Тридцать вторая шайба — твоя

Непременно все кончается у барных стоек и пустых бутылок под ними. Хороший бармэн всегда мужчина и всегда психолог. Она это понимает и это единственное, что она пока принимает. Не произносит заказ, просто морщит и хмурит нос, подпирая <татуированной> рукой голову, не сводит глаз с большого экрана за широкой спиной напротив себя, а после заказывает: — Ванкувер — Флорида и мартини со льдом, — провожает взглядом мяч, что влетает в ворота и абсолютно точно выбивает «шестьдесят» в американ футбол, и добавляет, — «россо», конечно. Своим итальянским акцентом коряво иммитирует неприязнь, но необходимость в красном мартини и полную заинтересованность в национальном спорте родины любимого папочки, все еще надеясь на хоккейную Флориду и какую-то собственную панацею. — Вы не фанат футбола? — дежурно уточняет бармэн, подавая бокал, зачем-то разбавляя вермут черри колой. — Фанат. — врет, прижимая стекло к губам, уходя глазами в экран, а сердцем на родную арену, — Но вот только хоккей во Флориде я люблю больше. Потому что именно там папочка говорил ей надевать шапку по утрам и никогда ничего не боятся. Чертов ирландец с американским паспортом. Ей страшно теперь. И в этот раз зима январем обезумела в конец, озверевше и бесцеремонно. И еще неизвестно, где холоднее в ее душе или в России. В этот раз мартини действует особенно эффективно, не щадя мысли девушки и ее саму. У бармэна напротив тяжелый день и дефицит со знанием людской психологии. Теперь у него образовывается еще и дефицит уместных разговоров. — Вы такая… необычная. — неожиданно произносит он. Комплименты заранее не вдохновляли, но соврать, что девушка напротив обычная, а после продолжить протирать бокалы в колличестве трех оставшихся штук, еще поздно не было. А она же уже на ногах еле держится и в этом высказывании слишком можно «ж», чем заранее обысловливается новый очередной бесполезный год. Можно, конечно, еще прикупить целую бутылку дешевого «бьянко», а не давиться «россе» и отправиться домой, еле на ногах держась, но заранее обреченный на провал матч сам себя не посмотрит. Поэтому она только просит бармэна сдвинуть голову чуть левее и больше не наливать ей и больше не задавать никаких вопросов ей. Когда шайба едва не залетает в ворота ей становится страшно. Настолько, что даже смешно до паранойи. Она чего-то еще и в самом деле ждет? Только поправляет рукав своей якобы кожи. Второй кожи. И усмехается себе под нос, опрокидывая в рот остатки приторно сладкой жидкости, от которой кружится голова и начинают гореть щеки. — Красивые у вас тату. — холодно произносят за спиной или даже откуда-то сбоку, заставляя нервно дернуться. Ведь даже в темноте бара заметно, что ее тату — фикция. Всего лишь тату-рукава с amazon.usa. И это вынуждает ее поднять голову и обернуться на говорившего. В ее прямую спину и вызывающе-дерзкое карэ он впивается глазами уже от самых дверей, желая просто за что-то зацепиться глазами, чтобы не заснуть в полтретьего ночи на жестких ступенях подвала-бара. — Кара. — вместо спасибо отвечает она, словно ее имя мастерски заменяет благодарность на откровенную насмешку о подростковом желании разрешить себе тату хотя бы таким идиотским способом. И глупая вера в мужчин погубила множество женщин, но в то, что этот парень знакомится с ней не ради однообразного секса, она еще верит. В конце концов, в это ей верить проще, чем в возможную победу Флориды. — Мама не говорила вам не разговаривать с незнакомцами без причины? Как только «незнакомец» садится на стул слева от нее и на его лицо падает свет неоновой лампы, он сам по себе перестает быть незнакомцем, а следовательно отчего-то бы и не заговорить. Особенно, когда он, не спрашивая, просит уже знакомого ей бармена повторить ее заказ и подать ему просто черный кофе. В этом видится иллюзорная наглость, но Каре видится только шайба, что находится на экране с какими-то особыми сложностями и сломанными на выходе глазами. — Мама много, чего говорила не делать, и сейчас я понимаю, что надо было ее слушать. — парирует, не спрашивая имени незнакомца, однако договаривает, — Игорь. И честно вы мне не нравитесь. Конечно, ей бы больше пришелся по душе какой-нибуль Конор, Кайл или Джордан, но уж точно не Игорь, он это понимант, особенно когда она кривит губы, растягивая их в улыбке после очередного нелепого броска по воротам от ее бывшего. — Честно, мне нравится, что вы откровенны, и не лжете о степени доверия. — Сделайте одолжение, заткнитесь, мне комментатора не слышно. В конце концов, так ли часто она смотрит хоккей на русском, чтобы позволить себе пропустить хоть одну неудачную шутку от неизвестного именного хоккейного эксперта? Так или иначе, но Игорь хотя бы не предлагает ей заменить того самого комментатора, которого Кара понимает через слово, предпочитая заменять ей его на ухо, без предупреждения. — Да ты совсем рехнулся. — улыбается Кара, умело делая вид, что парень ее совсем не впечатляет. — Тебе с сахаром или без? — обжигая дыханием ее ухо, спрашивает вдруг он, наслаждаясь удивлением, замешанном на разачаровании, что Кара не успевает сдержать, — Просто проверяю, слушаешь ли ты меня? — Если черный кофе, то «без», а если местоположение шайбы, то «с». — заранее упрекая себя за почти совершенную глупость, отвечает Кара, поворачивая голову и почти вжимаясь губами в мужскую давно небритую щеку. Ее к нему влечет и сердце уже горит куда ярче, чем январь или их холодный похуистический разговор. И она все же прижимается губами к его щеке, замечая, что столешница и экран плывут перед глазами совсем не от мартини, а уже через секунду все проходит. Все предельно честно. До сих пор. В конце концов, эта слабость — лишь теоритическая слабость, но и ее достаточно, чтобы сделать из нее человека в глазах другого человека. Кара до сих пор ищет в мужчинах отца и помнит, что хоть она и американка по крови, не так давно, она все потеряла. И это до сих пор больно. И она до сих пор спасается сомнительными удовольствиями от тоски на переферии Санкт-Петербурга, но сначала тремя самолетами до него. Или алкоголем. Или слезами. Каре до сих пор хватает держаться за воздух и почти не срываться. Это практически успех, что имеет мелодрамический привкус на языке. Она до крови закусывает губу и сжимает собственное плечо до черных точек в глазах, а после глупо спрашивает: — СКА или ЦСКА? — не припоминает его команду, но абсолютно точно припоминает его. — Так ты из тех недофанаток, что ненавидят КХЛ, но с удовольствием пялятся в НХЛ? — против воли у него последняя фраза выходит как-то зло, но блондинка одним своим взглядом останавливает и его речь, и его неоправданный гнев. — Может быть. — покачивает бокал в руках. — А может быть я просто родилась не там. Но куда важнее же жить там или с тем, а она до сих пор не у фьорда и не с ним в постели. И снова слишком много «ж». И желчи в диалоге. Мысли льются водкой на открытую смертельную рану. Второй период не радует заранее и от его взгляда, что отзывается в позвоночнике и в ребрах, не скрыться даже в экранном льду. Вообще, так нелепо экранизировать ее родную арену надо еще постараться. Особенно если учесть, что играют они в Ванкувере. Она ненавидит такие матчи с детства. А сейчас она понимает, что больше ничего не боится и ей остается только надеть шапку, потому что уже утро. Но на самом деле, она просто устала бояться. Случайные шайбы ведь — самые не случайные. — Кара. — зовет Игорь, протягивая той ладонь, не решаясь предложить выйти на улицу и просто пройтись по Петербуржскому морозно-ночному (?) городу. — СКА или ЦСКА? — требует. А у Игоря в голове голосом первого тренера звучит — чертовка тебя дразнит. В детстве он думал, что речь идет о шайбе… — Ты знаешь, кто я, но не знаешь откуда я? Кто ты такая, Кара? — он делает акцент на местоимении и впервые перекатывает во рту ее имя, наслаждаясь тем, как оно звучит. Выжидающе смотрит на блондинку. Блондинка выжидающе смотрит на пустой бокал и потирает виски, прикидывая ту мач ли еще один или даже для здоровья выйдет полезно…? — Я дочь тренера американской сборной, ты думаешь мне есть дело до твоей хоккейной формы, если на ней не написано «Russia»? Честолюбие требует быть кем-то большим для врага. Врагом пожалуй. Вот только оставшийся здравый смысл подсказывает, что будь Шестеркин и вправду ее врагом, они бы сейчас стояли на стадионе. И это лично ее ставка на будущее, практически эндшпиль, а на столе вместо карт нетронутой кофе и пустой бокал. Ей больше не кажется, что незнакомец был так уж рассудителен, споив ее и спившись самому. — Ты гордишься тем, кем ты являешься? — он не ведется на ее едкое замечание, протягивая дурацкий значок с эмблемой СКА, как бы отвечая, все еще отвечая, до сих пор отвечая. — Я горжусь тем, кем я не являюсь. — с каждым словом держать спину прямо все труднее, а тату-рукава словно пережимают вены. Но и это все фикция. Игорь почти поддается соблазну пойти по кругу и повторить «красивые у вас тату». Игорь почти поддается соблазну пережить весь спектр ее эмоций сначала и в деситикратном размере. И это «почти» все портит… — Ты замужем? — словно вдруг понимает, что ему нужна жена, а не девушка. Срочно. — Выходи за меня? — А ты джокер, если не сказать, что просто шут. Добавлял бы ты к своим просьбам в конце «пожалуйста». — Не всегда. Сейчас я серьезен, как никогда. Пожалуйста. Он не лжет даже самому себе, откровенно легко и успокаивающе накрывая ее дрожащую ладонь на столешнице. Он верит в «с головой и с первого взгляда». А так же он просто чувствует, что нельзя ее больше никогда оставлять одну, словно сам стал той последней каплей, после которой в одиночество дороги нет. Игорю кажется, что все, что он изначально хотел — он уже получил. Все, кроме ее удовольствия. — Без любви? — поднимает левую бровь Кара, ладонь впрочем не торопясь выдергивать. У нее сегодня все левое и от этого как-то грустно. Парень слева, ладонь левая и даже бровь и та левая, потому что на обе у нее не хватает сил. — Я уже в тебе, как в омуте. — Сначала выживи, а любить будешь потом. Кара даже не вздрагивает, когда мужчина медленно встает, с предательским грохотом отодвигая стул по идеальному паркету, но вздрагивает, когда чувствует, что знакомый незнакомец стоит за ее спиной, а после ключицы обжигает холодом чего-то острого. Опуская глаза, Кара, кажется, готова ко всему, даже к тонким порезам и собственной крови, но натыкается взглядом всего лишь на импровизированное ожерелье из пивных крышек и тонкой красной нити. И Игорь, отворачивающийся, и уходящий, насколько бы чужим он не был — стрела, выпущенная в сердце. — Нет, не уходи. Я же не сказала тебе «нет». — едва слышно говорит она, до тонких аккуратных ран сжимая пальцы на неожиданном подарке. Ожерелье из крышек «coronita» под наболевший и набитый оскомину проигрыш Флориды — такая малость (по возможной цене дальнейшей жизни), но самая романтичная за последнии пять лет. Что дай он ей еще пять лет, она непременно согласилась бы, но не сегодня. Слышит ее только неушедший бармэн. А Кара вновь просит мартини и плед, под утро создавая собственную иллюзию тепла. Утром. Совсем утром будет проще. Порезы на пальцах не будут щипать, а молодой человек забудется и поростет пылью. В гости придет похмелье. И можно будет привести себя в порядок после терпкого угощения бесвкусным ибупрофеном. А пока ей еще не поздно впасть в пьяное забытье, убивая собственный желудок и голову. Поднимая бокал, блондинка ухмыляется собственному отражению, искаженному в зрачках бармэна и пьет до дна. И кажется, что тот поступил бы куда милосерднее, отравив ее. Или на крайняк отправив в одиночестве по морозным улицам Петербурга домой. Впрочем в компании самой себя, конечно же.