Теперь...И навсегда

У войны не женское лицо, эту простую истину знает, пожалуй, каждый,  но и не мужской же лик носит это  страшное слово, событие… Так есть ли у войны хоть какое-то обличие?  Наверное да, на ее тщедушной личине застыл отпечаток тысячи смертей, голода, страха, слез. Когда война нежданной гостьей постучалась в дом к Реджине, девушка была не готова. Не готов был и Робин, мечтавший сделать любимой предложение руки и сердца. По большому счету никто не был готов. Война, какое простое и страшное слово, она маячила где-то далеко и вот уже подобралась к ним, наступая на пятки, грозясь поглотить в свою пучину, из которой выбраться суждено не многим. Этим апрельским утром, когда солнце светило ярко, а птицы напевали свои весёлые  незамысловатые песни, будто насмехаясь над  мисс Миллс,  Робин Локсли последний раз поцеловал любимую и пообещал обязательно вернуться и сыграть свадьбу, находившийся на грани истерики девушке. Что ж, а Реджина не строила на этот счёт никаких иллюзий, её сердце разрывалось, от осознания, что скорее всего это последний его поцелуй, по крайней мере, предназначенный для неё.  Она не махала радостно платочком, мечтая, что  он вернется и станет героем, нет, с самого первого дня она молилась всем богам, лишь о том, чтобы он вернулся, хотя никогда не верила ни в одного из тысяч существующих идолов на земле. Все время она жила лишь одной надеждой о его возвращении, его теплыми,  наполненными любовью и поддержкой письмами, согревающими в холодные вечера, когда мороз просачивался под кожу, заставляя покрыться  все внутренности инеем, а все тело трястись как будто при лихорадке. А потом пришли они. Враг был беспощаден и неимоверно силен. Её квартира стала похожа на притон, точнее на бордель, и она была единственным обслуживающим персоналом. Впрочем, ее постигла судьба  многих молодых и симпатичных горожанок.И от этого хотелось вывернуться наизнанку, содрать кожу, все, что угодно, лишь бы не чувствовать, забыть мерзкие прикосновения какого-то самодовольного арийца. Да, поначалу она сопротивлялась, даже зарядила одному из офицеров между ног,  правда, успокоиться пришлось сразу же, как только её привязали к кровати, вывернув руки, и изнасиловали, в то время, как она задыхалась слезами. Единственное, за что Реджина была благодарна, лишь за то, что это был не первый её раз. В остальном она проклинала всю эту жизнь, не представляя как она будет существовать дальше. С этих пор она начала курить. Каждый раз после очередного унижения она затягивалась крепкой сигаретой, лёгкие наполнялись табачным дымом, а на душе становилось легче. Она перестала получать письма, и теперь только в сердце теплился маленький, едва заметный уголек надежды, который, впрочем, тоже был раздавлен тяжелым солдатским сапогом. Это случилось почти через год после его ухода, на дворе стояла весна, было тепло и птицы вновь завели свою песню, тогда, в очередной раз без особой надежды залезая в почтовый ящик, она обнаружила письмо. Сердце на секунду замерло в радостном предвкушении. Миллс быстро взбежала по серым ступенькам и,  захлопнув дверь, трясущимися руками развернула лист бумаги. Написанное заставило сердце бухнуть куда-то в желудок и там остановиться, а слезы политься градом, размазывая размашистые  буквы, которыми было выведено «погиб». Единственное слово, после которого весь мир рухнул, в одну секунду все мечты, надежды, чаяния превратились в прах, в пепел, развевающийся по теплому, наполненному жизненной силой, воздуху. Тогда она плакала в последний раз, и в первый раз выпила бутылку какого-то крепкого алкоголя, оставленного одним из мужчин, посещавших её с завидной частотой. С тех пор хмель и сигаретный дым, дающие обманчивое ощущение свободы, стали лучшими друзьями. Она была все так же красива, но сердце, остановившееся вместе с сердцем любимого человека, превратило её в куклу, прекрасную и бесчувственную. Марионетку, почти сломавшуюся под напором судьбы. Годы шли, даты сменяли одна другую, время бежало вперед, предпочитая не замечать тех, кто до сих пор жил прошлым. Враг ушел, оставив после себя горы трупов, разрушенные дома и нищету. Можно сказать ей повезло, она сумела выжить, каждый день ненавидя себя, просыпаясь посреди ночи от липких призрачных прикосновений, давно канувших в лету,  Реджина Миллс, отправлялась на кухню  небольшой квартирки, чтобы утопить свой  страх в янтарном алкоголе. Спустя какое-то время, она устроилась на работу к Мистеру Голду,  жизнь вокруг продолжалась, улыбки на лицах девушек расцветали все чаще и чаще, кто-то дождался своего любимого, а кто-то вновь обрёл любовь. Это счастье, растекающееся сладкой патокой по воздуху доводило женщину до тошноты, девушки в белых подвенечных платьях заставляли сердце наливаться черным нектаром ненависти, и злость, бессмысленную и беспощадную подниматься из недр  проженной тяжелыми сигаретами  души. Эта злость помогала жить, единственное, что давало хоть какие-то силы. Она не знала, как ещё не сошла с ума и не повесилась в своей небольшой квартирке, на кухне, среди идеально расставленной посуды и мебели ,  отправляясь навстречу к любимому человеку. Наверное, трусость. Но как бы то ни было, её горе, замкнутость и нелюдимость сыграли  добрую службу. С головой уйдя в работу Реджина Миллс превратилась в идеальную машину для заработка денег. Она подолгу засиживалась у себя в кабинете, в сотый раз проверяя чертежи, лишь бы не возвращаться домой, где поджидал холодный мрак и воспоминания, каждое будто  было впечатано в стены, обклеенные безвкусными обоями в цветочек. Призраки прошлого настигали женщину всегда и везде, как бы она не пряталась от этих мороков. Мерзкие и страшные воспоминания душили, а счастливые — убивали, обещая больше никогда не сбываться. И неизвестно, что было страшнее. В этот вечер, темный и  унылый, такой же, как и все остальные, Реджина в очередной раз проверяла чертежи, проклиная людскую глупость и невнимательность, исправляя множество ошибок в расчетах, выводя поверх  зачеркнутого набора символов верные строчки. С особой тщательностью и скурпулезностью, Миллс прописывала буквы и цифры, пытаясь скоротать время и безуспешно уверяя себя, что это кому-нибудь нужно. Она никому не была нужна и ей был никто не нужен, пройдёт ещё пара лет и она умрет в одиночестве, и, пожалуй, это был лучший исход. По крайней мере, она так считала. Но пока спектакль, этот скучный и однообразный спектакль одного актёра, продолжался. Сегодня Реджина изменила себе, открывая бутылку какого-то вина, женщина подумала, что этот мир сошёл с ума, а ей стоит попробовать что-то новое, нельзя жить прошлым, нужно отпустить его, двигаться дальше, вот только что если кроме прошлого у тебя нет ничего, лишь чёрная дыра, бездонная пропасть, вакуум? Пожалуй, стоит отказаться от услуг психолога, этот идиот Хоппер ничем не помогал. Хм. А вот вино оказалось на удивление сносным. Губы расплылись в улыбке, хоть что-то хорошее за этот день, за эту жизнь… Громкая трель дверного звонка выдернула из невеселых мыслей и заставила подняться. Уверенная в том, что это надоедливые соседи, у которых вновь чего-то  не хватает, Реджина постаралась подавить закипающее раздражение и не дать ему перерасти в всепоглощающий гнев. Щелкнули замки и женщина распахнула противно скрипящую дверь, уже собираясь с глубоким вздохом спросить, что нужно на этот раз. Но когда взгляд остановился на человеке, стоящим по ту сторону двери, сердце замерло на мгновение и в ту же секунду забилось так, словно стремилось выпрыгнуть из грудной клетки и убежать куда-то. Призрак вернулся. Высокий, даже выше, чем раньше, широкоплечий, в солдатской форме с мешком за плечами, он стоял в паре метров от неё, улыбался, а его глаза светились счастьем и каким-то лихорадочным предвкушением. — Привет, — сказал как-то неуверенно и выглядел глуповато. — Мы будем счастливы… — слова вырвались против воли хозяйки и больше она не могла произнести ни звука. Её голос был хриплым,  на самом деле она уже давно утратила способность звонко смеяться, и дело даже не в отсутствии практики, сигареты заставили голосовые связки стать толще и потерять свою эластичность, а голос стал грубее. Робин шагнул к Реджине, от него пахло потом и войной, и чем-то ещё,  неуловимым, но притягательным, мужчина прижал к себе ту, которую мечтал сжать в объятиях с первого дня разлуки. С того момента, как они расстались прошла, казалось бы вечность, впрочем это было почти что правдой — восемь лет немалый срок. За это время она превратилась из милой восемнадцатилетней девушки в двадцатишестилетнюю прожженную стерву, слишком многое пришлось пережить. А Робин из двадцатилетнего весёлого паренька превратился в хладнокровного убийцу,  человека, привыкшего убивать, привыкшего к рекам к крови, привыкшего к смертям. Он изменился почти что до неузнаваемости, его тело приобрело рельеф, черты лица заострились, на щеках появилась щетина, а вот глаза остались прежними, такими же яркими голубыми с озорными искорками, но сейчас в них закралась жесткость, и она останется там навсегда.  Она же стала заметно худее,  скулы стали слишком хорошо видны, глаза как будто потемнели, а губы, всегда естественные, сколько он себя помнил, теперь были густо накрашены темно-красной,  будто кровь, помадой. На лице застыла гримаса боли и скорби, на нем уже давно не появлялась улыбка, лишь её жалкое подобие, и то только по особым дням. Слезы давно уже не лились из глаз, оставляя солёные дорожки на чуть смуглых щеках, вся вода  была выплакана и теперь, когда к горлу подступал предательский ком, лишь лёгкое пощипывание в носу напоминало о том, что она может ещё что-то чувствовать. Они изменились, не только внешне, но и внутренне, и им только предстояло узнать и полюбить друг друга вновь, ещё сильнее, ещё искреннее, ещё глубже. А пока он зарылся в её волосы, все еще пахнущее яблоками с корицей и прошептал: — Теперь… И навсегда