Сновидение

Прохладная ночь за окном окутывала своими сетями человеческий мозг. Она толстыми корнями прорывалась в сознание, вызывая сонливость, и мощными путами затягивала в транс. От разрушенного района веяло холодом, точно атмосферой кладбища. В глухую пустоту тишины рвалось что-то неясное. Рвало на части что-то мерное, тишинно вдохновлённое. Давно позабытая улица, не освещаемая бликами фонарей в окнах, густела туманом отчуждения. Разрушенный дом, с торчащими, будто вилы, железными прутьями каркаса; обвалившимся кусками фасадом; словно ссадины, опавшей штукатуркой. А в одной из его холодных бетонных комнат грелось человеческое тепло. Но грелось внутренним страхом, пожираемый им, наполненный ужасом сомнений и холодным потом. Из горячей пасти вылетают ошмётки когда-то прочнейшей стали, железные пластины поскрипывают под острыми зубами, чёрный латекс, когда-то скрывающий громоздкие механизмы, был нещадно разодран в клочья. На когтистых лапах, опутывая, покачивались протёртые разодранные провода. Из вонючей пасти, при громком рыке, вылетают куски разодранной, запачканной, когда-то белой, майки. Вылетают вместе с мелкими кусками металла. Вылетают, вместе с зелёной кровью, разлетаясь порванной кожей, обваливаясь куском огромного мёртвого мяса. Мысли не идут стройным ходом, переругиваясь волнами смятения и ужаса. Заляпанные, будто выплеснутой краской из банки, кровью дома, дороги, потухают где-то за границами осознания. Перед глазами строй разжёванных важных деталей, разлетающихся под жирными задними лапами. Перед глазами поволока неиспытываемых им эмоций, чёрный экран, заблокированное сознание. И, пожалуй, сердце в горле, горячий треск в ногах, ужас. Железное тело было раздроблено в одночасье, оставаясь на собственных зубах чем-то горьким. И он ищет и ищет, утопая в, будто болоте, страхе. Копается, откидывая громадные бетонные стены с стороны в сторону, зовёт, кричит, сбивается под сорванными связками, но всё равно беспрестанно продолжает перекапывать разрушенные завалы. Бетон за бетоном, плиты за плитами, и только безнадёжная пустота, только рвущая всё тишина, ни ответа, ни движения в этом мёртвом пространстве. Ничего, кроме него и пожирающего его ужаса. Ничего. Под очередной холодной плитой, при освещением пространства лунным светом, сверкает жутчайше искорёженная деталь. И, освирепев, разгребая, погружаясь под завалы чуть глубже, под грудой находится и часть железного черепа. Часть. Лишь одна. Ни единого намёка на сохранность мозга. Ни единого шанса. Нет ничего, теперь уже ничего, кроме его поглощающего страха, обречённости. Из глазницы сияет чёрный разваленный дисплей, проецирующий когда-то значок зрачка. И ничего нет, ничего. Видение ускользает, расплываясь чёрными красками ужаса в сознании, в темноте ночи он медленно раскрывает глаза, тихим дыханием чувствуя потерявшее привычный ритм сердце у горла; капли жаркого пота на впадине позвоночника. В мирном жужжании его голос отдаётся громче, чётче, точно грозный приказ. — Генос. Тяжёлые программы киборга в комнате зажужжали сильнее, на, по-прежнему белой, майке проступили лёгкие линии тёплого рыжего света. — Да, сенсей. И привычный голос откликнулся так же быстро, приглушённый специально для ночного времени суток. Чёрный латекс осветили мелкие линии. Сложенные на коленях железные ладони оставались в целости, громоздкие детали ног не зияли царапинами, имели один общий вид, представляли две целых части. — Всё в порядке? Его безразличный взгляд упирался в стену, минуя ножку стола. — Да, сенсей. Все мои сенсоры работают исправно. Никаких живых существ в районе пятидесяти метров обнаружено не было. Всё в порядке, сенсей. Чужие рыжие полосы, скрываемые майкой, потухли, оставляя лишь мелкий огонёк, остаток себя прошлого. Чёрным, со зрачком, дисплеем наблюдает за учителем. — А… не сенсоры? — Я по-прежнему имею возможность отправить мелкий импульс в любую часть своего мозга, сенсей. — Ясно. Хорошо, Генос. Он грузно поднялся с футона, сгорбившись, тяжело прошёл в ванную. Генос окончательно включил все программы, поднимаясь, пошёл заваривать чай. Сенсей сегодня больше не уснёт.