Gedanken

Когда я был маленьким, у меня была семья. Я любил отца. Все, что он делал, казалось мне истинно правильным. Все его поступки внушали гордость и уважение. Сам он являлся земной проекцией Бога. Что-то мистическое, тайное и неизменно прекрасное сквозило во всех его движениях, мимике, улыбках и взглядах. То, как ровно он держал спину, как величественно расправлял плечи. Как обращался со своими подданными и вел армии на войну, вдохновляя их на подвиги одним простым легким словом – даже когда не хотел этого. Он часто менял свой облик, но оставался все тем же воплощением царской, единой крови – и весь народ сплочался вокруг него, смотрел на него и верил ему. Не доверял – но верил. Как верят в бога, обрекающего человечество на страдания. А потом появился я. Совершенно случайно, спонтанно, стихийно – родился из мыслей и странных идей, вылез из каких-то книжек, собрался из строчек непонятных заумных, но берущих за живое слов. Отец совершенно этого не ожидал. Он – всегда такой строгий и собранный – поначалу растерялся. Лишь поначалу – но это определило весь ход его дальнейших действий. Вырастая на подпольных собраниях, в каких-то революционных клубах, среди наряженных в костюмы мужчин со строгими лицами и горящими глазами – все они только-только, словно вылезший из печки хлеб, приехали из-за границы – я набирался опыта. Это зерно сомнения во мне поселилось не сразу – но, должно быть, оно сидело там, где-то внутри, изначально, а потом, в один прекрасный момент – разрослось. Но разрослось не в росток, стебель и пышный цветок, как все остальные в ту эпоху великих научных открытий. Оно превратилось в пожар. Огненный бутон, пламя в умах, а после – и в руках; оно пронзало молодые тела свинцовыми пулями и зарождалось под ропот и становилось криками ненависти. Я возненавидел отца. Вот так просто – в один день. Словно все это время мое предназначение было в том, чтобы ненавидеть и сеять ненависть. Все его поступки, которыми я гордился, превратились в грязь. В эту грязь он загонял страну, отворачиваясь от бед несчастных людей. Я встал на их сторону. Это была война Земли против Бога. И я в ней выиграл. Но я не был ни тем, ни другим. Я – испорченная идея. С самого начала с моими братьями мы кричали что-то о свободе, равенстве и справедливости. Мы сражались за них. А потом совершенно справедливо убивали ни в чем не повинных людей. Ссылали миллионы на каторгу. Не было в этом ни равенства, ни свободы – но нам говорили делать это, обещая полный порядок и процветание в будущем. Кто говорил? Не знаю. Ответ кроется в самом начале, когда еще те благородные мужи в красивых костюмах со строгими лицами гуляли по чужим улицам, когда запах Родины им только снился. И они грезили ее измененным будущим. И видели в ней только плохое. Хочется спросить: а что, лучше стало? Счастливее? Кого вы слушали в тот момент, на кого были обращены ваши взгляды? Мужи, образованные и начитанные, полные идеями, хотели перевезти на север африканского слона. Слон давно сдох и разложился, а воняет до сих пор. Но в итоге так случилось… Совершенно случайно… честное слово… Что я убил отца. Отца, которым раньше так восхищался. При котором не было крови и ненависти. Который был хоть и слаб умом – что не всегда верно трактуют – но крепок душой и полон любви – как бы это ни отрицали. Теперь я испачкан. Душа моя заменена и смешана с чужой. Сама идея – не та, не отцовская. Я все равно что подброшенный кукушонок. И меня подбросили специально. И все же… я сумел стать здесь своим. Я больше не чувствую связи с чужой землей, теперь я – дьявол в своем собственном аду. Это мои подданные, мои черти, воспитанные моими молоком и кровью. И у нас взаимная любовь – кто бы что ни говорил. У меня был лучший друг. Много друзей, на самом деле. Все они рождены из одной книги, свились в одну общую идею – просто расколоты по кусочкам разных материй. Мы были настоящими братьями – не по крови, но по уму. И это, пожалуй, лучшее время в моей недолгой жизни. Когда я остался один, без семьи – они заменили мне все. Люди верили в меня, и я старался не предать их доверия – не потому что это было нужно мне, а потому что я не мог иначе. Я не мог предать их. Предать братьев – значит предать самого себя. Ведь мы – одно и то же, куски целого. Это звучит утопично. Моя земля – это островок утопии на Земле, испорченный здешними погодными условиями. Повторяюсь: я родился из лучшей идеи, которую только могут дать человеческие книжки. Но книжки – это не жизнь. Сталкиваясь с материей, любая идея, как бы хороша и безупречна она ни была, вынуждена потерять процентов восемьдесят своей идеальности. Это то, чего никто не видит (потому что не желает замечать) – и я тогда этого не видел. Но шутка в том, что не мне выбирать, каким и когда родиться. Из чего. У меня была сила. Я был поистине силен – сильнее всех – но не замечал этого. Душа и природа не позволяли мне смотреть на себя и восхваляться перед кем-то: по-настоящему великий велик сам по себе вне зависимости от того, кто и что о нем говорит. Это потом о тебе напечатают в книжках по истории: он был могущественнейшей державой в свое время. Штука в том, что когда ты есть – без разницы. А мысли и то, что определялось как реальность, становятся ясными, облекаясь в слова, когда – был. У меня было все. И я понял это только сейчас. Но мне, почему-то, даже так – без разницы. Потому что я уже мертв. **** Он родился из лжи и смерти. Как парадоксально – смерть не может быть чему-то началом. Но у него вечно все не как у людей. Кому-то не понравилась сила его отца. Кому-то не понравилась пролитая им кровь – и он решил все поменять. Россия был слишком глуп, чтобы понять их истинные мотивы, но он был так же глуп, чтобы стать таким же, как они. Он был слишком глуп, чтобы подчиниться так, как от него того требовали. Можно понять, что все они вернулись к началу – да и черт с ними. Мир всегда отличался своей неоднозначностью. Не сказать, что это не раздражало, но все же. Он вспоминал своего отца – и не мог понять, что чувствует. Безмерную благодарность. Уважение. Любовь. …Или презрение? У него не было идеологии. Ему не разрешили ее иметь. Хотя, казалось бы – как можно запретить что-то столь нематериальное? Как эти невидимые марионеточники могут заглянуть к нему в голову и найти там что-то противозаконное? Оказалось – легко. Но это не значит, что у него все еще не было идеологии. Она просто не записывалась в книжках. Как говорил один из сильнейших держав: книги надо сжигать. Россия ради сохранения своих мыслей готов был жечь свои же земли. Ему нужно больше страданий, ну же. Запирая его в клетку мира и стабильности, вы лишаете его людей опоры. Они не могут реализовать свой потенциал. Не в курсе, прав ли бы какой-то-там-философ в том, что жизнь создавалась ради страданий, но он вполне мог с этим согласиться. Ему нужно больше… боли. Человечество отвыкло от войны и считает его мировым злом. О-о, да. Он не хочет войны, не видит смысла в лишних мучениях, но что толку гнить среди стагнации. Вокруг его шеи вот уже которое десятилетие медленно затягивают петлю. Он ждет, пока веревка соприкоснется с кожей и станет нечем дышать – чтобы почувствовать упоительную боль, очнуться от гипноза и разорвать петлю вместе с глоткой невидимого врага. Даже если враг – весь мир. Он сдохнет, но сдохнет, закрывая телом свою землю. Единственное, за что он ненавидит отца по-настоящему – это за такую паршивую смерть. Союз умер в клетке, когда его разом поделили на части, и кусочки его плоти и капли крови разнеслись по всему миру. Тогда люди умерли вместе с ним – умерли духовно. И в итоге от России осталась пустая оболочка – СССР забрал у него все. Он не собирается собирать себя заново – он подождет, пока за него это сделают его враги. Вчера вечером он нашел дневник отца. Пролистал, открыл чистую страницу, взял карандаш. «Когда я был маленьким, у меня была семья. Я любил отца…»