blue, green and yellow

      Когда Филу восемнадцать, он не переживает от слова совсем. Кругом много других вещей, которые действуют ему на нервы - экзамены в старшей школе, туманность и неопределенность будущего, постоянное беспокойство по поводу и без. Он собирается ехать учиться в Манчестер из своего крохотного городка, и эта глобальная перемена пугает его до чертиков, но в то же время его сердце бьется в каком-то странном предвкушении свободы. Он штудирует учебники днем, чтобы набрать проходной балл, а вечером рисует комиксы - они выходят корявенькие, персонаж с одного слайда абсолютно не похож на себя же с другого, но это успокаивает Фила. Он не думает о соулмейтах. Нет, конечно же он слышал об этом - нужно вообще не выходить за пределы своей комнаты, чтобы не наткнуться на вечные разговоры. Примерно половина его знакомых-ровестников обеспокоена этим вопросом, остальные же - как и он сам - находят другие разговоры и дела, чтобы занять себя.       Однажды Энн из параллельного класса проходит мимо него в столовой, и он замечает в ней странную перемену. Он отрывается от раскрашивания персонажа в блокноте и долго всматривается в неё, сидящую за соседним столом. Зрение у Фила всегда оставляло желать лучшего, но он может видеть это даже со своего места - глаза Энн теперь зеленые, в тон стенам кафетерия. Сидящие рядом с ней подруги не могут оторвать от неё взгляда, а их рты не закрываются, то застыв в изумлении, то источая один вопрос за другим.       Фил думает, что это классное событие. Но, наверное, это слишком рано. Он понятия не имеет, что бы делал сейчас, встреть он своего соулмейта. Он еще чувствует себя ребенком, и не готов делить свою жизнь с кем-то напополам. В конце концов, у него еще целых семь лет впереди.       В Манчестере ему исполняется девятнадцать. Кажется, он не успевает за калейдоскопом происходящего - веселые дни в колледже перемешиваются с грустными днями, когда он чувствует себя не в своей тарелке, и все это превращается в странного рода коктейль. Он больше не рисует комиксы - Фил привык, если честно, что его разум ни на чем не задерживается надолго, будь это хобби, спорт или новый сериал. Он загорается, теряет интерес, а потом загорается снова - это как вечный круг жизни. Его сосед Эдди качает головой, когда Фил расказывает ему об этом - сам Эдди уже лет десять помешан на истории, кропотливо собирает сведения о генералах, исторических событиях и завовеваниях. Он учится на историческом, посещает дополнительные узконаправленные курсы и торчит в библиотеке до самого закрытия, пока пожилая миссис Эванс не выгоняет его, ропча полузаботливо-полубрюзжа, что пора бы готовиться ко сну. Фил так определенно не умеет - он пробует себя то в одном, то в другом, параллельно учась на факультете мировой литературы. Факультет он выбирал, основываясь на том, что любит читать - в восемнадцать он не нашел больше оснований. Да и как можно выбрать, где ты хочешь учиться, когда сам о себе ты знаешь не больше, чем о соседе в электричке?       Людей с цветными глазами вокруг становится все больше - Фил пожимает плечами перед зеркалом и рассматривает свои собственные серые. Такие же, как у Эдди, и у Билла, и еще кучи парней и девчонок из кампуса. Куда же торопиться, правильно? Все случится тогда, когда это будет нужно.       Филу уже почти полгода как двадцать, когда они с Эдди и Биллом едут в Италию на первой неделе летних каникул. Эдди до последнего отказывается, сетуя на жару, важное исследование по истории Ирландии, статистику несчастных случаев у авиаперевозчиков, факт, что Билл храпит так, что трясутся стены... Он выдумывает кучу оправданий, но Билл просто покупает ему билет на чартерный рейс и кладет в одну из его ветхих библиотечных книг. Если Эдди и суждено свихнуться, закопавшись в книги под тяжелым взглядом миссис Эванс, то точно не на первой неделе июня, когда все вокруг цветет, пахнет и зовет испытывать новые ощущения.       Комната в гостевом домике на побережье Амальфи влетает им в копеечку, но ради этого Фил и откладывал стипендию почти целый год - он любит свежий запах морской воды, маленькие прибрежные города и бесконечное чувство новизны. Все абсолютно новое - новые места, где еще не было его следов, новые истории, в которые он еще не попадал, новые люди, которых он еще не повстречал. От предвкушения снова сжималось сердце - почти также, как два года назад, когда он ехал в сторону Манчестера, но уже без такой примеси страха.       Они приезжают вечером, кидают рюкзаки в комнате и идут на морской берег. Через пару часов, когда от привкуса морской воды жжется в носоглотке, а в волосах поселились маленькие комочки соли, они сидят в баре в километре от гостиничного домика. Билл оповещает Эдди о том, что настала его очередь идти за напитками (Фил понятия не имел, что это была за "очередь"), и после десяти минут уговоров Эдди плетется в небольшое помещение забегаловки, откуда виднеются несколько столиков, барная стойка и снующие туда-сюда усталые официанты.       Фил видит, как Эдди неловко барабанит пальцами по стойке, то и дело оглядываясь на них. Высокий бармен с кудрявыми волосами перестает протирать бокалы для вина и обращает на него внимание. Эдди краснеет, бледнеет, и в конце концов ему удается что-то сказать бармену, на что тот улыбается удивительно широко и (как кажется Филу) почти что как безумец.       Эдди возвращается с тремя бокалами холодного пива и прячет залитое румянцем лицо. Его глаза немного слезятся, он жмурится, а потом, когда он поднимает их на Фила (у Фила почти отвисает челюсть и он, наверное, выглядит нелепо) они светятся теплым карим вместо привычного серого.       - Черт, - лаконично комментирует Билл, переглядываясь с Лестером. Парнишка за барной стойкой принимает заказ у следующего посетителя, но лицо его то и дело поворачивается в сторону их столика.       - Это так... Странно, - неловко произносит Эдди, моргая своими новыми темно-карими глазами. Они ему идут намного больше прежних серых, подмечает Фил.       В дальнейшем Фил радуется, что они поехали втроем - если бы не Билл, он сполна ощутил бы себя третьим колесом, потому что парень-бармен (которого, оказывается, звали Ричи), присоединяется к ним почти на каждой прогулке и не отпускает руки Эдди, словно боится, что тот растворится в воздухе. Эдди, вопреки своей крепкой раковинке законченного интроверта, о которой знал каждый обитатель их кампуса в Манчестере, совершенно этому не противится. Сам он то и дело тянется поправить кудри Ричи, иногда, по скромному мнению Фила, совершенно без причины. Они с Биллом, конечно, очень рады за своего друга, но возможности подколоть его по поводу того, что их приключенческая сага в Италии обретает довольно мыльную романтическую линию, они не упускают.       Два года пролетает почти незаметно, и вот Фил просыпается утром двадцатидвухлетним. Это последний его год в колледже, и он все еще сравнивает свое знакомство с собой с наблюдением за неизвестным человеком в электричке - только теперь этот неизвестный стал чуть-чуть привычнее, но все равно его стремления, желания и способности остаются в зоне неизведанного. Фил любит мировую литературу, но находится в абсолютном ступоре при одной только мысли, что теоретически его единственная возможность устроиться по специальности - это пойти преподавать. Фил не то что бы не любит детей - он их не понимает, они для него чужие и неизведанные существа с другой планеты, и работать с ними он не горит желанием. Сказываются, конечно, пропущенные лекции по педагогике. Филу этот предмет всегда казался невыносимо скучным, и даже если ему удавалось заставить себя появиться на лекции, он неизбежно просыпал её, убаюканный монотонным голосом пожилого преподавателя. Как он собирается сдавать финальный экзамен - вопрос из разряда риторических.       Ричи уже год как окончил свою учебу в Италии, и примерно полгода - как переехал к Эдди из родного Колорадо, где родился и вырос. На вопрос Фила, как его семья отнеслась к тому, что Ричи переехал к Эдди за океан, тот только пожал плечами и сказал, что его мать всегда говорила, что соулмейты - это очень серьезно. Такой человек дается тебе один раз и на всю жизнь, и у тебя все еще имеется шанс упустить его по глупости, поэтому главное - не упустить. У Фила неприятно колет сердце от мысли о том, что у него остается всего три года. Да, три года - это вполне большой срок, все, что угодно, может случится за это время, но статистика сообщает неутешительные данные о том, что с каждым годом вероятность встретить своего человека падает. Кроме того, по данным последних исследований, количество людей, так и оставшихся с серыми глазами на всю жизнь, в последний год превысило тридцать процентов. Бабушка Фила говорила, что в последнее время люди с пренебрежением относятся к соулмейтам и своей природе в целом, пытаются найти их искусственно и живут с нелюбимыми людьми. Все это пагубно влияет на статистику, а самое главное - это гневит природу. Подумать только, всего двадцать пять лет назад вероятность найти своего соулмейта превышала девяносто восемь процентов!       Но Фил старается не унывать. Он готовится к экзаменам, в редких перерывах между подготовкой пишет коротенькие рассказы - как ему кажется, это его новый способ успокоиться, вместо корявых комиксов. Он не показывает их никому, так как не считает себя хоть сколько-то успешным в этом увлечении. Правильные слова с трудом подбираются, некоторые выражения банальны до скрипа зубов, а герои слишком однобоки. Но, все же, Фил узнает кое-что о "незнакомце из электрички" - писать ему нравится куда больше, чем рисовать.       Свой двадцать третий день рождения Фил встречает с небольшой температурой и больным горлом. Это совершенно не мешает ему наслаждаться тем, что все его друзья наконец-то в сборе - у Эдди и Билла теперь серьезная семейная жизнь (на исходе последнего курса Билл встречает в кафетерии первокурсницу Беверли, и его глаза оказываются зелено-серыми). Но, несмотря на свой статус, они приезжают к нему все вчетвером, и у них, к удивлению, даже не появляется никаких неотложных дел. Где-то Фил слышал, что взросление - это ни что иное, как медленное умирание, и, хотя настроение этих фраз больше подходит молодежи из эмо-движения две тысячи девятого, он не мог не согласиться. Все в его жизни все еще оставалось неопределенным и меняющимся каждую неделю, но какое-то неведомое создание (общество? телевидение? здравый смысл?) то и дело противно нашептывало ему, что ему нужна стабильность. Что он уже взрослый, пора забыть мечты легкой юности и стать серьезнее. Пару раз он находился на грани отчаяния и заводил непродолжительные отношения с такими же сероглазыми людьми, как и он сам. Но из этого не получалось ничего, кроме секса на троечку и пустой болтовни. И Фил чувствовал себя жалким, потому что вероятность оказаться в числе тридцати процентов с каждым месяцем становилась все более и более реальной. Не то что бы он жаждал отношений и не мог находиться в одиночестве, но, наблюдая за своими знакомыми с цветными глазами, за тем, как они дополняли друг друга, как проводили время вместе, он не мог не возвращаться мыслями к оставшимся двум годам.       Конечно, их союз никогда не был безоблачным, даже отношения соулмейтов не могут быть идеальными - но природой было устроено так, что с каждым конфликтом они находили компромисс, который неизбежно делал их обоих лучше в том или ином смысле. Природа вообще всегда была мудра, и, иногда, в особо грустные моменты своей жизни, Фил думал, что есть какая-то задумка и в том, чтобы оставить тридцать процентов людей без соулмейтов. Может быть, у них есть какая-то своя уникальная миссия?       В двадцать четыре Фил выгорает. Он уже больше полутора лет работает на нудной офисной должности и держится за неё лишь из-за хорошего коллектива и какой-бы то ни было стабильности. Он чувствует себя винтиком огромной машины, которая по четкому расписанию обменивает свое время на монетки. Время-монетки. Время-монетки. Мама говорит, что он излишне драматизирует. Что сейчас все так живут. Взрослая жизнь - совсем не то, чем она казалась на самом рассвете юности. Все гораздо будничней и прозаичней.       На Фила наваливается что-то вроде кризиса - и тот факт, что глаза у его отражения все еще асфальтно-серые, довольно сильно усугубляет его. Ничтожная вероятность в пять процентов на последний год перед двадцатипятилетием, о которой Фил вычитал в одной из статей, сводит все его надежды практически к нулю. Он работает днями, вечера проводит за книгами, сериалами или попытками вытащить на прогулку друзей, которые внезапно стали очень занятыми. Он сказал бы, что не видит смысла, что прозвучало бы очень точно, но опять же - как упрекнула бы его мама - слишком драматично.       Он приезжает в родительский дом в октябре, когда тучи над северной частью страны начинают хмуриться и собираться пышными темными клубами, обещая затяжные дожди. Ему как обычно хочется, чтобы хотя бы незначительная смена обстановки повлияла серьезно, сменила что-то кардинально - но ничего не происходит. Дом родителей такой же, каким он помнил его, уезжая в прошлый раз. Жажда перемен превращается в какую-то навязчивую идею.       После ужина он лежит в своей комнате, рассматривая старый пыльный путеводитель по городам Европы. Текст на некоторых страницах побледнел со временем, картинки потускнели от солнечного света. Он ведет пальцем по номерам страниц в содержании и неожиданно замирает. "Загадаю страницу - и поеду туда. Без шуток. Так и сделаю".       Когда он открывает загаданную двести тридцать четвертую, сердце у него стучит набатом. С картинок на него смотрят старинные здания вечного города. Неужели он решится на это? Взять и просто сорваться с места?       Через четыре дня он выныривает из толпы на пьяцца Навона и с удивлением обнаруживает, что народу там гораздо меньше, чем в ближайших проулках. Он присаживается на бортик у фонтана и слушает мерное гудение в уставших от ходьбы ногах.       В его первый день в Риме Фила накрывает лихорадочным возбуждением - он представляет, сколько столетий видели эти каменные здания, сколько крови впитали стены Колизея, как же совершенно иначе тут дышится. Рим одновременно и шумный, туристический, и молчаливый, кроткий, хранящий свою собственную тайну за семью замками. Фил пропускает через себя всю эту историю, эту жару, легкий голос музыканта, поющего на площади, впечатления, теплые цвета - от золотого до терракотового. Так много всего накапливается. Фил просто не успевает как следует реагировать.       Вечером он заваливается в хостел в надежде переодеться - в четырехместном номере темно, на полу лежит чей-то крупный чемодан и кто-то храпит на верхнем ярусе кровати. Фил пожимает плечами. Он не против соседей, но сейчас ему не то что бы хочется с кем-то разговаривать. Ему нужно время, чтобы успокоиться, привыкнуть ко всему происходящему вокруг. Он на цыпочках проходит в ванную комнату и аккуратно запирает дверь, стараясь не сильно шуметь. Он проводит на кухне с ноутбуком практически полтора часа, рассылая знакомым фотографии из Рима и отвечая на вопросы друзей о том, как ему отдых, не скучно ли ему одному и как он вообще на такое решился. Даже спустя всего один день Фил может с уверенностью сказать, что поездка в одиночку была одним из самых крутых решений, принятых им за последнее время. Пока слишком много всего навалилось, и он не успевает анализировать свои ощущения, но что-то подсказывает ему, что он не зря все это затеял.       Было почти восемь, когда он вернулся в свой номер. Он не ожидал, что свет будет включен, поэтому резко зажмурился. Новый гость хостела сидел теперь на небольшом раскладном стульчике, закинув ногу на ногу и водрузив на колено ноутбук.       - Привет, - кинул он, подняв глаза на Фила. Лестер кивнул в ответ, отметив про себя глубокую ямочку на левой щеке парня.       Несильная, но довольно неожиданная боль обожгла его глаза. Он инстинктивно приложил пальцы к векам, сжимая их. В темном пространстве заплясали красные круги.       Когда он опустил руку через несколько секунд, которые отчего-то показались длиной в полчаса, парень смотрел на него с выражением недоверия и замешательства.       - Да ну нахер... - протянул он, чуть не роняя ноутбук с колен.       Фил бездумно блуждал взглядом по юному и симпатичному лицу незнакомца. На вид ему было около двадцати. На белой футболке весело скакали инфантильные розовые единороги. От шока Фил даже не мог понять, чего ему хочется сейчас больше - обнять этого засидевшегося в детстве юнца или делать отсюда ноги. Он не успел заметить, какого из оттенков серого были его глаза, но сейчас они были темно-карими.       - Меня Дэн зовут, - он закрыл крышку ноутбука, положил его на кровать и встал напротив Фила, оказываясь на пару сантиметров его выше.       - Фил.       - Фил, - эхом повторил Дэн, улыбаясь, и ямочка на щеке очертилась резче. - У тебя глаза трех цветов одновременно.       - Да?       - Ага. Немного зеленые. Немного голубые. Немного желтые.       Ведь пять процентов - завороженно подумал Фил - это тоже вероятность, правда?