Олень
18 января 2019 г. в 13:46
Чащоба — смешенье поверий и страха,
Меня заманила в свою глухомань.
Я шел, продираясь, как будто на плаху,
И пот пробивал сквозь намокшую ткань.
Холодные капли скорбящего неба —
Морозящий хилую сущность укор.
Мелькает — пощады! Как спрятаться, где бы
От взгляда, пробившего сердце в упор?
Олень — грациозное детище бога,
Но жаль — уберечь не способны рога
От тех, кто родился с душонкой убогой.
А ветви и иглы впивались в бока —
Мне мстили за алчность хранители леса:
«Охотник? Да, что ты?! Давно ль стал таков?
Злодей-душегуб от тоски-интереса!
Палач кровожадный невинных голов!»
И время тянулось расплавленным воском
За гранью реальности хрупких границ,
Стегая сознанье кошмарами хлёстко
Под крики и хлопанье алчущих птиц.
***
Очнулся, прикрытый дерюжкою грубой:
Вокруг полумрак от горевшей свечи —
Мерцанье на стенах старинного сруба,
Да греющий треск от поленьев в печи.
Не помню когда, как я здесь?.. Очень смутно.
В ослабленном теле ломота и жар.
Охота, олень, выстрел — всё безрассудно.
Агония мыслей, как огненный шар.
«Вернулся, поди ж ты…» — ознобом по коже
Вдруг голос скрипучий в тиши прозвучал.
Она подошла. Быть такого не может —
От совести к гибели верной бежал?!
Седая, косматая, скрючены пальцы —
Горбатая ведьма — хозяйка избы,
В которой навек исчезают скитальцы —
Желанные жертвы ворчливой Судьбы.
С ухмылкой: «Не бойся. Вот, глупые люди..
Прими эликсир от царицы лесов.
Он враз лихорадку дурную остудит,
Унынье и страхи запрёт на засов».
Колдунье дремучей перечить не смея,
Отдался на волю неведомых сил,
И выжил — о, чудо! Став крепче, бодрее,
От том, как в избе очутился, спросил.
«Смотри же, убогий» — лик девы-оленя,
Как в мифах, внезапно возник пред окном.
Я грешником жалким упал на колени:
Ведь тот эликсир был её молоком.
«Она отыскала проклятое место,
Куда тебя леший на гибель завлёк.
Ты вышел за нею измучен, похлестан,
Осев бездыханным ко мне на порог».
Исчезло виденье — развеялись чары,
Лишь снежная прядка закралась в висок.
Я в город собрался — старуха в подарок
Дала эликсир, положив в узелок.
И всё, что казалось столь жутким и шатким,
Растаяло дымкой бредового сна:
Лишь ветхая, жизнью побитая бабка,
Печально махала мне вслед из окна.