My baby shot me down

Начальство попросило ее сказать несколько слов. В память о нем. Она даже не спала ночью, написала какую-то чудовищную банальщину, больше смахивающую на дежурный некролог во второсортной газетенке. На обычном, разлинованном листке бумаги, вырванном из ежедневника, оставшегося лежать в кабинете рядом с табельным пистолетом и ополовиненной бутылкой виски. Ей совсем не хотелось домой, где ее собственным убийцей стала бы звенящая тишина. Глаза нещадно щипало, и она постоянно терла их, чувствуя, как вспухает и краснеет чувствительная кожа вокруг. Утром ее обнаружил Леша, который после смерти брата заявлялся в отдел раньше всех, лишь бы только сбежать из пустой квартиры, где теперь он жил совсем один. Разбудил, осторожно сжав хрупкое плечо, и печально улыбнулся, когда она наконец сфокусировала на нем рассеянный взгляд, оторвав щеку от деревянной столешницы. Ей было слишком больно смотреть на него. Такого похожего на Антона и в то же время сильно от него отличавшегося. Леша это понимал, наверное, лучше, чем она сама, и поэтому, ласково проведя рукой по ее растрепавшимся волосам, молча вышел в коридор. Он должен был дать ей время, чтобы привести себя в порядок. Она еще какое-то время неподвижно сидела в кресле, откинув голову на спинку. Сил на то, чтобы покинуть кабинет — ее личное убежище, где сейчас она пряталась от всего мира — не было. Сегодня ей придется окончательно признать, стоя лицом к их общим коллегам, что майора Миранчука больше нет. Погиб в ходе крайней спецоперации. Застрелен одним из тех беспринципных мразей, которых они выслеживали почти целую неделю, прежде чем наконец закрыть за серию крупных ограблений. Она могла бы сказать, что ненавидела их всем своим сердцем, только вот сердца у нее, кажется, уже не было. Антон забрал его с собой ровно в тот момент, когда его глаза закрылись навсегда, а ее шеи коснулся последний слабый выдох. Близился час начала операции. Они сидели в служебной машине, припаркованной на безопасном расстоянии от банка, где, по последней наводке их информатора, грабители планировали сделать следующий шаг. Ладони отчего-то похолодели, и она спрятала их между коленями, нервно поджав губы. Антон, размеренно постукивающий пальцем по кожаной обивке руля и без отрыва следящий за задним выходом, вдруг посмотрел на нее с подозрительным прищуром. Она всегда была смелой, с самого детства. Они с Лешей, будучи еще шестилетними мальчишками, с радостью приняли ее в свою компанию, когда соседские девчонки отвернулись от нее из-за излишней отчужденности. Она зацепила их своей независимостью — уже тогда ей было абсолютно плевать, что думают о ней окружающие. Вела себя как своя в доску — играла с ними в стрелялки, гоняла футбольный мяч по импровизированному полю и не обращала внимания на то, как другие девочки искоса поглядывают на нее и шепчутся за ее спиной. Однажды как-то сказала, что хочет стать полицейским, как ее дядя. И братья, взяв ее за руки, поклялись, что через много-много лет они втроем обязательно будут защищать этот город от преступности. А потом жизнь раскидала их по разным местам. Когда полгода назад ее только перевели в подчинение Антона из Подмосковья, младший Миранчук дослужился до майора и до начальника оперативного подразделения. Леша работал старшим следователем в этом же отделе. Вместе с братом. Антон был сильно удивлен тому, что спустя столько времени все же увидел ее. В полицейской форме. Его пацаны поначалу посмеивались над ней, не воспринимали всерьез. Но он знал, что она справится. Своей работой она доказала, что девушки также способны хладнокровно бороться с криминалом. Она рвалась на передовую, почти не раздумывая, чем доставляла много проблем, потому что Антону, как начальнику, всегда приходилось прикрывать ее задницу. Но она была прекрасным опером. И сейчас сидела рядом с ним. Все такая же независимая, но непривычно молчаливая. — Капитан Стоцкая, — она вздрогнула, вырвавшись из омута собственных мыслей, и посмотрела на него как-то… странно. Ее что-то сильно беспокоило, — все в порядке? — Не знаю, — пожала плечами и зачем-то вдруг крепко сжала рукой спрятанный в кобуре пистолет. — У меня нехорошее предчувствие. — Эй, — Антон медленно потянулся к ней и заправил за ухо выбившуюся из хвоста прядь волос, — не думай о плохом. Это же наша работа. Она слегка улыбнулась и кивнула, на секунду опустив глаза туда, где на его бронежилете, видневшемся из-под кожаной куртки, красовалось слово «полиция». Миранчук аккуратно приподнял ее лицо за подбородок. Она покорно смотрела на него, ожидая дальнейших действий. Но он просто любовался ею. Лицом без грамма косметики, чуть порозовевшими щеками, глубокими голубыми глазами, обрамленными пышными ресницами, вздернутым маленьким носиком и искусанными от волнения губами. Все в ней было такое родное и уютное. Такое привычное и необходимое. Она была настоящая. Своенравная, упрямая, вспыльчивая. Невероятно работоспособная, верная, справедливая. Красивая… Антон тепло улыбнулся и провел большим пальцем вдоль линии ее челюсти. — Я должна сказать тебе… — начала она неуверенно, в голове все еще пытаясь подобрать правильные слова. — Успеешь, капитан Стоцкая, — как только он это произнес, из-за угла вывернули сразу две знакомые машины. Прибыло подкрепление. — Нам пора. — Пора, — эхом повторила она. Антон улыбнулся ей напоследок и приготовился открыть дверь, нащупав пальцами спрятанное под курткой табельное. В кабинет вошли три опера, которые работали вместе с ней, тем самым выдернув из воспоминаний. Тихо поздоровались, наградив сочувствующими взглядами, и она сухо кивнула в ответ. Затем встала и направилась в туалет, захватив с собой исписанный листок с речью, чтобы все же умыться перед тем, как пойти в актовый зал. Ее всего лишь попросили сказать несколько слов. А как будто беспощадно толкнули вниз с обрыва. Когда пришла ее очередь, она среагировала не сразу. Она вообще не слышала ничего из того, что было произнесено до нее. И даже собственное имя, когда подполковник Морозов пригласил ее за стойку. Пустая формальность. Пусть для многих, кто сидел здесь вместе с ней, Антон был не просто коллегой, она знала, что никто не чувствует того, что сейчас чувствует она. Кроме, может быть, Леши. И никакие слова этого не изменят. Но она встала, на ходу нащупывая в кармане сложенный вчетверо листок и, поравнявшись с начальником отдела, с благодарностью улыбнулась, лишь одними уголками губ, когда он уступил ей свое место. Невидящим взглядом она обвела собравшихся в зале. Губы предательски дрожали, и несколько минут она не могла выдавить ни слова. Все вдруг в одно мгновение потеряло смысл. Что она собиралась сказать? Ту чушь, что послушно хранил бездушный кусок бумаги, который она даже не развернула? Антон бы посмеялся над ней. Она остановила взгляд на Леше. Он смотрел на нее сосредоточенно, едва заметно разомкнув губы. Ждал, как и все остальные. Волновался. За нее. За себя. Она вдруг усмехнулась и на глазах у собственных коллег неторопливо разорвала на части злополучный листок, с извращенным удовольствием слушая треск бумаги. И наконец заговорила, не поднимая головы: — Мне было пять. Антону и Леше — шесть. Во дворе мы часто играли в прятки. Только немного по-другому. Ну, знаете, седлали большие палки, будто скачем на лошадях, и нам нельзя было с них «слезать». А еще у нас были игрушечные пистолеты. Когда находили друг друга, должны были якобы выстрелить, чтобы из игры вывести. А я была маленькая такая, худощавая… незаметная, в общем, — она усмехнулась. — Леша когда водил, все время жаловался, что меня днем с огнем не сыщешь. Старший Миранчук улыбнулся и негромко шмыгнул носом. — Но Антон всегда меня находил. Где бы я ни спряталась. Не знаю, как он это делал. Подкрадывался тихо-тихо — так, что я даже не замечала, что он уже прямо за моей спиной. Приставлял свой пистолет к моему затылку и вкрадчиво, с насмешкой говорил: «ба-бах, я застрелил тебя». Бах-бах! Самый ужасный на свете звук. Она не успела ничего сделать. Два выстрела пришлись Антону прямо в живот. Урода, стрелявшего в него, повязали почти тут же, на этом месте, но она уже не обращала внимания на возникшую рядом суматоху. Истошно завопила, наблюдая, словно в замедленной съемке, как Миранчук падает на пол, и его глаза — прежде такие живые и теплые карие глаза — стекленеют и наполняются соленой влагой. — Помнишь, как мы играли, Леш? — она смахнула тыльной стороной ладони непрошеные слезы, и парень кивнул, не разрывая с ней зрительного контакта. — Антон часто это вспоминал. Когда он в очередной раз нашел меня, я, особо не задумываясь над тем, что говорю, назвала его убийцей. Он сразу в лице поменялся. Обиделся, представляете? Задело шестилетнего мальчишку, что его с таким сравнили. Леш, помнишь, как поклялись, что вместе будем работать в полиции? Столько лет прошло, и правда ментами стали. И сейчас это уже не игра. Мы давно выросли. — Держись, пожалуйста, — она сидела на коленях рядом с ним, одной рукой придерживая голову, а другой прижимая рану. Пачкаясь в его горячей, вязкой крови. — Врач скоро будет здесь. Надо только дождаться. — Вика, — ему было слишком тяжело произнести даже ее короткое имя. — Все в порядке. — Нет, — она плакала. Вообще не сдерживалась, и бесконечные слезы падали вниз, теряясь в его спутанных на макушке волосах. — Не говори так. — Как? — он улыбнулся ей перепачканными кровью губами. — Как будто прощаешься со мной.  — Я так и не успела ему сказать тогда, перед началом операции… — она сделала паузу и крепко зажмурилась. — Он был уверен, что все закончится хорошо. А я должна была сказать, как горжусь им. Горжусь тем шестилетним мальчишкой, горжусь начальником оперативного подразделения майором Миранчуком. Горжусь Антоном. Моим Антоном, который точно так же всегда гордился мной. Пятилетней своенравной девчонкой. Капитаном полиции Викторией Стоцкой. — Помнишь, как мы играли? — Сколько раз ты еще будешь это спрашивать? — Ба-бах… — Ты застрелил меня. — А теперь застрелили меня. — Он ведь не попрощался. Не успел. У него даже не осталось времени снова соврать, что все будет хорошо. Я не знаю, почему все случилось именно так. Не знаю, почему он ушел от меня. Не знаю, сколько еще слез я пролью и сколько у меня останется. Но одно я знаю наверняка: наш долг — избавлять мир от этих сволочей, которые убивают таких, как Антон. И я из кожи вон буду лезть, чтобы спрятать за решетку их всех, потому что он бы этого хотел. Для него это была единственная правда. Он жил ради этого и погиб за это. Когда она снова открыла глаза, то вдруг увидела его. Вдоль позвоночника пробежал холодок, дыхание сперло. Сердце забилось как сумасшедшее, и, кажется, даже кровь потекла внутри в несколько раз быстрее. Антон стоял позади всех, опершись плечом о стену. Улыбался. В полицейской форме с майорскими погонами. Красивый до невозможности. Совсем как живой. Смотрел легко, весело, игриво. И тут из-за его спины вышел мальчик. Она сразу же узнала в нем шестилетнего Миранчука. Замерла и неподвижно наблюдала за тем, как он становится рядом с Антоном, и тот по-хозяйски треплет его по голове. Мальчик достал из кармана игрушечный пистолет и медленно поднял его, прицелившись ей прямо в грудь. — Ба-бах, я застрелил тебя, — эхом прозвенел в ушах детский голос. Она усмехнулась, не обращая внимания на образовавшиеся на щеках мокрые дорожки. Антон улыбнулся в ответ и задорно подмигнул. По всему телу разлилось приятное тепло. — Ужасный звук, — она слегка поморщилась, и Миранчук беспечно пожал плечами. — Ты же не думала, что я правда уйду, не попрощавшись? — Нет, — она покачала головой. — Конечно, нет. — Вика? — подполковник Морозов аккуратно сжал ее плечо, и она, словно все еще находясь в прострации, повернула на него голову. — Ты в порядке? — Да, — еле шевеля пересохшими губами, ответила она. Затем снова перевела взгляд туда, где несколько мгновений назад стояли мальчик и молодой мужчина. Теперь же там никого не было. — Тот, кого я всегда любила, только что застрелил меня. Она чувствовала, как все устремили на нее изумленные взгляды, совершенно не понимая, о чем она говорит. Кроме, может быть, Леши.