Дедуцирование доктора Д.Уотсона

***

− Мой дорогой Уотсон, − обратился ко мне Шерлок Холмс рано утром, − вы, конечно, уже знаете к настоящему времени, что ничего не сможете от меня скрыть? Я неловко заёрзал на незнакомой двуспальной кровати. После моего возвращения в Англию я впервые спал рядом с кем-то. В гостинице в Эрлстоке, куда мы приехали, чтобы расследовать новое дело Холмса, оказался свободен только один номер. − Почему, − спросил я, − вы думаете, что я от вас что-то скрываю? Холмс засмеялся. − Вы забыли, Уотсон, что я получил возможность наблюдать за вами всю ночь. Теперь для меня будут очевидны все мотивы ваших действий. − Тогда скажите на милость, − поинтересовался я с некоторой ажитацией в голосе, − на каком основании вы сформировали такой вывод? − Я не мог отказаться от возможности увидеть его блестящий разум в действии, несмотря на то, что боялся − и вполне справедливо − что Холмс узнал о моих самых сокровенных тайнах. − Всё довольно просто, − ответил Холмс. − Сейчас вы лежите на боку, отвернувшись от меня и прижав ноги к груди, и это говорит мне, что вы не хотите показывать ваше лицо. К тому же я чувствую, как напряжены ваши плечи, а это свидетельствует о том, что вы нервничаете. − В такой позе нет ничего необычного! − возразил я. − А что касается нервного напряжения, оно может быть результатом деталей убийства профессора Абитвэйя, которое, как вы сами признались, необыкновенно ужасны. − Это совершенно невозможно, − пояснил Холмс. − Жуткие детали нашего дела не объясняют, почему вы до сих пор не повернулись ко мне лицом. Кроме того, ваша поза резко контрастирует с расслабленной, сразу после пробуждения, когда вы, нежно улыбнувшись, признались, что наслаждались тем, что, должно быть, было довольно приятным сном. Я прихожу к заключению, что убийство профессора не легло на вас тяжким бременем. К своему стыду, я должен был признать, что Холмс прав − сон прогнал из моей головы все мысли о деле. − Тем не менее, − сказал я, испытывая чувство вины, − теперь мы должны обратить наше внимание к сегодняшнему расследованию, чтобы мы могли решить это дело как можно быстрее. − Вовсе нет! Вчера вечером я получил достаточно информации от священника, а большую часть ночи потратил на то, чтобы сформировать выводы. Я совершенно уверен, что убийцу арестуют уже во второй половине дня, но ничего не смогу сделать до тех пор, пока мы не поговорим в полдень с мисс Грэм. Признаюсь, Уотсон, что в данный момент я гораздо больше заинтригован природой вашего сна. − Я не понимаю, почему он может представлять для вас интерес, − натянуто произнёс я. − Почему? Я думал, что это будет для вас довольно очевидно. Как я уже отметил, ваш сон, кажется, был удивительно приятным, но при этом заставил вас огорчиться. К тому же я ясно вижу, что вы не хотите, чтобы я знал источник ваших страданий. А какой приятный сон, должен я спросить себя, может вызвать такую реакцию? − Я не сомневаюсь, что вы мне об этом скажете, − пробормотал я, чувствуя, как от страха скручивает внутренности, поскольку был уверен, что Холмс уже вычислил истинный характер моего сна, а значит наша дружба подвергнется серьёзному испытанию. − В отношении большинства мужчин, − продолжил Холмс, будто я ничего не говорил, − я пришёл бы к заключению, что они видели во сне красавицу и это вызвало физиологическую реакцию, которую мы обучены скрывать ото всех с молодого возраста, кроме одного человека, с которым мы вступаем в брак. Сказанное Холмсом заставило меня расслабиться. − Это кажется самым разумным заключением, − рискнул я сказать, позволив себе повернуться лицом к другу. − Это так, − согласился Холмс. − Но боюсь, что этот вывод к вам неприменим, мой дорогой Уотсон, ведь вы − не большинство мужчин. Услышав такие слова от Холмса, я замер. Хотя мне очень хотелось снова отвернуться, я не мог оторвать пристального взгляда от своего компаньона. Я почувствовал, как к лицу бросилась кровь, в то время, как желудок обратился в лёд. «Мне следовало догадаться об этом раньше, − сказал я себе, − как я мог подумать, что смогу скрыть природу своих чувств от такого человека, как Холмс». Теперь я буду вынужден заплатить высокую цену за свою небрежность, поскольку был уверен, что это откровение положит конец отношениям, так оживлявшим мои дни с тех пор, как я переехал в квартиру 221Б по Бейкер-стрит. − Какой же я дурак, − с горечью прошептал я. Шерлок Холмс рассмеялся, но в этом не было никакого злого умысла; на самом деле я никогда раньше не слышал, чтобы он так от души смеялся. − Конечно, вы − дурак, − сказал Холмс, − хотя и не по тем причинам, которые вы могли бы вообразить. − Это всё, что вы можете сказать? − спросил я, потрясённый такой озадачивающей реакцией моего друга. − Вы видите, как легко я установил причины вашего необычного поведения этим утром. Но чтобы быть честным до конца, я должен буду признаться, что в течение некоторого времени знаю о вашей ко мне привязанности, выходящей за пределы простой братской «филии»*. Ваши чувства ко мне совершенно очевидны. Мне не нужно было спрашивать Холмса о том, как он узнал о моей привязанности. Теперь, когда я сам признался в этом посредством моих действий, я вспомнил тысячу эпизодов, во время которых Холмс, должно быть, заглянул мне в душу. − Почему же вы ничего не говорили раньше? − с трудом ворочая языком, спросил я. Я задался вопросом, а что если он просто составлял на меня досье? Может быть, возможность изучить привычки того, кто желает участвовать в действиях, которые называют «грубой непристойностью», была для Холмса так заманчива, что он даже оставил в стороне отвращение к таким мужчинам, как я? − Уотсон, Уотсон, − улыбаясь, сказал Холмс. − Даже сейчас я знаю, о чём вы думаете, и это меня изумляет, и хотя вы − умный человек, ваше восприятие очень ограничено. − Признаюсь, − прошептал я, − я ещё больше запутался. − Как вы могли не заметить, − в голосе Холмса звучала смесь из раздражения и привязанности, − знаков, которые я оставлял для вас? Вы были абсолютно нечувствительны к тому, как я на вас смотрел, и не догадывались, почему я заказывал отдельные номера в наших любимых ресторанах и барах? Вы никогда не задавались вопросом, почему я попросил, чтобы вы послушали мои размышления о деле Хаффинтона, в то время, когда я принимал ванну? Слова Холмса лишили меня дара речи, и я смог только покачать головой, ощущая, как жар надежды начал распространяться по моему телу. Воспоминания о моментах, на которые сослался Холмс, были ещё свежи, но я никогда не смел подумать, что мотивы Холмса были не совсем невинны. Сев на кровати, Холмс покачал головой. − Уотсон − мой дорогой, дорогой Уотсон − я не признавался в том, что знаю о ваших ко мне чувствах, потому что надеялся, что вы сделаете это сами. Но когда мне стало ясно, что все мои попытки терпят неудачу, я понял, что должен буду принять более решительные меры. − Я и правда такой дурак, − повторил я, но на этот раз с удивлением, а не с горечью. − Это так, Уотсон, − согласился Холмс. − Это так. К счастью для вас, однако, это − недостаток, который в вашем конкретном случае я нахожу очень привлекательным. − С этими словами Холмс наклонился и взял меня за руку. − Я рад это слышать, − сказал я. Собрав в кулак всю храбрость, я потянул Холмса на себя, не упустив из виду, с какой легкостью он поменял положение. Прикоснувшись рукой к моей щеке, Холмс прижался губами к моим губам, и в моей голове больше не осталось мыслей, которые я смогу доверить бумаге в течение достаточно долгого времени.