Salut

Это был тёплый весенний вечер. Звуки аккордеона разливались по открытой террасе кафе «Де Артист», с которой открывался великолепный вид на вечереющий Париж. Позади старинной Эйфелевой башни, несмотря на кажущуюся хрупкой конструкцию пережившей все случившиеся на её веку катаклизмы человеческой истории, на фоне догорающего заката чёрными великанами стремились в небо небоскрёбы, позади которых следующим триумфом цивилизации поднимались один за другим стремящиеся к звёздам космические корабли. Шансонье запел песню о встрече давних знакомых, которую подхватили несколько негромких нетрезвых голосов. Одна пара даже встала потанцевать. Несколько инопланетян, зашедших в это кафе скорее ради культурной достопримечательности и красивого вида, чем ради выпивки, с любопытством наблюдали за местными, в общем веселье которых проскальзывали нотки какой-то особой тоски. Жан-Люк посмотрел на свой бокал. Вина оставалось совсем немного, а бутылка уже была пуста. Он взял его за ножку и покачал, размазывая бордовую жидкость по стенкам и глядя через неё на закат, превращая оранжевый в кровавый. Он пришёл вечером, когда солнца уже не было видно из-за небоскрёбов. Она ждала его весь день, и, наверное, солнце красиво золотило её волосы, а ещё раскрытые цветы у балкона террасы восхитительно пахли. Нет, он не опоздал. Он пришёл вовремя. Но ушёл, так и не показавшись ей на глаза. Бесстрашный молодой офицер Звёздного Флота, победивший многих врагов и даже переживший собственную смерть, вдруг оробел перед чем-то таким простым и земным, как любовь. Каким было бы их будущее, если бы он пришёл вовремя? Смог бы он разделить себя и свою судьбу с кем-то ещё и остаться собой? Теперь у него впереди была целая жизнь, чтобы задаваться этим вопросом. Он осушил бокал и с шумом поставил его на стол. Настоящее земное вино, в отличие от синтеголя, пьянило по-настоящему, поэтому, поднявшись на ноги, он с непривычки немного покачнулся. — О, Жан-Люк! — позвал вдруг женский голос. Жан-Люк сперва испугался, но потом осознал, что этот голос не принадлежал Дженис. Хотя в нём и было что-то странно знакомое, он отмахнулся и решил, что обратились не к нему — на весь Париж найдётся много мужчин с таким именем. — Жан-Лю-юк! — повторил голос, и он всё-таки повернулся. За соседним столиком, который, как он мог поклясться, минуту назад был пуст, сидела молодая женщина, словно сошедшая со старинных орнаментов Альфонса Мухи, аккуратно сжимавшая пальцами бокал мутно-зелёной жидкости. Заметив, что он обратил на неё внимание, она широко улыбнулась и чуть сменила позу. От каждого её движения складки её длинного светлого платья красиво перетекали, а волосы картинно раздувал вечерний ветер. Жан-Люк нахмурился — здесь и сейчас, в трагически-спокойной реальности Парижа двадцать четвёртого века, эта женщина походила на плохо сыгранный исторический спектакль. — Салют, мон капитан! — она подняла бокал и сделала большой глоток. Избранный ей воздушный облик очень контрастировал с её совсем неизящными манерами. Это должно было бы оскорбить его взор, но вместо этого отчего-то интриговало. Кто она? Знает ли она, кто он, или зовёт просто так, не дождавшись кого-то с таким же именем? Почему она выглядит так странно? Почему они встретились именно здесь и сейчас? Эти вопросы явно были не так болезненны, как те, которые остались в нём после того, как он поступил с Дженис. — Полагаю, вы меня с кем-то путаете, мадам. Мне ещё далеко капитана, — он склонил голову на бок и не стал сопротивляться искушению присесть напротив загадочной незнакомки. — Линейное время — это так скучно. Я предпочитаю смотреть шире. Вот сейчас ты сидишь здесь, а я смотрю на тебя и вижу, как ты уверенно летишь среди звёзд, туда, где никогда не ступала нога человека. Мой бесстрашный капитан, — мечтательно протянула она и пододвинула к нему откуда-то взявшийся на столике второй бокал. — За вас! Её бесстыдная весёлость звучала громче, чем аккордеон, однако никто во всём кафе не смотрел на них. Словно они были в другой реальности, в которую не способна была просочиться меланхолия погружавшегося в ночь Парижа. — Салют, — Жан-Люк вдохнул аромат налитого в бокал напитка — что-то крепкое и горькое, но между тем странно нежное. Женщина смотрела на него пристально и выжидающе. — Как вас зовут? — Допустим… Софи? Или Жаннет? Или, может, Мишель? — она посмотрела на своё искажённое отражение в стекле, словно оценивая, насколько ей подходит это имя. Преломлённые мутной жидкостью блики искусственного освещения танцевали на её лице, и оно как будто менялось на глазах. Волосы, сперва показавшиеся Жан-Люку рыжими, теперь выглядели каштановыми, и из кудрявых каким-то образом стали прямыми и короче почти вдвое. Воздушность из её облика исчезла, и из изображаемых Мухой нимф она превратилась в героиню Матисса. — Нет, не годится. А как бы ты меня назвал? — Загадочная дама. Дама Икс. Или даже дама Кью, — патетично протянул Жан-Люк и впервые за этот день улыбнулся. Затуманенный сомнениями и сожалениями разум будто прояснился, почуяв очередное приключение, которое он никак не ожидал встретить здесь, на Земле. — Смотрю на тебя, и с каждой секундой хочется задать тебе всё больше и больше вопросов. — Люблю, когда ты задаёшь мне вопросы. Но сначала ты должен выпить, — она постучала ногтём по бокалу. — Ах да, конечно, — он сделал глоток. Крепкий напиток оказался почти ледяным и подарил ощущение выпитого в жару свежего лимонада, в то же время странно согрев изнутри. — Это же… это же настоящий абсент, — он откинулся на спинку стула и посмотрел на небо. Было уже совсем темно, и, несмотря на то, что город был расцвечен множеством зажегшихся на земле огней, звёзды казались неправдоподобно яркими. — В этом кафе не подают абсент, — он снова опустил взгляд на загадочную даму, теперь превратившуюся в женщину с картины Пикассо, скрестившую руки на груди и отрешённо смотревшую вдаль поверх пустеющего бокала. Отчего-то эти перевоплощения совсем не казались ему странными. Словно он уже видел подобное, но не мог вспомнить где и когда. — И какой вопрос ты задашь первым? — Почему здесь? Почему сейчас? Почему я? — Ох! — воскликнула дама, картинно приложив ладонь к груди, переигрывая, как персонаж немого кино. — Сразу три и все три прямо в сердце! Неужели всё это так неочевидно? — Боюсь, прямо сейчас я совершенно растерян. — Мне не хотелось, чтобы ты провёл такой красивый вечер в одиночестве. — Дженис прождала меня одна весь день. — Она не будет одна. А вот ты так и будешь бояться разделить себя с кем-то ещё. Застрянешь, подвешенный в собственных сожалениях, между счастьем и счастьем. — Ты не ответила на вопросы. — Ты — потому что ты мой капитан, сейчас — ты молод и не так искушён, здесь — потому что, изучая тебя, я захотела посмотреть, как ты выглядишь на фоне Парижа, — она сложила пальцы рамкой и посмотрела на его лицо. Потом щёлкнула ими, и мир вокруг изменился. Небоскрёбы исчезли, и Эйфелева башня снова казалась самым высоким зданием на мили вокруг. Посетители кафе тоже изменились, преобразившись в людей совсем иной эпохи. И здесь совершенно точно подавали абсент. — Как же ты был хорош. Слишком хорош. Жан-Люк не чувствовал агрессии. Лишь любопытство. Он осмотрел себя — теперь вместо простой выходной рубашки и пиджака на нём был костюм-тройка из натуральной шерсти. Где-то на задворках памяти всплыли образы нескольких подобных снов. Каждый раз — разные эпохи. Каждый раз — именно тогда, когда ему хотелось отрешиться от очередного тяжёлого решения, в котором он сомневался. — Что ты такое? Дама покачала головой и снова постучала пальцем по бокалу. Жан-Люк сделал ещё один глоток, и его посетило дежа вю. Он совершенно точно видел её уже много раз. Каждый раз разную, но притом каждый раз неуловимо похожую на себя в каждом из отыгрываемых ей образов. Возможно, несколько раз это даже был он, а не она. Он снова усмехнулся и посмотрел на неё — теперь дама Кью выглядела как танцовщица с плакатов начала двадцатого века. — Ты знаешь, кто я. — И когда же я знаю это? — Всегда. И везде. — Выходит, ты и есть та женщина, с которой я проведу всю свою жизнь? Хотя… нет, — он отставил бокал и, активно жестикулируя рукой, указал пальцем на собеседницу. — Ты не женщина. Ты вообще не человек, просто выглядишь так, чтобы я не чувствовал в тебе угрозы, — он раскрыл ладонь и снова откинулся в кресле, осматривая преобразившийся Париж. Это был не сон, но в то же время он знал, что он растает так же мимолётно и снова утонет в его памяти в череде насыщенных дней, как только он ступит на борт космического корабля. — И, судя по тому, как ты говоришь, я на самом деле уже провёл с тобой всю жизнь, и сейчас и здесь — лишь одно из многих разделённых нами мгновений. Так? — спросил он под конец и снова пригубил напиток, которого не убывало. — Считать ли это за один вопрос? — она жеманно пожала плечами и затянулась из ниоткуда появившейся сигаретой. — Ладно. Ответ — да. За нас, мон капитан, — произнесла она и осушила свой бокал.

***

Это был тёплый весенний день, воссозданный в голосимуляции именно таким, каким он его помнил. Капитан Пикар сел за столик, предаваясь сожалениям и раздумьям, которые отчего-то не пропустил через себя тогда, двадцать лет назад, и теперь, когда ему предстояла встреча с Дженис Маннхейм, они снова настигли его. Приятные воспоминания о совместных днях были окрашены бесконечной горечью — он почти привык к этому, снова и снова встречая женщин и болезненно расставаясь с ними. Но с Дженис он поступил особенно некрасиво, и к сожалениям щедро примешивалось чувство вины, из-за которого он, капитан крейсера класса «Галактика», снова чувствовал себя запутавшимся мальчишкой. Почему он не разобрался с этим тогда, давно? Почему не связался с ней, не поговорил, не извинился? Почему малодушно напился до того, что проснулся на рассвете спящим на скамье в Соборе Парижской Богоматери, одетый в костюм, словно украденный из девятнадцатого века, не помня ничего о том, что было тем вечером? Его взгляд упал на пустой столик неподалёку, и в памяти промелькнул образ незнакомки, словно написанной одновременно всеми его любимыми художниками. Но в ускользающем образе одно оставалось статично — улыбка тонких тёмных, почти чёрных губ, словно существующая отдельно от всего остального, как улыбка Чеширского Кота. — Салют, мон капитан! — услышал капитан сквозь время и пространство так реально, что даже вздрогнул и огляделся. Не обнаружив никого, кроме запрограммированных им же голограмм, он горько рассмеялся и накрыл ладонью лицо. — Салют, Кью, — прошептал он и поднял глаза на созданное симуляцией небо, в котором так же, как и тогда, продолжали стремиться в космос десятки кораблей. — Везде и всегда.