий, требовательный, придирчивый и неумолимый, глухой к мольбам, суровый к чужим эмоциям. Уильям — недосягаемая тёмная звезда, наблюдающая за Греллем свысока, не оставляя малейшей надежды на искреннюю взаимность или хотя бы мягкий тон. Ну и пусть они живут вместе. Эрик — полная его противоположность. Эгоист с усмешкой на губах, душа компании и лихой заводила, никому не известный по-настоящему — всё равно что золото-фальшивка, но он никогда не обделял Сатклиффа пламенем. Настоящим, жгучим. Совсем разные, но одновременно такие похожие: зверь в Спирсе жаждал стонов боли и унижений, зверь в Эрике заставлял кричать от страсти, но обе дикие натуры изводили Грелля до умопомрачения, сводили с ума, лишая последних капель рассудка. Но если от Уильяма Грелль хотел не только владения телом, но и тёплых и нежных чувств, такой невозможной, невероятной любви, вместо которой он раз за разом получал лживые обещания и новые надругательства, то в Слингби хорошего и честного он видел не больше, чем лишь в походящем на него самого человеке, с которым они утоляют одиночество друг друга. Оба с багажом сожалений и невыполненных целей в прошлом, оба преданные кому-то и кем-то. Оба желают друг другу утопиться в своих бедах, но не могут бросить это так просто. Им было этого достаточно. Грелль приходил в аскетичную квартиру Эрика после насмешек и издевательств Уильяма; Эрик принимал его, вспоминая об Алане: юноша не оценил жертв наставника и друга, каким на самом деле никогда не считал его, не оценил и его чувств — желания спасти, защитить и помочь. И вскоре болезнь овладела телом Хамфриза, как болотная трясина. Властные руки Спирса наносили удары и царапины, обжигающие кожу, словно языки пламени; сильные пальцы Эрика оставляли отметины и покраснения, отдаваясь огнём вверху и внизу живота. И Грелль готов сгорать с обоими. Эрик наливал ему дорогой алкоголь — на элитную бутылку у него всегда были деньги, даже когда холодильник пустовал. Размышления вслух прерывались общим молчанием. Затем, когда Эрик пропускал через пальцы алые пряди, Грелль баловал себя высокомерной, непозволительной мыслью о том, что Слингби чувствует к нему нежность, на секунду забывая о взаимном презрении. Но лишь мыслью, не более, которая испарялась с первыми же засосами на коже. В его руках Грелль чувствовал себя искрой костра, пламенем феникса, сгорающего и воспаряющего вновь. Ему казалось, что за то мгновение, пока Эрик касается его губ, с неба падают сотни звёзд, и на каждый резкий выдох сожжена одна. До самого экстаза Грелль ни разу не вспоминает о своей желчной ненависти к Слингби, о взаимных проклятиях, о бесконечной брезгливости и отвращении. Потом Эрик гладит его по волосам, запуская в них руку, касаясь шеи, каждого изгиба и укуса; неспешно, будто стараясь узнать и запомнить ещё лучше трогает кожу, проводит пальцами по венам на запястьях и бедренным костям. Щадящее тепло после пожара. Он знает, что Греллю нравится такой контраст. Лёжа на плече Эрика после неземного, запредельно горячего всплеска внутри и слегка поглаживая его грудь, Сатклифф думает: а что, если бы в их судьбах никогда не было ни Уильяма, ни Алана? Как бы они жили сейчас? Что бы чувствовали друг к другу? Он никогда, ни разу за всё это время не спрашивал Эрика об этом — может быть, не видел в этом смысла, а может, боялся ответа. Самому ему казалось, что они могли бы быть настоящими родственными душами, дополняющими и исцеляющими друг друга. Как раньше, когда-то давно, так давно, что он и не может уже вспомнить. Грелль допускал мысль, что с Эриком он был бы счастлив. Однажды он едва не сказал это Уильяму. Слингби как-то говорил — всерьёз или в шутку? — что он украдёт его у Спирса, украдёт и никому не отдаст. И Грелль почти поверил, почти был согласен, но в его мыслях всё ещё чёрной кошкой скреблась зависимость от Уильяма. Сатклифф не думает о будущем — существует ли оно вообще? Иногда он сравнивал их нынешний образ жизни с тем же болотом, которое затянуло Алана, которое погребло былой оптимизм и веру Эрика, которое однажды, много лет назад, так изменило Уильяма. Греллю казалось, что они поджигают торфяное болото, чтобы кто-то сверху заметил сигнал и спас их. Редко Эрик позволял Греллю оставаться на всю ночь, ещё реже сам Грелль разрешал это себе. Но всегда эти ночи были для них вымученным глотком воздуха в трясине, крошкой, такой невероятно мелкой, но необходимой. Может быть, однажды они проснутся прежними?