sunset

Мне всегда было так грустно от того, что мы притворяемся незнакомцами; после всего, что между нами было, делаем вид, что никогда не встречались вовсе.

Дики, Дики, Дики. Мой дорогой Дики. Роджер изучал его лицо, урывками прерываясь на зрительный контакт; будто бы он видел его впервые, будто бы вот-вот вспомнит, и тут же забудет — надо запечатлеть каждую деталь в памяти, каждую морщинку и ряд седых волос. Как быстро летит время. Еще секунда, другая, третья пройдет, а он так и будет стоять, прокручивая эти слова в голове снова и снова, снова и снова, снова и снова, снова и снова, снова и… — Привет, Роджер. Черт. Его голос изменился совсем чуть-чуть, но Роджер еще помнил, как он звучал десяток лет назад; он мог все еще воссоздать в голове этот робкий смех и этот чудный, чуть шепелявый, как ему слышалось, акцент. — Привет. И это так глупо. Так глупо, что они встречаются совсем случайно в аэропорту, а он даже не знает, что сказать. Джон, наверное, тоже. Они должны были встречаться хотя бы раз в месяц, или раз в полгода, или раз в год; созваниваться и поздравлять с днем рождения детей друг друга — «ох, он уже так вырос, просто удивительно! Как дела у твоей жены?..». Но Роджер смотрел в эти зеленые глаза и не видел ничего. Ни единой искры радости от появления Роджера, ни вопроса, ни удивления, ни-че-го. Разве друзья ведут себя так? Может быть, друзья и ведут, но… Он всегда был чем-то большим, чем просто другом. Тейлор любил звать его, как самого младшего в группе, Дики; все любили. С возрастом он все равно не возражал, и даже ворчал, когда слышал свое полное имя. Джон. Ему оно не шло. Джон — что-то настолько популярное и незапоминающееся, что вот видишь мужчину в выцветшем коричневом вязаном жилете, и думаешь: да, это, наверное, Джон. Дики же был единственным в своем роде. Вероника звала его Дики тоже; почему-то из ее уст это прозвище звучало криво, как если бы его произносил глухой, никогда не слышавший чужой голос. Может быть, так казалось только Роджеру, потому что все остальные участники Queen обожали Веронику. Роджер обожал только своего Дики. Обожал эти ночные разговоры обо всем и ни о чем одновременно. Когда завтра у вас целый концерт в очередном городе очередной страны, а ты не можешь уснуть из-за нервов; и вы сидите вместе на продавленном диване бок о бок, ты — потому что дикий мандраж, он — из-за чистого сострадания. Ваши слова медленно перетекают друг в друга, сначала они описывают паршивость местных сигарет, затем бесконечность вселенной, а после этого вы снова болтаете о ерунде; и смеетесь, едва сдерживаясь — не сдерживаясь вовсе — «тихо, тихо, Фредди будет ругаться». В некоторые такие ночи их басист делился секретами; Роджеру нравилось думать, что они были известны только ему одному. Была бы воля Джона, он бы шептал их на ушко, но Роджер бы вряд ли выдержал такой издевки неожиданной близостью. Он совсем спятил, начав воображать, что где-то внутри у него тлели чувства к этому парню, похожему на цветок с шипастым стеблем. И если бы за взаимность пришлось отплатить пожизненным отхаркиванием лепестков и крови из поцарапанного горла, он бы согласился. Если бы такое только могло быть возможным. А тогда ему не нужно было даже видеть голых полосок молочно-бледной кожи, не надо было ничего выдумывать и представлять — эти секреты и сокровенные мысли, сказанные в сумерках, были интимнее любой наготы. Какое-то время этого хватало. Потом Дики стал проводить больше времени с Фредди, видимо, почувствовав себя под его боком более защищенным. Роджер молча наблюдал за их переглядками на концертах и за их пением в один микрофон во время исполнения Liar, пока сердце кричало, оскалив зубы: «Не смей играться с этим цветком, не смей его портить, не смей его трогать, не смей». Он со стыдом отмечал в себе это собственничество, которое лишь портило общую атмосферу группы, но не мог с собой ничего поделать. Больше никто не разделял с ним его бессонницу. Нет, были какие-то безымянные девушки с неприятно длинными волосами и мерзкими, забивающими нос, духами. Он был рок-звездой, и мог позволить себе найти именно ту, от чьего голоса не будет болеть голова и чьи ногти не будут так сильно царапать спину и плечи, но абсолютно закономерно каждая девушка была с изъянами, настолько сильными, что хотелось провести несколько часов в душе в попытках оттереть эту несмываемую грязь. И никто из них не крутил словами так, как умел Дики. «Блять, Дики, что случилось?». «А что случилось?». «Почему мы больше не говорим?». «Я думал, что тебе со мной неинтересно». «Я жду тебя в гостиной по ночам». «А я подглядываю из-за двери, но ты всегда уходишь, возвращаясь под утро». «Сегодня я не уйду». «Тогда я сегодня не буду подглядывать» «Я скучаю». «Я тоже». Желание спросить то же самое сейчас, видя Джона двадцать с лишним лет спустя с того момента, точно так же рвало грудь изнутри. Помнишь, как ты стеснялся всех нас, а потом однажды напился в хлам и сказал Брайану, что он похож на пуделя, но на очень милого пуделя? Помнишь, как ты всегда танцевал до последнего, и отказывался покидать клуб вместе с нами, и лишь потому, что тебе нравилась музыка? Танцевал ты так… так красиво. Помнишь, как мы сделали тебе торт на день рождения, он весь подгорел и был совсем мерзким, нам нем было написано «С днем рождения, Дикон Джон!», а о том, что тебя зовут Джон Дикон, и что торт был просто отвратительным, ты сказал только через неделю? Ты съел несколько кусков и даже сделал вид, что тебе понравилось. Помнишь, как я решился поцеловать тебя, а ты поцеловал меня в ответ; под чем мы тогда были?.. После этого ты в бешенстве швырнул гитару в усилители и избегал меня три дня. Я, кстати, только притворялся, что не помню. Но это мое любимое воспоминание. Помнишь, как у тебя родился первенец, и мы все спорили, кому стать крестным отцом? Ты был так счастлив, счастливее ты бывал лишь на сцене, мне даже на секунду поверилось, что мы семья. Помнишь, как Фредди рассказал нам, что болен? Тогда я действительно понял, что мы семья. Помнишь, как ты ушел от нас? Помнишь хоть что-нибудь? Почему эти воспоминания не будят тебя? — Мы с Брайаном написали песню в память о Фредди. Пока только в планах, но… ты будешь участвовать? Роджера отвлекала эта пустота в правом уголке глаза, когда край зрения не цепляет чей-нибудь силуэт, сосредоточенно разумом и расслабленно телом играющий свою партию. Пожалуйста, скажи да. Пожалуйста, верните ему того самого двадцатилетнего Джона Дикона, мальчика с самой теплой улыбкой и очаровательной щербинкой в ней, мальчика, который умел плеваться ядом и заживлять им же любые раны, мальчика, который обнимал по-настоящему, крепко прижимая к себе, но всегда держа на какой-то душевной дистанции; мальчика, которого он, кажется, любил — и который, кажется, любил его по-своему тоже. Куда же ты исчез, Дики?