Аequalis сommutationem

Активность разлома. Энергетическая сигнатура. Горловина. Пять лет. Пять долгих лет он не слышал этих слов. Райли полной грудью втянул в себя горячий воздух конференц-зала. Поймав насмешливый, но ободряющий взгляд Геркулеса, он расправил плечи и сел ровно. Райли не улавливал и половины зачитываемого доклада – слишком много упустил за эти пять лет, чтобы так просто вклиниться в происходящее, - но откровенно наслаждался процессом и атмосферой. Явление. Прогноз. Стабилизация. Райли и в старые годы был не самым внимательным слушателем научных брифингов. Он не стремился познать кайдзю или Дыру, откуда они приходили, придерживался позиции «врезать и выкинуть», искренне не понимая, зачем нужны пилоты на таких вот мероприятиях. Сердце уязвлено кольнуло. Йенси понимал: всегда внимательно слушал, спрашивал, если что-то доходило не сразу, порой, в лучшие дни, когда голова не гудела после тренировок, мог вступить в дискуссию, за которой было так интересно наблюдать. Йенси придумывал планы во время сражений, всегда знал, как наилучшим образом заинтересовать девчонок в пабе, это Йенси дурил учителей самым немыслимым образом и выдумывал потрясающие игры для младших. Йенси был мозгом в их команде – не Райли. Вновь взгляд, но уже не Хансена. Мако, поняв, что на неё смотрят в ответ не менее пристально, поспешила уткнуться в свой планшет и спрятаться от Райли занавесью синих прядок. Это несколько позабавило его и заставило отвлечься от мрачных воспоминаний. – Благодарю, доктор Готтлиб, - голос Пентекоста окончательно вернул Райли к реалиям, привлёк внимание. Он поднял взгляд на выступающего, тот уже медленно садился, педантично поправляя потревоженную стопку листов и кладя их на стол так, чтобы края бумаг лежали ровно по кромке стола. Так это правда Тот Готтлиб? В лифте Райли подумал, что ему просто показалось. На базах можно было нередко встретить немецкие фамилии, и, кто знает, может «Готтлиб» в Германии столь же распространенная, как и «Смит» в Америке. Но сейчас Райли понимал, это не было ошибкой. Он знал Готтлиба, ещё по шаттердому в Анкоридже. Райли помнил угрюмого, нелюдимого человека, редко покидающего лабораторные помещения, помнил его имя в отчётах, которые читал Йенси, помнил и старомодные пиджаки. Но абсолютно точно мог сказать, что тогда образ доктора Готтлиба не дополнялся тростью и хромающей походкой. Похоже, даже оставаясь в тылу, нельзя быть уверенным в своей безопасности, что уж говорить о пилотах. Интересно, что произошло? Авария на базе или это произошло вовсе не в шаттердоме? Что-то внутри очень верно подсказывало, что лезть с расспросами будет крайне невежливо. В конце концов, у них всех есть свои раны, о которых они не хотят говорить: будь то повреждённая нога или дыра в душе размером с Разлом. Несколько слов взял представитель LOCCENT, чтобы сообщить сводку последних наблюдений за Разломом и дополнить доклад доктора Готтлиба. Обычно этим брифинги заканчивали, если Райли правильно помнил и если с неба не упал единорог, а Пентекост не изменил привычному порядку. Только сейчас Райли заметил, что не было доклада от ксенобиологов. То есть, конечно, применение множественного числа в их случае не подходит – всего два человека в научной группе, - но всё же, где он? Где тот новый элемент, дополняющий образ Готтлиба, слишком незнакомый Райли, чтобы восприниматься как самостоятельный объект. Полная противоположность коллеги: шумный, болтливый, активный, да уж, двигался он действительно резво, создавалось впечатление, что даже спал на ходу. А если бы вдруг замер, значит, умер. Ну или задумался, какую глупость ещё выдать, чтобы побить все рекорды по созданию неловких ситуаций на один квадратный метр. В этот раз Райли сам стал тем, кто без видимых мотивов внимательно рассматривал другого участника собрания. Готтлиб опустил одну руку под стол и, судя по локтю, медленно водил ей взад-вперёд. Будь Райли чуть более молодым и менее повреждённым, он бы обязательно спошлил, но сейчас в голове возникла только одна, самая очевидная догадка: док растирал больную ногу. А всё же интересно... «Не завидую тому, кто будет повязан с ним», - подумал Райли и вновь перевел взгляд на Мако. Будто заразившись от доктора, рейнджер машинально потёр правое плечо. - «И ей тоже». *** Ньютон отчаянно растирал одеревеневшие пальцы, чтобы хоть как-то их согреть и начать чувствовать ими чуть больше, чем ничего. Скальпель выпадал из рук, ни о какой мелкой работе не шло и речи. Он держал пальцы над процессорами компьютеров Германна, те были такими старыми и работали так усердно, что с лёгкостью заменяли небольшой обогреватель, помогая привести себя в более или менее рабочее состояние. Утром ему было так плохо, что сил хватило лишь на то, чтобы подняться с кровати и приползти в лабораторию. Германн оставил его наедине с шоколадкой и крепким чаем, а сам ушёл, чтобы лично отчитаться перед маршалом о проделанной работе. «Как школьник», - фыркнул Ньютон, подтирая большим пальцем шляпку у семёрки на доске. Просто так. Из вредности. Когда двери лабораторного блока задребезжали, предвещая открытие, Ньютон быстро отлип от тёплых процессоров и поспешил ускользнуть обратно на свою половину, прежде чем его увидит вошедший. – Зачем ты всё время её закрываешь? – ворчливо спросил Германн, проходя в образовавшуюся щель, когда она стала достаточно большой. Он медленно двигался от двери к доске, аккуратно переставлял трость, чтобы она не угодила в отверстие решётчатого пола, и пока даже не подозревал, что над божественным языком Вселенной было совершено жестокое насилие. – Боишься, что кто-то украдёт твои драгоценные образцы? – А вдруг кто-то позарится на твою доску! – Ньютон картинно схватился за сердце и улыбнулся. – А вообще, чувак, ты слышал о приватности? Частной жизни? Вместо ответа Германн остановился и поднял трость в руке, кончиком указывая на пробковую доску на стороне Ньютона, которая была сплошь увешана фотографиями и вырезками из газет и журналов. Посыл был ясен: не ему говорить о приватности. Оба не сказали больше ни слова. Ньютон настраивал микроскоп, менял стёкла и делал заметки в дневник наблюдений. Германн проверял вычисления на доске. Он не сомневался в правильности того, что уже было записано, но осматривал доску на предмет посторонних рисунков, подрисованных у восьмёрок мордочек или, о, его «любимое», фигурки человека, повесившегося на краешке квадратного корня. Ньютон порой был хуже студентов-первокурсников. Через полчаса редкая для этих мест, можно сказать идиллическая, тишина была нарушена вопросом, раздавшимся одновременно с обеих половин помещения. «Ты принял лекарства?». Тихий ответ «нет» со стороны кусочков кайдзю и банок с жёлтыми разводами был заглушён более громким и уверенным «да» со стороны чисел и старых компьютеров, но всё же был услышан. – Сколько сегодня? – строго спросил Германн голосом. Ньютон ответил после внушительной паузы: – Сто семь. – После этого он слышал только, как громыхнула подставка под мел. – Хочешь упасть в обморок где-нибудь посреди коридора? – Позволь тебе напомнить, что я не падал и при шестидесяти четырёх! – Это не повод для гордости, Ньютон. – Сняв трость со спинки стула, Германн прихватил парку и без сомнений преступил желтую разделительную ленту, приблизился к Ньютону. Только Германн знал, как может морозить, когда гемоглобин в крови опускается до ста семи, поэтому без лишних пояснений накинул куртку на плечи Ньютона. На что тот глубоко выдохнул и поймал ладонь Германна, до того, как он отведёт их в сторону. – На улице сегодня очень сыро. Одного приёма может не хватить, чтобы унять боль. Прими ещё одну таблетку, должно стать полегче. – Только Ньютон знал, как может ломить колено, когда идёт дождь. – Холодная, - тихо сказал Германн, ответно сжимая бледную ладонь Ньюта. Только они двое могли понять боль друг друга: облегчить её, когда она возникала, предотвратить, сделать так, чтобы не было ухудшения. Только Они. Только маленький мальчик, упавший в детстве с дерева. Коротающий часы в библиотеке и стыдливо прячущий костыли, пока сверстники бегают за бабочками и гоняют мяч. Сменивший несколько школ, потому что с возрастом насмешки и тычки становились всё более обидными и жестокими. Калека. Колченогий. Хромоножка. Только они двое могли смотреть друг на друга и видеть человека перед собой, а не его дефект, смотреть глубже и дальше в душу. Только Они. Только мальчик, страдающий от болезни, причину которой не могут найти врачи. Задыхающийся от пробежки в несколько метров и вынужденный уменьшать двигательную активность до минимума, погружающийся в мир чисел, где его никто не обидит. Худой и прозрачный, молча глотающий все оскорбления и сильнее закрывающийся от мира дребезжащими стальными воротами. Дракула. Труп. Айсберг. Только Ньютон может познать экстаз от возможности Подпрыгнуть за книгой или Пробежаться за кофе. Только Германн может почувствовать радость от еды, которую ешь, потому что она тебе нравится, а не потому что она полезна для крови. Германн молча обхватил плечи Ньютона, чтобы согреть. Ньютон выпрямил спину, чтобы побыть надёжной опорой. Пока они есть друг у друга, всё будет нормально. И никакие внутренние поломки не будут тому помехой.