Мемуары Максимилиана Биттера

      От камня, холодного до капель воды, оседающих на гладком чёрном боку, до изморози и льда, никто не ждёт внезапного жара. Видеть эти вспышки, взрывы, всплеск прорвавшейся сквозь толщу земли горячей лавы эмоций — как смотреть на настоящее извержение вулкана со слишком близкого расстояния: страшно и смертельно опасно. И при этом некоторые находят в этом своеобразную красоту, застывают на границе жидкого раскаленного камня, под чёрным от сажи небом, подставляют лицо под серый пепельный снег, не тающий на коже. И Аленсий — один из тех, кто не просто видит красоту в подобном.       Он не боится выжидать и вызывать эти вулканические извержения.       Макс не может дышать, сглатывает комом вставшие в горле слезы — он почти час промерял шагами гостевую комнату, отведенную Леонхарту, и измял пальцами тяжёлые бархатные занавеси балдахина, едва не порвав их.       Лэнс сидит тихо, лишь качает в пальцах бокал с бордово-кровавым, рубиновым на просвет, вином. — Я люблю тебя, — почти беззвучно роняет измученный собственными эмоциями Биттер и опускается устало в кресло, не прямой и окаменевший, как обычно, а словно растекаясь, разваливаясь в нем. Берётся руками за голову, массирует виски, закрывает лицо руками.       Аленсий хмыкает тихо, прикладывает край бокала к губам. — Я люблю тебя, слышишь? — вопреки сказанному, голос Максимилиана становится ещё тише и ровнее. — Я больше не могу об этом молчать. Я должен решить это раз и навсегда. — Что ты хочешь услышать в ответ, Макс?       Слова, которые чуть насмешливо, тягуче, весело роняет Лэнс, звучат набатом.       Биттер закрывает ладонями уши. — Ничего. Я ничего не жду в ответ. Уже много лет ничего не жду.       Он впутывает в некогда аккуратно собранные, а теперь распавшиеся встрепанной гривой по плечам, лицу и спине чёрные свои волосы тонкие пальцы, взъерошивает их ещё сильнее. — Я слишком пьян, чтобы контролировать себя до конца. Это так отвратительно, Лэнс. И так больно.       Леонхарту не нужно говорить ни о чем ни слова, достаточно того, что он рядом, но он не понимает ещё до конца, что открыл ему в разбитых на осколки, впивающиеся в разум, чувствах, растрепанных не хуже его волос, Воин Скал.       Поэтому Макс поднимает мрачный тёмный взгляд сквозь пальцы, смотрит на друга и по слогам повторяет: — Я. Тебя. Люблю. До сих пор. Не прекращая. Совсем иначе, чем любят друзей, Лэнс.       Аленсий снова делает глоток и отставляет почти пустой бокал в сторону. — Я услышал с первого раза. Ты уверен?       Макс усмехается живым краем тонких губ и хрипит: — В моей голове я не сижу в этом дурацком кресле, как неловкий подросток, а медленно и глубоко целую тебя, почти не прерываясь, не позволяя задать ни одного вопроса больше, не позволяя вымолвить ни единого слова, чувствую алкогольную горечь и винную сладость на твоих губах, едва дыша. В моей голове ты падаешь спиной на это чёртово бархатное покрывало, и твоя кожа бледнеет на его фоне, а волосы рассыпаются вокруг глупой твоей головы медным ореолом священности. Какая тут уверенность, действительно. Но мне не надо от тебя ничего. Я просто хотел сказать. Закроем тему, забудь это, как страшный сон. — Нет, Макс.       Биттер вскидывает бровь. Леонхарт отводит взгляд, опускает, сжимает пальцами подлокотники до жалобного треска — и вдруг совершенно спокойно роняет: — Я хочу тебя поцеловать.       Отталкивается от кресла, изгибаясь всем телом, обходит стол с винными бутылками и бокалами, полупустым и перевернутым, садится боком на чужие колени, лёгким толчком ладони заставляя Максимилиана откинуться лопатками на высокую жёсткую спинку.       Смотрит в тёмные глаза, словно завораживающий жертву змей, — и закрывает свои.       И как-то медленно, но неожиданно целует — касается губами чужих губ, разъединяет их кончиком языка, и брюнет вдруг отмирает, смыкает ставшие мгновенно жёсткими и тесными объятья, впутывает пальцы в рыжую гриву, перехватывает на себя инициативу, прикусывая мягкую губу Аленсия и, на секунду отстранившись, вдохнув, как перед прыжком в воду с моста, рвано, глубоко, властно целует его сам.       Губы его размыкаются с трудом, с болью, но это даже не останавливает, даже не замедляет, не сковывает Лорда Скал — сейчас, в этот миг, он так же неостановим, как камнепад или лавовый поток. И Аленсий может лишь поддаваться этой вскрывшейся страсти, цепляясь за полурасстегнутую черную рубашку, едва не срывая пуговицы дальше — да сочувственно, нежно гладить белое пятно обращенной в ледяной мрамор кожи на скуле Максимилиана.       В поцелуе, долгом, почти неразрывном, самозабвенном, мешаются горячее дыхание Леонхарта, прохладное Биттера и винные пары, сводящие с ума обоих, горьковато-терпкие. — А ты неплохо целуешься, — со смешком выдыхает рыжий, когда Макс позволяет ему немного отстраниться, и хрипло смеётся. — У меня было время научиться, Лэнс. Но лучше это прекратить. — В тёмных глазах, где-то подо льдом и непроницаемым холодом стынет горечь. — Пока я ещё могу тебя отпустить. Пока я ещё могу отказаться от тебя. — Бледные изящные руки, сомкнутые на поясе Судьи Искания, дрожат мелко, распутываясь и ложась на подлокотники, пальцы впиваются в дерево. — Вернись в свое кресло и забудь. Я не хочу жертвовать нашей дружбой ради смутной возможности. Я слишком ценю её.       Аленсий смеётся тихо, склоняет тяжелую голову на плечо, закрытое чёрной тканью, ведёт кончиком носа по шее, отодвигая назад растрепанные чёрные волосы — кадык под кожей судорожно дёргается, когда тёплые губы касаются её чуть ближе к уху, — гладит почти рассеянно неживую скулу. — Мне то и дело становится интересно, каково это — спать с тобой, Макс. Нет, у Вика я, конечно, не спрашивал ни разу, но… Ты знаешь, моё любопытство очень сложно перебороть.       Тёплые губы раз за разом целуют, легко касаясь кожи, изгиб напряжённой шеи, и Макс не может, не может больше держать себя в руках — медленно расслабляется, руки его возвращаются на пояс Леонхарта, сцепляясь в крепкий замок, и мужчина выдыхает, чуть отворачивая голову и с невыразимой тоской глядя на едва виднеющуюся в окне растущую луну: — Только если ты действительно этого хочешь, Лэнс. И только если ты поклянешься мне, что назавтра ничего не изменится. Ты останешься моим другом несмотря на… Это все. — Останусь. Как говорил один мой знакомый — сексом дружбу не испортишь.       Макс выдыхает, улыбается криво, накрывает ладонью руку, лежащую на каменной скуле, и прижимается, ластится к ней, трется о раскрытые тёплые пальцы бело-серой щекой. — Я поверю тебе. — А в себе, в своей возможности все оставить по-прежнему ты не сомневаешься? — тихо вдруг спрашивает рыжий мужчина, убирая с чужого лица спутанные пряди. Биттер горько усмехается, снимая со щеки ладонь и поднося её к губам. — Не сомневаюсь. Я никогда не мог тебя удержать — и больше не вижу смысла пытаться. Сделать вид, что всего этого не было, мне ничего не стоит. Я давно привык.       Он прижимает тёплые пальцы к губам, медленно отрывается от золотистой кожи, поворачивает ладонь, целует выступающую кость на запястье и расслабляется, словно понемногу выпуская себя из цепких когтей самоконтроля.       Аленсий дышит ему в шею, не торопит, молчит, только то и дело утыкается лицом под ухо, фыркает, сдувая с бледной кожи чёрные пряди, да мягко целует, уводя линию поцелуев вниз, к воротнику расстегнутой до груди рубашки, почти к ключицам, выделяющимся крепким разлетом в обрамлении чёрной ткани.       Максимилиан поднимается резко и неожиданно, легко подхватив друга на руки, танцевальным пируэтом огибает стол и укладывает, почти бросает Аленсия на бархатное тёмное покрывало на кровати, быстрыми, чёткими движениями расстегивает на нем разлетающуюся синюю рубашку и вжимает ладонями плечи мужчины в шершавую ткань, нависая узким и тёмным, как клинок, силуэтом, над ним. Сглатывает. — Знал бы ты, насколько ты красив.       Голос его, снова ровный и размеренный, слегка хрипит, а глаза влажно, темно взблескивают, чёрные в неярком дрожащем свете свечей. — Если бы мог ты увидеть себя моими глазами, Лэнс.       Холодная ладонь скользит по рассеченной старым шрамом наискось груди, ласково, но до безумия скупо, короткими чёткими движениями, вырисовывая на коже какие-то резкие линии.       Макс забирается на кровать с ногами, стянув, наконец, мешавшие этому сапоги, садится поверх бёдер Аленсия, буквально распиная того по покрывалу, касается ладонью тёплой шеи, сжимает пальцами чужой подбородок и скулы — и склоняется к нему, почти целуя. Выдыхает, прикрывая глаза, смеется хрипло и коротко — и только потом приникает к губам Леонхарта, неожиданно резко и властно. Отстраняется лишь когда тот требовательно вцепляется в обтянутые чёрной тканью предплечья, поглаживая их пальцами.       Оба дышат поверхностно и быстро. — Тебе ведь больно, — замечает Судья, облизывая раскрасневшиеся губы. — Тебе больно целоваться. — Да. Но это того стоит. — Максимилиан демонически криво ухмыляется, выпрямляясь и упираясь ладонью в грудь Аленсия. — Мне лишь жаль, что я не могу позволить себе некоторых… других вещей в постели. Проклятье! Мне это нравилось. — Тебе все равно надо быть аккуратнее. Может, я и не такой, как остальные, но я бы не хотел, чтобы мой любовник испытывал такую боль, — тихо говорит Леонхарт, выворачивая руку из-под чужой ладони и касаясь вновь пальцами белого пятна на скуле Воина, но тот лишь хмыкает, отбрасывая за спину упавшие вперёд спутанные после сдержанной истерики волосы. — Я живу с ней, Лэнс. Уже шесть лет живу. И эта мелочь не заставит меня отказаться от такого удовольствия, как поцелуи. Особенно — поцелуи с тобой. Они снились мне с семнадцати лет. Никакая боль не помешает мне взять от этой ночи все, чего я хочу.       И голос его звучит слегка зловеще — и многообещающе.       Макс медленно снимает ладонь с плеча Аленсия, опирается на неё, вновь сгибаясь почти пополам, сжимает коленями его пояс, и чёрная ткань полурасстегнутой рубашки скользит по светло-золотистой коже. — Закрой глаза.       Аленсий зажмуривается, глубоко вдыхая — какое-то детское предвкушение охватывает его целиком, хотя он знает, что за столько лет ничего нового никто не придумал. Разве может что-то и впрямь удивить его?       Но как же приятно и сладко чувствовать мягкие прохладные поцелуи на себе, чувствовать, как чужие холодные ладони ласкают тело, изучая тщательно и внимательно, и как возбуждающе действует эта нехитрая ласка!.. Максимилиан словно угадывает, где нужно провести пальцами, чтобы по коже Леонхарта пробежали мурашки, отдающиеся теплом где-то внизу живота, почти между бёдрами… Или и впрямь так хорошо знает, как нужно прикасаться? Или… Или тело Аленсия реагирует так ярко потому что именно Макс скупыми точными движениями ласкает его?       Биттер почти ложится на грудь Леонхарта, выцеловывая на шее и плече линию, чуть сжимая кожу губами и едва-едва прикусывая, словно желая отметить, но сдерживаясь.       Лэнс не может оставить это незамеченным. — Ты скован ещё. — Шепчет он, облизывая пересохшие губы. — Что-то не так. — Я не хочу навредить тебе и не хочу оставить следов. — Выдыхает Воин, зарываясь носом в разбросанные ореолом рыжие кудри. — Прежде чем забыть обо всем, что сейчас происходит, ты только поблагодаришь меня за сдержанность.       Аленсий смеётся тихо и целует черноволосого упрямца куда попадает — попадает в крыло носа, совсем рядом с ледяным мраморным пятном. — Ты неисправим, Макс. — Имя слетает с его губ, преисполненное такой нежностью, что Биттер не выдерживает, касается коротко тёплых приоткрытых губ своими и шёпотом просит: — Произнеси его ещё раз. — Макс? — вместе с вопросом и щемящей нежностью в голосе Леонхарта звучит тихий смешок — он по-прежнему пьян и весел. — Ещё. — Ма-акс. — На этот раз голос Судьи звучит хитро и ласково, с наигранным страстным придыханием… Не совсем искренне, и Биттер больше не просит — ему слишком важна естественность, настоящность. Он лишь ещё раз коротко целует рыжего, прикусывает мочку уха, проводит ладонью по поджимающемуся животу и груди друга и вновь переносит внимание на его тело — на этот раз ведёт линию поцелуев к ключицам, тонким и каким-то птичьим, и ниже, по чёткой линии между грудными мышцами, солнечному сплетению, поверх рельефного пресса до самого пояса бриджей, перехватывающего сильное тело чуть выше подвздошных костей, но ниже чётко выраженной талии.       Максимилиан замирает на мгновение сгорбленной фигурой — взъерошенные волосы спускаются по плечам и рассыпаются по чужой светло-золотистой коже, чёрная рубашка скособочена и задрана, держится едва-едва на теле за счёт оставшихся пуговиц, лица не видно, лишь вздрагивающая мелко и редко спина. — Я люблю тебя, — выдыхает он, выпрямляясь и избавляясь от рубашки. Складывает её аккуратно, оставляет в ногах кровати. — Я мечтал о том, что сейчас происходит, с семнадцати лет, Лэнс. Но это все равно так сложно — позволять себе что-то, что не считал возможным столько времени. — Всё хорошо, Макс. — Аленсий приподнимается на кровати, опираясь на освободившиеся руки, нежно утыкается лицом в изгиб плеча, целует коротко, дышит — тяжело, поверхностно, сбивчиво. — Просто реши, чего ты хочешь. — Я хочу? Доставить тебе удовольствие, которого ты не испытывал. Ты ведь не был с мужчиной ни разу. Не слишком сдержанн с женщинами, с каждой честен и нежен, даже с женой, но… Для меня это слишком большая ответственность. — Даже для тебя? — смеётся Леонхарт и ласково обнимает друга за плечи, увлекая за собой. Синяя рубашка падает под их тела и сминается, и Лэнс, весело выругавшись, изгибается почти неестественно, вытаскивая её из-под себя и бросая куда-то на пол.       Макса это ни капли не сбивает, он ласкает чужое тело, приподнявшись на локте, цепляется пальцами за застежки на штанах Аленсия и мягко, медленно, и оттого невероятно чувственно толкается бёдрами к его паху, трется, раздразнивая ещё сильнее нарастающее возбуждение. И только когда чувствует, что под плотной тканью, пульсируя в ритм торопливого сердцебиения, твердеет живая чувствительная плоть, когда раскрасневшийся Леонхарт, вцепившись в руки и спрятав лицо между его плечом и шеей, почти беззвучно хрипло стонет, сжимая колени, — только тогда Биттер быстро и ловко, чёткими короткими движениями тонких пальцев, расстегивает и откидывает хлястики застежки, пробираясь ладонью под штаны и белье, стягивает их вниз, до бёдер.       И касается.       Аленсий вздрагивает, часто сбивчиво дыша, ерзает на кровати, тянется к брюнету, глядя незабвенно-синими своими глазами, совершенно космическими, тёмными, как беззвёздное небо, в столь же тёмные сейчас глаза Макса, и хрипит, опуская ладони на свой пояс, цепляясь пальцами за ткань и помогая стянуть её ниже: — Я… Я хочу тебя. Покажи мне, что это значит — любить мужчину. Мне слишком интересно. — Конечно. — Макс вновь демонически усмехается — отблеск свечей в его радужках на мгновение озаряет их в бордовый, — и глубоко, тяжело целует рыжего, пока тот торопливо подбирает ноги и стягивает с себя оставшиеся ещё одежду и белье, отбрасывая их куда-то к рубашке.       Тонкие холодные пальцы медленно пробегаются по высвобожденному, легшему на поджатый живот покрасневшему от прилившей крови члену, ласкают, выглаживают каждый дюйм бархатистой кожи, снимают с головки вязкие влажные потеки смазки, растирают по всей длине… Макс прерывисто выдыхает, прижимаясь всем телом к Аленсию, усмехается косо и шепчет сипло на ухо, едва прикрытое рыжими волосами: — Такой же прекрасный, как и ты сам. — Правда? — Леонхарт смущённо посмеивается, неловко отворачиваясь, но его подбородок тут же подцепляют. — Смотри на меня. Я хочу запомнить твой взгляд. — Властно просит, почти приказывает Биттер и вновь целует его, не закрывая даже глаз — прежде чем зажмуриться, Лэнс замечает это, замечает, как расширены у Макса зрачки, словно от весёлящей курительной травы.       Тонкие прохладные его пальцы скользят, не замирая ни на мгновение, вдоль по стволу члена Лэнса, смыкаются на нем, словно объятья, движутся быстро и чётко, пока сквозь поцелуи Леонхарт не начинает стонать и задыхаться, цепляясь за плечи Биттера. — Дай мне большего. Я хочу большего, Макс, — шепчет тот, кусая губы и жмурясь. — Я хочу знать, что ещё ты можешь мне дать. — Что я могу дать? — Максимилиан коротко усмехается. — Интересная постановка вопроса — обычно меня спрашивают, могу ли я взять. Но сейчас — верная.       Пальцы его разжимаются, скользят вверх вдоль мелких выпуклых венок, ласкают головку члена — и вдруг он меняет опорную руку, сжимая в кулак испачканную смазкой ладонь, медленно выпрямляется, все ещё полуодетый, смотрит сверху вниз на распластанного, раскрасневшегося Аленсия и хрипло роняет: — Ты сводишь меня с ума. Я едва не забыл… Кое-что важное.       Он торопливо поднимается с постели, пересекает комнату и скрывается за дверью ванной комнаты.       По разгоряченной коже Леонхарта пробегает прохладное, едва чувствующееся дыхание вездесущего сквозняка, он ежится и садится, тянется к оставленному бокалу вина. Успевает допить, возвращая себя в очаровательное лёгкое опьянение, пока Максимилиан не возвращается с каким-то небольшим флаконом в руках. — Розовый бальзам, — отвечает тот на немой вопрос, заданный одним только взглядом. — Увидишь, зачем.       У кровати Биттер снимает с себя остатки одежды, аккуратно складывая их вместе с рубашкой, и потягивается, высокий, тонкий, прямой, как клинок, с узкими бёдрами и сухими мышцами, еле заметно перекатывающимися под кожей. Аленсий смотрит внимательно — запоминает будто, — и под его взглядом Воин словно даже мурчит, выгибается, как кот, прежде чем вновь усесться на кровать, рядом с Леонхартом, и снова порывисто приникнуть губами к губам.       Стеклянная пробка еле слышно скрежещет о горлышко, в воздухе разливается пронзительный мягкий запах роз и иланг-иланга, Макс вдыхает прерывисто, прижимая к себе друга — и опрокидывает его на кровать, вновь нависая сверху, продолжая бесконечно, почти до боли уже, целовать его, отстраняясь и вновь приникая.       Он не даёт Аленсию ни мига отдышаться — словно отвлекает от чего-то; но тот вдруг замечает сам, каким поверхностным вдруг становится дыхание Биттера, слышит спрятанные в громких выдохах глухие порыкивающие стоны — и ласково проводит руками по бледному едва теплеющему телу, шарит по нему ладонями, пока не натыкается на заведенную за спину руку, лежащую почти вдоль проступающего острой цепочкой хрупких косточек позвоночника. Гладит, спускаясь до запястья. — Не надо, — ровно выдыхает Макс, пытаясь сбросить легшие поверх ладони пальцы.       Аленсий улыбается, свободной рукой касается волос друга, открывает его лицо из-под упавших чёрных прядей и целует в едва живой уголок холодных плотно упрямо сжатых губ. — Я хочу. Мне интересно, помнишь? Мне интересно, что может доставить тебе удовольствие. Есть же что-то, ради чего ты этим занимаешься. Я хочу понять это. Почувствовать. Я хочу попробовать сам.       Биттер отводит взгляд, перехватывает чистыми пальцами его запястье — Аленсий чувствует маслянистые капли на раскрытой ладони — и убирает руку от своего тела. — Ты правда так хочешь этого?.. — Леонхарт замечает, как отчаянно колеблется Макс, и лишь молча кивает, глядя прямо в тёмные глаза.       И тот сдаётся.       На раскрытую руку Аленсия льётся бальзам, тонкие пальцы тщательно размазывают маслянистую лужицу по коже, и Биттер шепчет: — Слушайся моей руки. Осторожно.       Берет вновь за запястье, накрывая ладонь с тыльной стороны своей, укладывает её самым основанием на выступающий под прогнувшейся поясницей копчик. Каждый палец Лэнса контролируется пальцами самого Макса, и это почему-то кажется жестом какого-то безумного доверия — то, как Макс буквально ласкает себя чужой рукой, проводит пальцами между слегка напряжёнными ягодицами, вздрагивая, раздвигает их…       Аленсий понимает сам, что ему нужно сделать, но не спешит, действительно слушаясь каждого, даже мельчайшего движения чужой ладони. И лишь когда Максимилиан, свистяще выдыхая, мягко нажимает на верхние фаланги двух его пальцев, словно командуя, Леонхарт медленно, аккуратно проталкивает их внутрь чужого тела, смазывая и растягивая узкие напряжённые мышцы. — Тебе нужно расслабиться, Макс. — Он ласково гладит ладонью по спине Биттера, и тот выдыхает. Всё его тело мелко вздрагивает, но он сам не чувствует этой дрожи. — Не бойся, я не наврежу тебе. Я понимаю, что нужно делать. Давай ты сейчас медленно ляжешь у меня над плечом… И мне не надо, кстати, будет вытягивать руку.       Макс и впрямь аккуратно опускает свое тело, изгибаясь, ложится грудью на плечо обнимающей его руки и тихо стонет, когда чужие пальцы внутри медленно движутся, касаясь плотной выпуклости под гладкими мышцами подушечками. — Ты быстро учишься, — хрипит он, упираясь второй ладонью в грудь рыжего. — И у тебя очень… тёплые пальцы.       Он чуть толкается бёдрами к выласкивающей его ладони, и Аленсий впервые чувствует, как сильно напряжен его член, зажатый между их телами. Это отчаянное, горячее желание, ощутимое физически, всерьёз льстит и подогревает заинтересованность Судьи Искания. — Это тебе тоже снилось? — он смеётся, обнимает тело брюнета второй рукой, укрывает лицо на его груди и медленно, но аккуратно шевелит пальцами, то вталкивая их глубже внутрь, то почти извлекая — и каждый раз, заметив, как это действует на Биттера, чуть сгибая, чтобы пройтись костяшками по уплотнению простаты. Тот вздрагивает, невольно откликаясь всем телом на каждый толчок, кусает губы, свистяще вдыхает, стараясь не застонать в открытую, пока не хрипит наконец: — Этого достаточно, Лэнс. Дальше твоя очередь… получать удовольствие.       Он перекатывается с бока и встает на колени, вжимая ладонью Аленсия в бархатное покрывало. Касается второй рукой вновь напряжённого до почти каменной твёрдости члена, размазывая по нему остатки бальзама, и, придерживая его пальцами, медленно опускается, широко раздвинув колени, буквально сразу насаживаясь до самого конца.       Аленсий невольно хватается за его бедра, проводит руками выше, стискивая пояс, и сжимает ладони. — Др-ревние, к-как же… — Будет еще лучше, — тихо ровно обещает Макс, качаясь всем телом и вновь насаживаясь на его член.       Аленсий уже чувствовал его изнутри, буквально ощупывал пальцами, но не понимал ещё тогда, какие изумительно чувственные тесноту и тепло он ощутит — но понимает теперь, когда его твёрдый, чувствительный орган внутри, когда Макс медленно движется, толкаясь к нему бедрами, все ускоряясь, становясь все резче…       Пока не достигает наконец правильного, чёткого и ровного, как их быстрое сердцебиение, ритма, пока не выпрямляется, хрипло взрыкивая и постанывая в этом же ритме. — Как ж-же… Хорош-шо… — стонет Лэнс, выгибаясь и запрокидывая голову, кусает губы, улыбается, гладит по раскрытым бёдрам друга и любовника, касается несмело его члена — и Макс, всхлипывая, стонет наконец хрипло во весь голос, на миг сбивается, но тут же ещё сильнее и глубже насаживается рывком на орган Леонхарта. — Др-ревние… — выдыхает он, — н-не останав-вливайся, ум-моляю, не остан-навливайся…       И Аленсий смелеет, тесно обхватывает чужую возбужденную плоть ладонью, двигает ею вдоль ствола, стремясь попасть в ритм чужих толчков, и даже попадает, отчего Макса выгибает, как согнутый придирчивой рукой гибкий звонкий клинок. Биттер вскидывает руки, впутывает их в рассыпанные по плечами и спине волосы, стискивает в пальцах, отбрасывая назад, и Лэнс проводит ладонью выше по его телу, ласкает, гладит…       Когда тело Леонхарта сводит сладкой судорогой наслаждения, Макс стонет особенно отчётливо и громко, почти крича, и обессилено падает, едва успевая подставить руки, на грудь Аленсия, на мгновение стискивает его в объятьях — и сползает на покрывало, откатываясь в сторону и закрывая ладонями лицо. Аленсий смотрит в мерцающую радужными огнями темноту, садится, ежится — без Максимилиана вдруг как-то холодно, как на пронизывающем ветру, — и ныряет под руку друга. — Мне надо идти. — Торопливо хрипит тот, отталкиваясь от Леонхарта. — Надо смыть с себя все. Я… Сейчас вернусь. Если ты хочешь. — Поспи сегодня со мной, Макс. — Просит полусонно протрезвевший окончательно Аленсий и нехотя отпускает от себя друга. — Останься до утра, как тогда, когда… когда нам было восемнадцать.       Максимилиан молча поднимается.       Он возвращается обратно из ванной, когда Леонхарт уже спит, свернувшись клубком под тонким пушистым одеялом; садится рядом, гладит того по плечу, почти невесомо, осторожно, чтобы не разбудить. В горле копится горечь, и Биттер сглатывает её — с трудом, этот ком словно раздирает глотку изнутри тупыми крючьями, но кое-как соскальзывает в грудную клетку, прибавляясь к тяжёлому клубку боли под сердцем. — Лучше бы я устоял, — шепчет он и ложится рядом с другом. Смотрит молча в потолок и медленно дышит, наконец, закрывая глаза и выдыхая. — Лучше бы я не сдавался на волю своих чувств, как и всегда.       Аленсий что-то сонно бормочет, поворачивается к нему лицом и тянется к лежащей безвольно вдоль тела прохладной руке, обнимая её и прижимаясь к плечу щекой и грудью. Максимилиан вздыхает и горько усмехается.       Засыпает он незаметно для самого себя.       А утро встречает его золотыми солнечными зайчиками на стенах и тяжёлой ткани балдахина, запахом хлеба из окна и тёплой тяжестью чужих крепких объятий.       Максимилиан пытается аккуратно вывернуться из крепких конечностей Аленсия, во сне закинувшего на него не только руку, на грудь и плечо, но и ногу — поперёк бёдер.       Не удаётся, даже наоборот, чем больше прикладывает брюнет усилий, тем крепче прижимает его к себе Леонхарт, сонно бормоча что-то себе под нос и цепляясь за обнажённое отогревшееся рядом с ним тело. Пока не просыпается.       Смотрит пристально, сонно щурясь, на Максимилиана. Тот смотрит на него, сглатывая подкатывающую горькую тоску и сожаление. — Макс. — Ты обещал. — Я не хочу забывать. Останься со мной. — Лэнс. Я не могу. — Биттер качает головой и с заметным трудом отворачивается, глядя в окно. — Ты мой самый лучший друг. — Я хочу быть для тебя чем-то другим, Макс. Теперь я понимаю, чего мне не хватало в других. Останься со мной. Будь со мной.       Воин неверяще замирает, каменея, медленно переводит взгляд с чистого синего неба в пронзительно синие глаза Леонхарта, улыбающегося, но предельно серьёзного, и шепчет, горько, отчаянно: — Не надо хотя бы издеваться.       Аленсий молчит, а потом тянет его к себе, обнимая ещё крепче, и крепко целует, оглаживая ладонью каменную скулу.       Первые секунды Макс не верит в это, сопротивляется, но сдаётся и прижимается к другу — только ли другу отныне? — сам.       Солнце освещает розоватыми восходными лучами обоих мужчин, вызолачивая волосы одного и бледную кожу второго.       Максимилиан просыпается один в своей выстуженной каменной келье, натягивает одеяло почти до подбородка и косится на часовую свечу. Сердце, только что колотившееся от бесконечного тепла и счастья, замирает в груди ледяным камнем горечи и разочарования. Этот сон снится ему — с вариациями — с семнадцати лет.       И он неосуществим.