***
Пока не выбьют ещё одну. Пока не раздастся звонок, которого Шёма предпочитал бы не видеть. Случай, когда лучше бы Шёма не ставил особенную мелодию, не выделял бы именно Юдзу-куна звонки от всех прочих. Равнял бы, пропускал бы, забывал трубку брать, перезванивать, не слышал бы, просыпал бы – как угодно "бы", но не взять трубку, почти побежав к телефону. Зачем? Шёме было бы лучше сейчас считать, что у него ещё есть две из четырёх опор. Что он уверенно стоит на ногах, чтобы стойко встречать проблемы. Как честно Юдзу-кун поступил. Как сильно Шёма это ненавидел. Как тяжело было не закрыться раз и до скончания времён: лучше одному. Не лучше. И от понимания того, как на самом деле нуждается в нём, в уверенности в нём, в иллюзии уверенности хотя бы – неприятно. Он не хотел бы видеть его. Он хотел бы обнять его. Не хотел бы даже обсуждать. Изо всех сил желал простить и забыть навсегда, стереть из памяти. Горечь эта портила вкус любой еды.Eins
15 февраля 2019 г. в 07:13
Шёма тихо закрыл дверь в номер, оставшись в тишине. Лодыжку сводило, ощущения были плохие. Очень плохие. Даже казалось, будто немного, но подташнивает. Он приложил ладонь ко рту и так дошёл до комнаты. Взглянул на наскоро заправленную кровать. Почему-то захотелось, чтобы Юдзу-кун был здесь.
Так нельзя, нельзя.
Он отогнал мысли.
Сел на пол и вытянул ноющую ногу, взял телефон, погружаясь в игру. Голова была где-то не здесь, сознание решительно уплывало.
Шёма сидел в номере один с выключенным мозгом и пытался не думать слишком много.
Чемпионат мира, толком не начавшись, уже можно было считать неудачным. Он покосился на лежащие на полу новые ботинки и поджал губы: "Не хочу возвращаться в 2016-й". Его накрыло, как волной: многообещающее начало сезона, хорошие оценки, общие пьедесталы, удар – падение.
Нужно было лечь спать, пока ненужные мысли не завладели, не потопили. Через какую-то силу он поднялся и стянул с кровати покрывало, сбросил его на пол, начал переодеваться: всё как через тяжесть в руках, через нежелание, которое очень хотелось объяснить просто усталостью, но объяснялось оно только роящимися в подсознании неприятными мыслями.
Хотя, может, они как раз и роились из-за того, что Шёма смертельно устал.
Он же устал?
Он устал.
Шёма лёг. Накрылся одеялом. Поёжился.
Втянул воздух носом.
Закрыл глаза.
Ему нужно выспаться, нужно. Иначе боль в ноге не даст даже ходить.
Липкий день, пробираясь под одеяло, будил навязчивым криком будильника и какой-то неясной руганью в соседнем номере. Просыпаться было тяжело, тоскливо, пусто. Будильник выключился: заведётся снова минут через пять. Ругань соседей оказалась звуками телевизора, Шёма накрылся с головой одеялом и обнял его скомканный в жгут свободный край. Не хватало.
Не хватало.
Повторного включения будильника он не ждал. Свесил ноги с кровати и пошлёпал босыми в ванную. Приводил себя в чувство водой, слышал сквозь шум, как снова вопит телефон. Шёма никогда не имел свойства ненавидеть звук будильника. Он относился к нему как к неизбежному, как к ветру. В отличии от Ицки, он даже никогда не пытался "убить" будильник. Ицки же, если не высыпался, обычно буквально бил ладонью плашмя по телефону, что однажды всё-таки привело к поломке. У Шёмы была другая "проблема": он абсолютно будильник игнорировал. Уже проснувшись, он не выключал его, и надрываться несчастный мог по полчаса к ряду... Потом приходил Ицки, разбуженный и помятый, и вырубал его сам. Шёма просто вставал. Не просыпался до ног в коньках, до самого выхода на лёд. Потому и не выключал будильник.
На днях Ицки залез к нему в постель и, среди прочего, сказал, что хотел бы поскорее совершеннолетие и жить отдельно. Днём ранее отец, не мать, отругал его. Ицки был подавлен, а Шёма всегда разрешал ему ложиться с собой. Так было чуть ли не с младенчества, с того момента, как ему впервые доверили держать братика на руках.
Было даже тревожно из-за того, что Ицки не смог поехать в этот раз. Не из-за того, что Шёма хотел бы, чтобы братик был рядом, а из-за того, что родители, уверенные в том, что Ицки напряжён из-за грядущего поступления и экзаменов, были слишком к нему строги.
О чём он переживает на самом деле, Шёма не знал, но это точно не была учёба.
Прохладный кафель приятно остужал ногу, Шёма стоял, опершись о край ванной, медленно моргал и постепенно выныривал из размышлений, чтобы наконец-то контактировать со "здесь и сейчас". Скоро за ним зайдёт Хигучи-сенсей, спросит про ногу, и они отправятся на тренировку.
"Надо выключить его".
Шёма медленно, стараясь не ступать на ногу больше необходимого, дошёл до упавшего из-за вибрации на пол телефона и выключил будильник, нервно взывавший к нему уже минут тридцать. На заставке стоял скриншот того самого сообщения "жди".
Он почувствовал собственное сердце, улыбнулся. Нужно бороться, преодолеть боль. Нельзя, чтобы страна потеряла свои квоты, нельзя подвести Юдзу-куна. Шёма мысленно убедил: всё должно быть хорошо.
Ничего хорошо не было. Он был бы готов биться об лёд головой, но знал, что это бесполезно. Хигучи-сенсей шептала ему: тише, тише, а Шёма хмурился и испытывал злость. Было неприятно в новых ботинках, больно. Нога никак не ложилась как надо, её периодически сводило. Тренировка прошла, мягко говоря, крайне неважно. Шёма устал. Хотел спать и не мог выкинуть из головы позорное инфантильное желание: увидеть, знать, что Юдзу-кун здесь, рядом. И что он его обнимет. Всенепременно.
Пришлось плечами сбросить с себя фантомное касание, дёрнуть ими, отогнать тоску: если думать об отстранённости, лучше вообще не становилось, а оба отстранённых, о ком Шёма мог бы думать, были источником его тревог. Не по собственной воле. Но были. В столовой спорткомплекса с ним поздоровался Нэйтан Чен, что-то спросил: простое, дежурное. Шёма долго смотрел на него и неуверенно улыбнулся. Обычно люди интерпретировали такой жест максимально удобным образом и сами придумывали тот ответ, который ожидали услышать. Заодно понимали, что высок ещё языковой барьер и, часто, вообще переставали Шёму трогать. Хигучи-сенсей сидела рядом, вежливо поздоровалась с Нэйтаном и его тренером, а потом они вернулись к записи тренировки. Шёма слушал. Ему нужно было поесть и поработать над ногами, чтобы суметь стерпеть новые ботинки. Демизу-сенсей уже подъехал и сейчас заказывал себе еду. Спорткомплекс чемпионата мира предоставлял возможность воспользоваться залом, что очень играло на руку: Шёме было бы неудобно, если бы приходилось что-то искать и где-то договариваться, куда-то ездить и зря беспокоиться. За соседним столиком напряжённо обедал фигурист из российской сборной: на приветствие Нэйтана он отреагировал ярче, чем Шёма, и они даже перекинулись парой фраз. Женщина, что была с ним, поднялась и пошла к столику американцев, о чём-то заговорила с тренером. В сознании Шёмы всплыло и тут же растворилось имя, но, наверное, это не было важным. Он вернулся к обсуждению, когда Дэмизу-сенсей наконец-то подсел к ним с подносом. У Шёмы уточнили, достаточно ли он выспался: пришлось пожать плечами. Ему на самом деле попросту снился какой-то невнятный непонятный сон и разум совершенно не отдохнул. Тело было в порядке. Если не считать адских новых ботинок. Но и это ведь нормально? Новые ботинки всегда такие: адские.
Вопреки своему ответу про сон, Шёма тут же зевнул. Время неслось крайне быстро и до старта соревнований оставалось всё меньше времени. Настенные часы — постоянное напоминание об этой спешке.
Вечером Шёма решил убрать с заставки скриншот: мысли о Юдзу-куне ему не помогли бы, а лишь сбивали бы несносными желаниями, которым не было места. Он привычно соорудил себе гнездо и лёг в постель, поджимая сильнее травмированную ногу. Сон пришёл быстро, глубокий: он едва успел подумать о том, как там дела у Ицки. Утро включилось неожиданно, Шёма проснулся даже раньше будильника и понял, что хочет есть. Начал вставать и почему-то простыня, зацепившись, потянулась за ногой: ночью лопнула мозоль и вся лимфа просто засохла, прицепив и простыню. Шёма аккуратно отодрал её и, ступая только на пальцы, дошёл до ванной.
"Мозоль лопнула. Я промою. Только что делать с перевязкой?"
Хигучи-сенсей просыпалась раньше, так что ответ скоро пришёл. Сказала, чтобы пока была обычная, а, когда будут переобуваться, то вместе с Демизу сделают другую, удобную. Шёма опять просто замер, глядя на воду, моргал иногда. Понимал, в комнате надрывался телефон, а потом подумал, что это невозможно, ведь телефон же с ним, в ванной.
Проснулся.
Мозоль не лопнула. Звонил телефон.
Необычно звонил.
Шёма взял трубку: он отличал эту мелодию звонка, сам, специально, поставил не такую, как в стандарте.
— Юдзу-кун?
— Привет. Разбудил?
— Да. Как твоя нога?
Юдзуру засмеялся:
— Это мой вопрос. Но мне приятно. Всё хорошо, если не сделаю ничего глупого, то смогу скакать уже в межсезонье.
— Я рад.
И рад был слышать его голос и смех.
— Ты на мой вопрос не ответил, радостный.
— У меня всё нормально, просто ботинки новые, так всегда.
— Пришлось поменять прямо перед чемпионатом?
— Ага. Из-за Игр пришлось. Я их убил там. Так бы, в другой сезон, наверное, и Мир, и Командный откатались в прежних.
— Понимаю. Ты научен прыгать иначе, а я долго не меняю ботинки. Только лезвия.
— У тебя и заточка странная. Извини, я посмотрел твои коньки, когда мы были у тебя в номере. Они лежали без чехлов.
— Всё нормально, я тебе доверяю. Да и вообще, там специально под меня. С ней прыгать проще, но вот скольжение и вращения — привыкать надо. Труднее. Ты правда коньки пообсуждать хочешь?
— Нет, просто... Рад тебя слышать.
— Я тоже. Ты точно сможешь?
— Смогу, — говорит Шёма. Он понимает, что речь о достойном выступлении.
— Хорошо это слышать. Я волнуюсь тут, а без тренировок освободилось много времени даже с учётом того, что мы всячески стараемся восстановить лодыжку и не форсировать при этом. Я бы не донимал тебя звонками, — смеясь, — если бы был занят.
— Так ты просто убиваешь время?
— Я провожу его с пользой! Мог бы смотреть в потолок, нервничать и хотеть наделать глупостей, а так – тебя слушаю.
Шёма сел в постели, понял, что улыбается и чувствует что-то вроде счастья.
— Я хочу быть спокоен за тебя, но ты должен знать, что я всё равно буду переживать, – продолжил Юдзуру несколько серьёзнее, но с такой нежностью, которую Шёма раньше слышал... ну, разве что от мамы или Хигучи-сенсей. – Вопрос в том, буду ли я просто волноваться или по-настоящему беспокоиться.
— Спасибо.
— Что "спасибо"? Я отвык от чемпионатов мира без тебя.
— Да?
— Да. Что за сомнения?
— Просто я не очень понимаю, – Шёма закусил губу. – Я даже... У нас не было ни одного мирового вместе.
— Два было!
— Мы только поцеловались. В Хельсинки.
— а. Я не... Я не это "вместе" имел ввиду.
— ой.
Шёма приложил ладонь ко рту, покраснел. Смутился.
— Такого "вместе" у нас не было, – понизив голос, произнёс за океаном Юдзуру. – Но я очень хочу. И правда сожалею, что этот — не такой. Наверное, потому и нервничаю. Что не вижу своими глазами, а хочу.
— Зато у нас была Олимпиада, — почти прошептал Шёма, подобрав к себе ноги и коснувшись нечаянно мозоли, сморщился. Вынырнул из-за этого в реальность, отвлёкся от тёплых ноток в голосе, что доносились из динамика.
— Да, и ещё будет. Много соревнований и не только их. Я же обещал тебе, помнишь? Ещё в Давидсоне.
Шёма замер. Он так хорошо те часы вместе помнил... Так много там случилось. Так это всё до сих пор тревожило и волновало сердце, живо было, трепетало.
— Я помню. Но мне, правда, хорошо и так. Не торопись. Я не хочу. Не хочу заканчивать. Мне нравится... Наше катание. То, что мы оба... В строю. Я жду тебя. И думаю, что ты в сборной. Со мной. Мне нравится так думать. От такого мышления легче.
— Хорошо. Я тоже буду думать, что я с тобой. Ты прав. Так может быть проще. В какой я разминке?
— В твоей любимой. И лучший стартовый номер.
— Замечательно. Видимо, я везунчик, раз вытянул самое удобное для себя.
— Колдун, — он произнёс едва слышно.
— Кто?
— Колдун*.
Шёма улыбался, слушая радостный, довольный и счастливый смех Юдзу-куна на той стороне океана, краснел из-за смущения сделанному комплименту, стеснялся ведь произнести вслух. Не был уверен, действительно ли Юдзу-куну понравится такое слово от Шёмы. Но понравилось. Это было здорово. Им можно было узнавать друг друга больше и лучше, каждый разговор, каждую беседу, каждый день. Было здорово считать, что у них впереди очень, очень много.
Это понимало Шёме настроение. Делало его лучше. Вытягивало из меланхолии или флегматичности. Даже почти мотивировало. Просто поддерживало наравне с прочими мотиваторами. Дополняло их, приятным бонусом было. И гарантировало: об этой части жизни можно не беспокоится. Всё в порядке. Пока хоть две из четырёх сторон его жизни в порядке, он может справится. Семья, друзья, любовь и дело. Шёма знал себя: если бы надломились три из них, он бы закопался. А две — хватало способности что-то делать.
И он был рад знать, что Юдзу-кун не станет причиной беспокойств. Не становится ею. Что он рядом. Мысленно. И пока две из четырёх опор целы — Шёма способен стоять на ногах уверенно.
Примечания:
*Колдун — это название фильма, из которого взят образ Сэймэя для произвольной программы Юдзуру Ханю. Ну и, по совместительству, род занятий Сэймэя.