Мишка

Кире шестнадцать. Кира, кажется, счастливая. У Киры впереди сотни непройденных дорог, тысячи неиспробованных блюд, миллионы непрочитанных книг и миллиарды непрослушанных песен. У Киры впереди — целая жизнь, полная счастья. И Кира болеет. У Киры на руках множество лекарств, прогнозы врачей и малая толика надежды. Но Кира верит, что она не умрёт. — Есть хорошие шансы на выздоровление. Конечно, стоит учитывать вариант, где лечение не поможет… Но она девочка сильная, выживет. Кира знает — ей ещё рано умирать. Кира готова бороться. И она совсем как любой другой подросток — смеётся, дружит, учится… А потом к ней приходит Смерть и говорит, что скоро её заберёт. Смерть прямо-таки хрестоматийная: в чёрной мантии с глубоким капюшоном, с длинной старой косой. Под мантией видно лишь чёрный дым, и такой же заменяет руки, удерживающие рассохшееся древко извечного инструмента. И Кира почему-то думает, что сошла с ума. — А чем ты докажешь, что ты не мой глюк? — Ничем. Потрогать меня ты не сможешь, я же не живая. Да и в принципе… Думаю, будь я твоим глюком, я вполне смогла бы доказать, что я существую в самом деле. Кира думает, что это может быть результат приёма такой горы лекарств, что можно заставить целый письменный стол. Кира даже начала перебирать все инструкции к применению — нашла много интересного, но до смерти напугала родителей, нашедших её на полу среди кучи бумажек. Вот только ни галлюцинаций, ни в принципе явления Смерти ни одна таблетка не обещала. А Смерть не уходила. Верной собачонкой крутилась рядом каждую секунду, говорила, шутила… И повторяла, что время Киры скоро придёт. И постепенно Кира смирилась. Смирилась с чёрной тенью рядом с собой, которую, похоже, только она и видела. Смирилась со скрипящим насмешливым голосом прямо над ухом. Привыкла к долгим разговорам перед сном. И привыкла к той мысли, что Смерть в самом деле реальна. Привыкла к той мысли, что скоро покинет этот чёртов мир. Но все ей твердили без умолку — и врачи, и друзья, и родители — да как так, ты чего, выздоровеешь ещё! Вот только Кира уже не верила. Кира, конечно, продолжала принимать таблетки, ходить в больницу, выполнять все указания врачей… Вот только она не была глухой, и слова её доктора о том, что состояние её здоровья ухудшилось, никак не могла пропустить. Неутешительные диагнозы звучали все чаще. И весь задор, весь позитив, все желание жить и бороться… Просто исчезли. Как утренний туман растаяли. Кира просто сдалась. Почти. Потому что Смерть, беспрерывно бывшая рядом с Кирой, тихо шелестела каждый миг, когда глухое мрачное отчаяние вновь завладевало её разумом: соберись и не сдавайся. Приходи в себя. Приходи в себя, Кира! И Кире становилось легче. — А когда я умру, что будет? — Я не могу тебе рассказать. — Ну, хоть что-то? — Ну, когда ты умрёшь, все, что было рядом с тобой, будет при тебе и после смерти. — … Тогда я хочу умереть со своим старым медвежонком в руках. — Зачем? — Я с ним росла. Он мне дорог. С ним много хорошего связано. — Тогда поищи этого медвежонка, пока не поздно. Кира вновь, казалось бы, жила. Улыбалась. Смеялась… Только рядом почти всегда был старый плюшевый друг — серый, потрепанный, мягкий. Родной. Но лучше не становилось. Кира начала уставать. Просто от всего уставать — от людей в большей степени, правда. И от учёбы. Былая твёрдая ударница едва теперь плавала среди троечников. И желания все это исправлять тоже не было. Совсем. Пока… Смерть не присела (точнее, зависла в воздухе) рядом над кроватью и не сказала доверительно. — Давай, ты хоть учёбу подтянешь. — Зачем? Я же все равно умру. — Ну, чтобы умереть с гордой мыслью: я умерла не троечницей? — … А в этом что-то есть. Ладно. И, казалось бы, все пошло на поправку. Кира жила — вопреки всем страхам и угрозам врачей! — жила ещё несколько месяцев так. Рядом со Смертью. — А какого ты хоть пола? — Никакого. — А имя у тебя хоть есть? — Нету. — Но почему? — Потому что я не существую, по сути. — Таки глюк? — Да нет. Просто я неосязаемое существо, невидимое ни в каких спектрах. — Но я же тебя вижу. — Потому что я скоро тебя заберу. — … Лучше бы не напоминала. Так шло ещё время и… Кире стало хуже. Резко. Неожиданно. Страшно. Не встать с кровати. Не выйти на улицу. Не сходить в школу, столь ненавистную ранее. Н и ч е г о. Только бесполезная слабость и бесконечное бессилие. И тишина-тишина-тишина. И Кира начала говорить со Смертью. Не так, как раньше — украдкой, тихо. Вовсе нет. Она начала говорить в открытую с ней. Практически все время. Прямо при сиделках, врачах, друзьях, родителях… Всех тех, кто в эти тяжёлые дни оставил её без обычного тепла и поддержки. Потому что все замкнулись в своих страхах и опасениях. Мама плакала, а папа её уводил всегда, чтоб не волновать Киру. И всем как-то неинтересно было, что Кире ещё страшнее, чем им всем. А Смерть… Она хоть рядом была. Все говорили: видать, всё, свихнулась от болезни совсем. А Смерть только шептала что-то тихое, ласковое, успокаивающее. И в какой-то момент Киру оставили ненадолго одну. Прямо совсем одну — в пустой белой палате была только Кира, невидимая всем Смерть и серый плюшевый мишка, стоящий на столе в паре метров от кровати. И тогда Смерть сказала: — Похоже, пришло твоё время. Кира вздохнула. Посмотрела в окно. Там весна. Завтра — лето. Которое ей уже не встретить. — Я умираю? — … Да. — Ты не рада? Смерть молчала в ответ. Кира улыбнулась слегка и закрыла глаза. А потом резко распахнула: — Ну, когда ты умрёшь, все, что было рядом с тобой, будет при тебе и после смерти. — … Тогда я хочу умереть со своим старым медвежонком в руках. Вот только в комнате из живых была только Кира. И ей встать с кровати — уже невозможный подвиг. Кира грустно улыбнулась. Но Смерть все поняла. И прошелестела испуганно: — Чёрт. Я не могу воздействовать на материальный мир! Кира почти умирала и улыбалась грустно, смотря на своего медвежонка. Смерть подняла свою косу и резко взмахнула. — Спасибо, — едва слышно прошептала Кира и закрыла глаза. Её сердце в тот же миг остановилось… Но Кира улыбалась, сжимая кончиками пальцев сероватое слегка ухо плюшевого медведя.