Завтра будет солнце

Холодный сентябрьский вечер. Небо тёмное, чистое, впервые свободное от вражеских самолётов. Тихо, лишь лес едва шумит от лёгкого ветра. Не верится даже, что война. Где-то внизу стоит замаскированный танк, неподалёку от которого горит небольшой костёр, вокруг которого сидят четверо людей. — Ну что, готовы к бою? — кратко усмехается Арсений и ладонью приглаживает волосы. Глядит на огонь перед собой, дышит тяжело, и каждый рядом понимает — они все могут с него не вернуться обратно. — Всегда готов, — облизнув губы, выдаёт Матвиенко и, наклонившись к костру, поджигает сигару. Дым лёгкими кольцами устремляется вверх, и мужчина закуривает. — Сколько мы с вами пережили, Богу одному известно, и выжили. В этот раз тоже выживем. Антон, закусив губу, смотрит на Сергея и как будто куда-то за него. За спинами танкистов раскинулось широкое озеро — и тихо сейчас на нём, как никогда. Антон хмурится — странно это. Обычно вдали слышны выстрелы, взрывы, видны яркие вспышки, а сейчас — ноль. Тишь да благодать. Давно он такого не видел. — Не по-фрицевскому это, — задумчиво и не в тему протягивает Шастун, щуря зелёные глаза. — Слишком затихли. Неужто в засаде сидят? — Товарищ командир, Вы бредите, — одёргивает Антона сидящий рядом Димка и с немым вопросом смотрит на других. — Никакой засады нет, вечера здесь тихие… Где-то вдалеке послышалось кваканье лягушек. Молодой капитан ещё немного дышит тяжело, смотрит на озеро и отворачивается, закрыв глаза. — Да, Димка, ты прав, — тихо протягивает и шумно сглатывает. — Мне уже мерещится всё подряд, стоит, наверное, поспать. — Конечно! — сразу же оживляется Попов и почти что вскакивает, но одёргивает себя и садится снова. — Предлагаю всем лечь спать, а дежурного менять каждый час. Как никак вставать на рассвете, мы должны выспаться, чтобы достойно сражаться, — говорит, не отрывая взгляда от шастуновских зелёных глаз, и тот едва заметно кивает. — Дельная мысль, — сам себе говорит Матвиенко, делая очередную затяжку. — Гадина фашистская в любой момент ударить может, нужно начеку быть. — Сергей отводит сигару в сторону и немного жуёт губу, пристально глядя на костёр. — Я готов дежурить первым. — Я тогда спать, — сразу же дополняет Дима и, слабо улыбнувшись, добавляет: — Наша фирменная? Глаза ребят загораются, и четыре танкиста, оживлённые, становятся около костра, наклоняются вперёд и кладут друг другу руки на плечи. Каждый закрывает глаза и про себя просит, чтобы и в этот раз все вернулись живые-здоровые. Чтобы немцев побили. Чтобы домой вернулись. После минуты молчания раздаётся совместное: — «Беспощадный» непобедим! И все расходятся кто куда. Арсений остаётся тушить костёр, Дима и Антон начинают расстилать свои спальные мешки, один лишь Серёжа, не выпуская сигары из рук, идёт к берегу озера. Шастун смотрит ему вслед и думает — не зря всё это. Ночью ему спится плохо. Во сне парень постоянно видит, как на него мчится чужой танк, слышит истошные вопли, видит всех своих друзей в огромной луже крови. Кошмары не прекращаются — Антон переживает. Днём от начальства был получен приказ об устранении двух вражеских танков около девятого поста. Они были замечены с самолёта и явно направлялись на восток, к Москве, что требовало их немедленного уничтожения. Звучит задача не так сложно, какой кажется — «Беспощадный» и не с таким справлялся, но душу всё равно никак не желает покидать жуткая тревога и пробирающий до костей страх за близких людей. Всё не кажется таким простым, внутренний голос настойчиво твердит о том, что где-то скрывается подвох, и Антона это больше всего пугает. Когда пришла его очередь дежурить, парень поднимается сам без всяких проблем. Бросив взгляд на часы, он отмечает, что сейчас уже без двадцати четыре, и времени до операции осталось не так много. Сергея на его месте не оказывается. Сердце Шастуна болезненно сжимается, и он встаёт, оглядываясь в поисках товарища. Неужели немцы напали? Со стороны берега видна лёгкая струйка дыма, и Антон скорее спешит туда, чтобы проведать, кто это. Ожидания оправдываются — под широкой раскидистой ивой действительно сидит Сергей. Мужчина обнимает одной рукой колени, в другой же держит сигару. Шастун его понимает — в такой ситуации нервы постоянно напряжены. Парень достаёт из висящей на боку сумки свою папиросу, тихо садится рядом и поджигает её. Затягивается, не отрывая настороженного взгляда с другого берега. — Чего не спишь? — полухрипит, чтобы лишнего шума не вызвать. Смотрит на Сергея — тот будто отвлечён, делает всё на автомате: курит, дышит, моргает. Антон оправляет гимнастёрку и делает затяжку. Порох крепкий, горло тут же скручивает чувство рвоты, но парень переосиливает это и выдыхает дым. Матвиенко не отвечает, и Шастун не хочет его заставлять. Отворачивается лишь, и вдруг слышит тихое: — Не хочется. Оба одновременно издают смешок. Конечно, как тут поспишь нормально, когда враги со всех сторон ждут? Когда любой шаг может стать последним? Когда ты понимаешь, что земля русская может и не выстоять? И, что, сдаваться теперь? Никогда. — Что-то случилось? Парень слышит буквально, как друг давится воздухом. Понимает — вопрос глупый. В свои неполные двадцать восемь мог бы и промолчать, человек рядом на шесть лет его старше — он точно знает, что именно случилось. Но на войне деления на возраст нет. На войне все равны. — Война, Тох, случилась, война, — будто читает мысли Сергей и, набрав на язык побольше слюны, тушит о него сигару. Глядит на тлеющий огонёк и бросает в сторону, куда-то в камыши. Антон молчит — слова здесь ни к чему. Так проходит несколько мучительных минут, и парню кажется, что слышит он со стороны громыхание танковых гусениц. Прищуривается в страхе — нет, тихо. Ни веточка не дрогнула, ни листик не шелохнулся. Капитан кусает губы и прячет лицо в ладонях — боится. Боится, что погибнет. Боится, что проиграет. Боится, что всех их больше не станет. Из горла вырывается судорожный вздох. — Тихо сейчас, даже сверчков не слышно, — неожиданно выдаёт Сергей и издаёт смешок, — солнце завтра будет, командир. Антон не понимает, к чему это было, поэтому просто молча наблюдает за тем, как товарищ, охнув, медленно встаёт и делает пару шагов в сторону привала. Парень смотрит и сжимает руки в кулаки, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и он заплачет, как баба. — И помни, командир, — продолжает Сергей, стоя спиной к озеру. Поворачивает голову к Шастуну и смотрит тепло так, что внутри всё трепетно сжимается. — Не по приказу мы с тобой, а по доброй воле. И в огонь, и в воду; всё, что скажешь — сделаем. Антон грустно улыбается и расслабляется. Матвиенко смотрит ещё немного и кивает, поворачивая снова к привалу. Парень смотрит снова на блестящую гладь воды, слушая треск веток от тяжёлых сапогов сзади. А в голове всё эхом отдаётся: Завтра будет солнце.

***

Подрываются солдаты внезапно. Лес сотрясает громкий гул, и Шастуну сразу в голову стреляет мысль. Немцы идут. — Подъём! — истошно кричит Антон и пихает не до конца проснувшихся товарищей. — Тревога! Срочно в танк! Когда сквозь пелену сна до мужчин доходит осознание происходящего, действия становятся гораздо быстрее и слаженнее. Друг за другом танкисты исчезают в люке машины, и парень, последний, крепко закрывает его за собой. Оказавшись на своём месте, капитан сразу же осматривается. Метрах в пятистах от них среди деревьев виднеются танки с чёрными крестами. Антон щурится — кажется, их слишком много. Раз, два, три. Тело пробирает дрожь — враги вызвали подмогу. Парень думает — ничего. Парень думает — справятся. Но когда следом показываются ещё два танка, сердце глухо падает прямо в пятки. — Итак, — начинает он и сглатывает. Прав был, чёрт возьми, когда подозревал, что всё так хорошо быть не может. Чутьё не подвело — жаль, Шастун его не послушал. И не показался ему ночью шум гусениц — наверняка, именно тогда прибыла подмога. — Танков больше. — Сколько? — со смешком бросает Дима. — Всех побьём. — Пять, — отрезает Антон, и Позов сразу же замолкает. Парень облизывает губы и с надеждой оглядывает лица боевых товарищей — на каждом можно прочитать «Мы не вернёмся». — И что же делать? — с трудом выдаёт Арсений и глядит на Шастуна так, что дыхание сбивается. — У нас всего десять снарядов и один танк, Антон, — парня трясёт от упоминания своего полного имени. — Мы не справимся. Шастун молчит, поджимает губы и вновь смотрит наружу. Немецкие танки почти скрылись из виду, их нужно срочно остановить. Капитан обращает взгляд прямо на водителя, и в глазах его словно прочитать можно: «Знаю я, что не справимся, прекрасно знаю. Выбора нет». — Мы должны попробовать, — изо рта вылетают совершенно другие слова. — Приказ был уничтожить танки противника, не важно, сколько. Мы будем сражаться. Мы будем защищать землю родную до последней капли крови. Мы совершим чудо. Вы со мной? Антон задерживает дыхание и смотрит на всех, поддержки ищет. Прикрывает глаза — в ушах отдаётся гул. — Хочешь чуда — будет чудо, — хмыкает сидящий рядом с Арсением Сергей и улыбается краями губ. — С тобой. — С тобой, — вторит Позов. — С тобой, — заканчивает Попов. — Прорвёмся? — спрашивает окрылённый надеждой Антон. — Прорвёмся! — слышит совместное в ответ и точно знает — ничего им теперь не помеха. — Тогда поехали, родные, поехали! — кричит Шастун и крепко вцепляется в сидение. Танк сходит с места, и парень внимательно смотрит на руки Попова. — Арс, держи курс на деревню. В ней нет никого, там гадов и застанем. — Есть! — усмехается водитель и выворачивает в другую сторону. Антон улыбается. Дима улыбается. Серёжа улыбается. Арсений улыбается. Они всё смогут. К деревне танкисты подъезжают быстрее немцев. Шастун осматривается — рядом нет никого, и командует: — Едь к конюшне, Сергеич, за ней спрячемся. — Есть, — коротко бросает в ответ Арс и направляет машину туда. Дуло танка врезается в ветхую стену, пробивает его, и сам танк заезжает внутрь, ломая гусеницами дрова. — Стоять! Арсений замирает. Внутри становится необычайно тихо — никто не смеет даже вздохнуть. Антон глядит в окно конюшни — немцев всё ещё не видно. Выдыхает облегчённо и вытирает тыльной стороной ладони испарину со лба. — Теперь ждём. — Командир, — хрипит Матвиенко. Парень вздрагивает и вскидывает брови в ожидании ответа. Мужчина поворачивается к нему, и взгляд карих глаз убивает. — Я хочу сказать, что вы — лучшее, чтобы было со мной в жизни. Я всегда мечтал о таких друзьях. В танке повисает тишина. Шастун не знает, как реагировать — эмоции хлещут, переполняют, и из себя невозможно выдавить даже слова. — Серё-ёга, — опережает Антона Попов. В голубых глазах блестят слёзы, и он наклоняется к другу, столкнувшись с ним лбами. — Ничего, ничего, скоро конец, прорвёмся, а коль подохнем — то вместе, слышишь, ты слышишь меня? — шепчет судорожно, голос водителя дрожит, и парень сглатывает болезненный стон. — Ребята, я вас люблю, — шепчет тихо, давится воздухом. Димка рядом молчит, смотрит куда-то потерянно, а после тянет руку вниз. — Вместе? Каждый по очереди кладёт на неё свою ладонь. Сжимают крепко, вцепляются сильно, как в последний раз. — Вместе. «Всегда вместе» — добавляет про себя Шастун, хоть и внутренний голос активно вторит — не всегда. Внезапно откуда-то спереди раздаётся грохот. Антон подрывается, глядит — из леса неспеша показываются немецкие танки. Сердце делает один удар, капитан чётко проговаривает: — Приготовиться к бою. Димка, заряжай бронебойное. Серый, наводи дуло на колодец, выстрелим, когда приблизятся. Позов кивает и сразу же берёт снаряд, а Матвиенко начинает поворачивать башню. В воздухе повисло напряжение, Шастун смотрит, прокусывая губы до мяса, и ждёт момента. Ждёт того момента, чтобы удачно выстрелить. Танки едут медленно и постепенно приближаются к месту назначения. — Ну что, фрицы проклятые, — невнятно бормочет парень и дышит часто-часто. — Посмотрим ещё, кто сильнее. — Как только машина противника доезжает до колодца, капитан кричит: — Огонь! Снаряд попадает точно в цель — танк окутывает огонь, и он взрывается. Волна задевает и задний тоже, и Антон сжимает кулаки так, что кажется, что сейчас проткнёт ногтями кожу. — Получилось! — радостно восклицает Позов, и лицо его будто светится от счастья. — Минус один! — Рано радуешься, — хмыкает Матвиенко и добавляет уже чуть более встревоженно: — Нам нельзя расслабляться. Нас заметили. Шастун чувствует на языке горечь, когда видит, как башни чужих танков одновременно поворачиваются в их сторону. — Арс, милый, жми назад! — вопит, срывая голос, хоть и знает, что Попов на слух не жалуется. Тот не говорит ничего, лишь поворачивает машину и быстро выводит её из конюшни, в которую одновременно прилетают два снаряда. Советских танкистов сразу оглушает от взрыва, и Антон всё равно кричит: — Назад, назад! Температура в танке поднимается. Капитан тщательно следит за действиями противника и направляет Арсения, чтобы вовремя улизнуть от атак. Ему страшно. Шастун ещё никогда так не боялся во время боёв, — обычно он был в себе уверен, — а теперь не понимает свой организм: кислород с трудом проникает в лёгкие, колени дрожат, ладони потеют. У парня плохое предчувствие — немцы слишком сильны. — Ни шагу назад, сражаемся! — командует Антон и ждёт, пока дуло танка будет смотреть прямо на фрицевские машины. — Огонь! Шастун — хороший капитан. Молодой ещё, двадцать семь всего, но действительно хороший. И он твёрдо знает — нельзя экипажу показывать, что ты в чём-то сомневаешься. Нужно держать себя уверенно, говорить чётко, без единой нотки сомнения в голосе. Нужно вселять в других надежду, даже если сам ты её уже давно потерял. — Огонь! Огонь! Огонь! Парень теряет счёт, сколько раз он уже отдал команды. Пока вести бой удаётся удачно — два танка уничтожены, один подбит. Сами, конечно, не без боевых травм — чужой снаряд повредил крыло, рикошетил и один раз даже чуть не попал в топливный бак. Но пока держатся — спасибо Попову. Антон смотрит на его раскрасневшееся лицо, слушает его короткие ответы на его команды и понимает — с выбором он не ошибся. В ушах стоит «Прорвёмся», перед глазами блестящие от слёз голубые, а в памяти его прикосновения. Это он предложил взять в команду Диму и Серёжу. И был очень прав — ребята работу свою выполняют на «отлично», сколько боёв прошло — и без них ни один бы не выиграли. Антон давит из себя улыбку. Они справятся. В мозгу всплывают слова Матвиенко «Я всегда мечтал о таких друзьях», и парень вдыхает полной грудью — они прибавляют ему сил. — Спасибо, — еле шепчет, когда их танк снова подбивает чужой. Шастуну приятно смотреть на то, как они бьют фрицев. Но когда он видит, как прямо в них летит чужой снаряд, сердце предательски замирает.

***

Антон задыхается. Кислорода нет — вокруг лишь один дым, лишь один огонь. В нос бьёт резкий запах крови, гари. Перед глазами всё плывёт, парень часто моргает — щиплет очень сильно. Он чувствует, как кровь заливает лоб. Не соображает ничего — в ушах стоит звон. Беспорядочно шарит руками над головой в надежде найти люк. Люк — надежда. Люк — спасение. Антон не надеется даже, что кто-то выживет. Снаряд попал прямо в топливный бак, взрыва было не избежать — шансов просто нет. Он судорожно пытается дышать, на глаза наворачиваются слёзы. Не спас. Погубил экипаж, не смог вывести из опасности. Не сумел найти выход. Не получилось придумать правильную стратегию. Парень материт себя и плачет. Слеза медленно стекает по щекам, смешиваясь с горячей кровью и следами гари. Обжигает кожу, но Антон и виду не подаёт — он не чувствует уже ничего. Люк поддаётся — Шастун из последних сил толкает его вверх. В лицо бьёт свежий воздух, и голова кружится ещё больше — в танке находится невозможно. Дышать становится труднее, конечности не слушаются — понятно — скоро конец. Парень закидывает голову и толкается руками вверх, ближе к небу. А небо голубое-голубое такое. Сентябрь на дворе, а солнце светит, и плевать солнцу, что бьют здесь людей родных, как собак паршивых. Красиво сегодня, и Антон закрывает глаза. Он сглатывает слёзы, с трудом глотает вязкую слюну и изо всех сил кричит. Кричит прямо в это чёртово небо, которое гадины фашистские захватили. Кричит от безысходности, кричит от бессилия. Кричит от того, что чувствует — зря погибает. Не довёл дело до конца, не оставил товарищей в живых. И сам сейчас сдохнет, а немцы продолжат наступать. И не сдержать их. Никому их уже не сдержать. Крик переходит в сдавленный хрип, в глухой кашель. Антон кашляет, давится кровью, пытается дышать. Грудь сжимают тиски, и парень плывущим глазом покрасневших красивых зелёных глаз наблюдает за тем, как на былой красивой зелёной гимнастёрке расплывается тёмное бордовое пятно. Он видел всё. Видел, как Серёжа подорвался и, в последний раз протяжно простонав, упал прямо на руль танка с торчащим из спины осколком. Видел, как из зияющей дыры устремлялись внутрь длинные языки дьявольского пламени. Видел, как в ужасе застыли лица товарищей. — Держись! — Зычный голос командира — последнее, что услышал экипаж. Антон жмурится. Он всё помнит. Помнит, как слух пропал. Помнит, как перед глазами возникла яркая вспышка. Помнит, как лицо обжёг огонь. Помнит, как Дима упал прямо ему на ноги. Сердце, стараясь изо всех сил, еле-еле бьётся о рёбра. Антон чувствует, как немеют конечности. Он с трудом поворачивает голову влево и видит фашистский танк. Башня, снесённая, лежит рядом, вместо неё клубами несётся вверх чёрный дым, и то и дело показываются языки пламени. Рядом с дырой, раскинувшись, лежит труп немецкого танкиста. Шастун через силу давит из себя подобие улыбки. Хоть что-то удалось — враги повержены. Они в одиночку, всего лишь на старом добром советском Т-34, смогли уничтожить пять фашистских танков. Парня пробирает гордость — да, он гордится своими ребятами. Своими друзьями. Смогли. Сумели. Победили. Жаль, что теперь гордиться уже некем. Некогда русоволосая голова падает, и Антон бросает взгляд внутрь своего танка. Он не надеется увидеть хоть что-то — просто пытается запомнить, выжечь в памяти каждую мелочь, каждую черту своего детища. Сколько боёв они пережили на своём «Беспощадном», сколько тварей полегло от его снарядов. Шастун лично после каждой победы старательно вырисовывал на боку красную звезду. А их там, кстати, восемь. Он помнит. У кошки всего девять жизней, и парень усмехается — истратили они последнюю, девятую. Дальше некуда, на Земле они своё совершили. Дым слегка рассеивается, и Антон чувствует на себе пристальный взгляд. Смотрит вниз, видит — блестят два голубых глаза. Два родных, любимых, голубых глаза. Смотрят, щурясь из-за света, налиты кровью, и парень знает — Арсу тоже недолго осталось. Он готовится к смерти и не отводит взгляда. Смотрит в поповские черты, прокручивает в голове все моменты. — Сергеич, родной, выворачивай! — изо всех сил кричит Антон, наблюдая за танками противника. — Бахнут сейчас — не выживем же! — Не переживай, Тох! — бодро кричит в ответ водитель и выворачивает руль на девяносто градусов. — И не такое проходили, прорвёмся! Прорвёмся. Парень чувствует слезу, смотрит и нутром чувствует — Попов тоже плачет. Не прорвались. — Заряжай, Димка! — хрипит Шастун. — Осколочное, под брюхо стрелять будем! — Есть! — Позов не теряет ни секунды, и снаряд уже гремит в пушке. Танк ещё немного едет вправо и останавливается на месте. Антон считает до двух. — Огонь! Матвиенко послушно дёргает рычаг на себя. Из дула вылетает яркая стрела, летит прямо под чужой танк, рикошетит от дороги и пробивает броню. Машину охватывает огонь. — Есть! — громогласное эхом отражается от стен танка. Минус один, дальше уже будет легче. Легче уже не будет. Легче уже никогда не будет. Хочется громко выть, хочется уничтожить фрицев, втоптать в землю русскую, чтобы и не думали здесь больше появляться никогда. Антону обидно. Он так и не подарит матери бумажного журавлика, которого брал с собой на каждый бой, не взглянет постаревшему за годы войны отцу в глаза, не увидит больше товарищей, не обнимет больше Арса. Антону не за себя даже обидно — он мог и хотел сделать для Родины гораздо больше. Хотел приблизить победу. Хотел, чтобы от его пуль подохло как можно больше фашистов проклятых. Судьба, видимо не хотела. — Прорвёмся? — хрипит с трудом Шастун. Он чувствует кровь в лёгких, чувствует, как его изнутри наполняет гарь и пыль. Смерть близка, но он всё равно улыбается, увидев, как загорелись голубые глаза снизу. — Прорвались, — слышит он хрип в ответ. Ему страшно — голос Попова теперь совсем другой. Бывалый, опытный. Антон знает — тот свою цель выполнил. Сделал всё, что смог. Улыбается. А на дворе тысяча девятьсот сорок первый год, третье сентября. День сегодня выдался на удивление тёплым, на небе ни облачка, и солнце ярко светит, будто и не случилось ничего. Хорошо солнцу. Хотел бы Шастун быть солнцем, ведь он его уже больше не увидит. Парень прикрывает глаза, одними губами шепчет короткое: «Прощай» и делает последний вздох. Он рад, что его последним днём стал именно этот. Он рад, что погиб достойно. Он рад, что двадцать седьмой год жизни закончил рядом с товарищами. Он — горд. Они — прорвались.