Ловец снов: Немезис

       – Ты скажешь, что именно произошло между тобой и Такечи? Ицки сидел дома и ждал, когда Шёма вернётся.        – Я его не помню даже. Он знал, что сегодня Ямада расскажет брату о визите полицейских и о том, что они просили их приехать в участок.        – Врёшь.        – Нет.        – Врёшь. Ицки уже почти выдохнул, когда никто не пришёл вскоре после обнаружения тела! И вот, стоило задуть ледяным ветрам...        – Мы постоянно с кем-то дрались. Немного.        – И каждого ты бил клюшкой? Уж надо мной не издевайся, Ицки. Я знаю, что ты был единственным, кто отказался это забыть. Тогда, во время случайного звонка, Ицки боялся только за себя, а теперь боялся, что Мачико Ямада расскажет обо всём Шёме.        – Что ты сделал, Ицуки* Уно?        – Клюшкой его ударил! ВСЁ! А Вы почему позволили ему после всего просто уехать?!       Шёма вошёл в их квартиру, квартиру, в которую Шёма решил вложить свой олимпийский гонорар, чтобы жить отдельно, как самостоятельный совершеннолетний мужчина. Квартиру, в которую под предлогом совершенно смешным он забрал и Ицки, не доверяя оставлять его там, в родительском доме, одного. "Не доверяя"? Шёма доверял маме с папой и, конечно, он доверял Ицки, но он не очень доверял их отношениям и не очень хотел, чтобы Ицки, который значительно переменился за последние полгода (даже написание книги для выражения чувств не очень помогло, хотя именно когда Ицки писал, он был прежним собой), оставался непонятым. Просто Шёме... нужно было время, чтобы разобраться. Разобраться в том, что из себя на самом деле представляют они как семья. И как долго существовали некоторые вещи, которые сам он начал с недовольством и чувством вины замечать лишь... недавно.       Его младший братик сидел на кровати, подобрав к себе колени и обняв их. Смотрел из-под чёлки на Шёму.        – Ты уже знаешь, да?        – Ага. Поехали, съездим. Ямада-сенсей убедила их в том, что это я должен быть с тобой, когда поедем. Потому что ты со мной живёшь.       На журнальном столике, поверх дисков с играми, лежало предписание явиться для дачи показаний.        – Ты прямо сейчас хочешь ехать?        – Я не хочу разбираться с этим потом.        – Злишься?        – За что? – Шёма, тем не менее, не был расслаблен, и Ицки это знал, чувствовал даже при том, что плохо понимал подобные вещи. Хорошее знание именно брата помогало.        – Злишься.       Шёма вздохнул. Ицки отвёл взгляд. Они оба не любили подобные паузы. Очень не любили.        – Они зовут тебя из-за глупого инцидента в далёком прошлом, да? Потому что недавно его кто-то убил? Это всего лишь инцидент. Злюсь ли я на то, что они цепляются к тебе потому, что у них нет других идей? Это тоже. А ещё...       Ицки выжидающе посмотрел на брата. Он помолчал. Потом сел рядом на кровать.        – Я недоволен тем, что они к тебе цепляются. Но я злюсь, потому что происшествия с машиной не было и ты мне врал.       Ведро ледяной воды.        – Я злюсь на тебя, — неторопливо, с паузами, смягчившимся голосом продолжил Шёма. — Хотя в меньшей степени на тебя, чем на то, что я, старший, оказываюсь наименее осведомлённым о ситуации и ничего не могу сделать с ней, хотя она мне не нравится, это также не то, от чего можно просто уйти, как от прессы. Потому что напрямую связана с тобой. Игнорировать нельзя. Сделать что-то тоже. Поэтому я злюсь. Что ты и в этот раз берёшь всё на себя, но при этом уже лишая меня возможности быть ответственным, когда я таковым и являюсь. Ведь ты живёшь не с мамой и папой. А со мной. Вот почему я злюсь. Потому что ты хотел, чтобы ответственным за тебя был я, но при этом ты подставляешь меня. Я злюсь, потому что ты берёшь на себя груз, который мы должны разделить. Что ты... оставляешь меня бессильным.       Ицки долго молчал, спрятав лицо. Его лопатки дрогнули.        – Прости.       Шёма заправил Ицки волосы за ухо и подтянул к себе, чтобы он плакал не в свои колени. А Ицки плакал. Тихо и почти беззвучно, просто иногда шмыгая носом. Он с трудом расцепил руки и обнял Шёму, его лопатки вздрагивали в объятьях. В их светлой квартире на две комнаты – Шёма ещё выбирая знал, что Ицки тоже захочет переехать, затем были две комнаты, затем было ближе к школе и клубу, в котором братик занимался – стало опять почти тихо, но ничего не давило.       Ицки мял в руках олимпийку брата, прижимаясь виском к его плечу и вспоминая, когда последний раз они были именно так, как слишком редко именно так доводилось. И, как на зло, он вспоминал только ту самую ночь. Ночь, возможно, определившую всю дальнейшую жизнь. Впервые ему кажется, что "лучше бы он этого не делал".       Лучше бы той ночи не было.       Лучше бы той переписки не было.       Лучше бы Ицки тоже... пережил вместе с семьёй.       Потому что теперь семья его может потерять.       По его вине.       Потому, что Ицки не хватило мужества.        – Прости... Я не могу сказать!       Шёма крепче обнял братика, прижав к себе.       – Я не могу...       Он погладил его по спине, прижался к макушке губами.        – Давай никуда сегодня не поедем, – произнёс едва ли вслух, гладя рукой по волосам.        – Ага.       Шёма перехватил его поудобнее, фактически держа на руках. Ицки опустился головой на колени, ложась и всё ещё поджимая к себе ноги. Шёма взял его за руку, другой мягко массируя за ухом.       Когда Ицки проснулся, было уже темно, он был накрыт шёминой олимпийкой, а сам Шёма спал, положив голову и руки на Ицки. Было удивительно удобно и... очень и очень тепло.

***

      Утром Шёма, доев, сказал, чтобы Ицки подходил к университету, так как после тренировки нужно будет забрать кое-какие документы. Ехать — с двумя пересадками и потом ещё двадцать минут пешком. Шёма сам позвонил Митогаве, номер которого дала Ямада, и предупредил, во сколько они приедут.        — Извини, тебе приходится отменять тренировку.        — Я просто хочу побыстрее со всем разобраться, — ответил брату Шёма, когда они уже сели в поезд. Ицки выглядел весьма подавленным, и Шёма сказал ему, что тот мало спал. Ответ — кивок. Сейчас Ицки примет любую версию Шёмы.        Когда они делали пересадку на Кинтецу, людей вокруг почти не было, и у них было около десяти минут времени. Шёма спросил:        — Ты можешь рассказать, почему... На самом деле ударил? Это ведь важно?        — Ты не помнишь Такечи?        — Нет. Мне всё равно.        — М... вообще не помнишь, да?        — А разве должен?       Они стояли на платформе и ждали своего поезда: ещё пара минут.        — Я не знаю. Наверное, не должен. Почему я его ударил?       Шёма поджал губы и немного подумал. Поезд уже подходил, на станции поднимался ветер.        — Ты не помнишь. Что-то не поделили в раздевалке. Он случайно сломал важную тебе вещь. Но ты уже не помнишь, какую.        — Угу, — вздохнул Ицки. — Прости.        — Мне хочется, чтобы ты всё рассказал хотя бы мне, — поезд с грохотом и гулом прибыл, раскрыл двери. Братья вошли в вагон. — Но я не буду этого требовать.       — Он сделал очень больно очень нравящемуся мне человеку. Я не хочу, чтобы они считали это мотивом.        — Никто не обвинит тебя из-за клюшки.        — Я писал ему, знаешь... Угрозы.       Шёма взглянул на Ицки, оторвавшись от безразличного наблюдения за находящимся за окнами поезда миром. Ицки врал. Но не так, как с машиной. Иначе. Так врал, что было понятно, что он врёт. Так, как уже "врал" и Шёме: словно произносил тайный для всех прочих, но не для них, шифр, состоящий из искажённого представления реальности. Из видоизменённой правды.        — Понятно. Тогда нельзя говорить, что случайно.        — Переписки нет. У меня нет.        — Да. Ссылайся на то, что плохо помнишь, потому что это было... Когда?        — Лет семь тому назад.        — Именно. Семь лет, Ицки. Не все вспоминают, что на ужин ели. А с тобой прошло семь лет.        Уголки губ дёрнулись в улыбке, Ицки перехватился за поручень. Теплота, забота и мягкость Шёмы обволакивали, поглощали, умиротворяли. Тревоги не исчезали, но... Становилось взаправду легче. Ицки произнёс:        (— Я убил его.)        — Спасибо тебе, Шёма.       Какая-то безумная часть его сознания всё ещё буквально слышала произнесённые в голове слова, буквально видела, как медленно поворачивается к нему шокированный Шёма. Другая — хваталась за реальность, счастливая от того, что любимый брат всё ещё с ним, всё ещё рядом. Всё ещё его оберегает и защищает.       Шёма кивнул.       Нет, Ицки не сможет сказать. Не хочет.       Это всё только в его голове. На самом деле Такечи никогда не существовало.

***

       — Как твои дела, Юдзу-кун?       Шёма поставил маленькие настольные часы, которые показывали время Торонто, и старался сверяться с ним во время звонков.        — Нормально. С финала всё равно снимусь, это очевидно.        — А национальные? – Шёма кусал губы, чувствуя мерзкое опустение внутри. Ещё один предыдущий год. Ещё один раз, когда они не увидятся, а последнее воспоминание друг о друге отдалится и превратится в подобие неясного сна.       А потом? Потом они увидятся и будут неделю навёрстывать упущенное в сексе? Выражая чувства своей страстью. А потом что? Ещё один такой год с бонусной встречей с любимым в конце? "Ох, спасибо, вы так постарались в этом году, Санта подарит вам неделю друг с другом".        — Должен приехать, – Юдзуру вздохнул. – Мне жаль, что так получилось.        — Это не зависело от тебя... — Шёма как можно быстрее уточнил, услышав вдох в трубке:        — Настолько, насколько ты обычно думаешь.       Юдзуру парировал не сразу.        — Ну, знаешь, если так судить, то это произошло из-за предыдущей травмы в том числе. А её я получил... По своей вине. Форсировал.        — Ты правда так считаешь?       Не спешил с ответом. Должно быть, поджал губы в привычной манере, как делал, когда считал ответ очевидным. Или не желал произносить его вслух.       — Ты мне лучше скажи... Вы съездили?       Перевёл тему. Шёма не хотел, чтобы Юдзу-кун "заканчивался". Но... у самого Юдзу-куна ведь не могло не возникнуть таких мыслей в подсознании? Юдзу-кун... доделывает свои дела. Заканчивает всё перед уходом. Шёме решительно не нравилось фигурное катание без Юдзу-куна.        — Ага, — Шёма инстинктивно повернул голову туда, где, по его предположению, был Ицки. Сам он лежал на кровати в спальне и позвонил потому, что поклялся позвонить. О визите в полицию Юдзуру знал от самого Шёмы. Тот беспокоился. Но Шёма был убеждён, что всё в порядке. Детектива Митогавы, правда, к началу встречи не оказалось, и их принимал второй, представившийся Цхой Минсиком, что выдавало в нём этнического корейца, не иначе. Братьям предложили чай и усадили в довольно удобные кресла. Шёма понял, что они явно пользуются несколько особыми условиями. Вспомнил свою олимпийскую медаль, когда Ицки ткнул его локтем и кивнул на перешёптывающихся девушек. Митогава присоединился чуть позже, но разговор вообще не затянулся.        — Мы могли бы рассказать всё то же самое по телефону, конечно. Но это не так важно. Я, если честно, даже не хотел бы, чтобы наши имена вообще проходили в уголовном деле.        — Да, приятного мало. Согласен.       Юдзуру не был особо разговорчив. Верить в его приезд на национальные Шёма не решался. Пусть. Пусть будет так, как он говорит. А как случится – так и случится.       Шёма даже не знал, насколько ему самому необходим приезд Юдзу-куна. Он честно искал в себе ответ и... ничего не находил.       Год назад он плакал в подушку от всего этого.       В этом? В этом Юдзу-куна уже привычно не было совсем. Они состояли в отношениях... весьма формально. И... наверное, это было бы удобно для Шёмы, ведь он мог ощущать себя более определённо и самодостаточно и, сверх того, всегда в голове иметь весомую причину отказывать. Ведь формально он был с Юдзу-куном.        – Шёма?        – Можно сказать кое-что?        – Конечно.        – Я... теряю тебя. Из-за того, что мы видимся раз в год и тебя нет. Я тебя теряю. Пойми это правильно, Юдзу-кун. У меня плохое воображение. Я не могу держать чувства к тебе вечно живыми настолько, словно ты рядом со мной. Мне неприятно... обезразличеть. И я ещё нет, но...        – Я приеду, Шёма.       Он до боли закусил губу и почувствовал подступающие к глазам слёзы.        – Я приеду даже если не буду выступать. Я приеду.        – Я люблю тебя.        – Продержись ещё немного, прошу. Мы будем вместе уже в декабре, я клянусь.       Со страниц календаря глядел ноябрь. Шёма угукнул в трубку.       Они распрощались.

***

      Шёма разминался перед тренировкой. Шёма опять не выиграл золото на важном для себя старте. Это беспокоило его лишь немного. Скорее вызывало чувство досады. Национальные приближались, а обещанный для встречи декабрь и без того заполнил собой мир вокруг Шёмы. Ни офицер Митогава, ни офицер Цхой не объявлялись больше, Шёма перешнуровывал коньки и думал, зачем запомнил их имена, но это... не было важно. Не так важно, что даты сменялись одна за другой, приближая главный, определяющий турнир сезона, а из-за океана не было ни сообщения.       И был Дайске Такахаши.       Вернувшийся в спорт, вызывающий в голове вопросы, восстановивший общение Дайске Такахаши. Тот, с кем Шёма точно встретится на национальном чемпионате.       И ему не хотелось бы сталкиваться с ним, имея лишь такую тонкую связь с Юдзу-куном. Шёма не хотел, чтобы то, давнее, предложение повторилось. Шёме был нужен Юдзу-кун.       Шёма хотел быть физически ближе с Юдзу-куном.       До национальных – всего несколько дней.