Моя принцесса

      — Что это, нахрен, такое?! — рык взбешенного Дженсена буквально сотрясает хлипкий трейлер Миши. Дженсен влетает внутрь, чуть не снося дверь с петель, безошибочно (хотя тут трудно заблудиться: габариты трейлера не те) определяет местоположение хозяина: в «гостиной» на диване — и замирает напротив Миши, потрясая у него перед лицом чем-то объемным, но явно легким, завернутым в простую упаковочную бумагу и перевязанным бечевкой. Дженсен похож на разъяренного быка на корриде: встрепанные волосы, вздутые венки на лбу, раздувающиеся ноздри. Даром что глаза не налитые кровью, но вот «копытом» он «бьет» почти идентично — нервно топает ногой, — да и выставляет голову также: будто хочет забодать товарища.       Миша непроизвольно вжимается в спинку дивана, отодвигаясь от Дженсена, принимает самый невинный облик, склоняя набок голову, — все же актер, так что это не так уж и трудно — и пожимает плечами:       — Эм… не знаю. А должен знать?       Хлопанье ресницами и прямой открытый взгляд могут убедить в невиновности и непричастности кого угодно. Но не Дженсена. И он не отступает, наоборот, надвигается, как неминуемая буря, нависает над Мишей, опираясь рукой на спинку дивана позади его головы, буквально носом к носу прижимается, и Миша непроизвольно сглатывает.       — Что. Это. Такое. Миша? — чеканит слова Дженсен, и в его тоне столько льда, что хватило бы на новую Антарктиду, пожалуй. Однако Мишу не так-то просто расколоть, даже используя устрашающий вид и угрозы, и он лишь отодвигается чуть в сторону, уходя из «зоны поражения».       — Сверток?.. — полуутвердительно, полувопросительно, равнодушно и даже с какое-то встречной претензией, мол, чего пристал? Черт, он действительно хороший актер, если может так долго держать лицо и не выдавать себя ничем, хотя внутри все готово взорваться смехом. Потому что Миша знает содержимое упаковки: сам купил и подложил это в трейлер Дженсена.       — Миша! — Дженсен рычит, будто тигр, сверкает зелеными глазищами, хмурится еще больше. — Не строй из себя дурака! Я знаю, что это — твоих рук дело.       Интересно, откуда? Трейлер Дженсен не запирал, и зайти туда и оставить эту посылку мог почти кто угодно. А записка… записка, прикрепленная к бечевке, была напечатана на принтере, стоящем в вагончике монтажеров. Неужели Дженсен снимал с нее отпечатки пальцев? Миша прыскает все же смехом, не в силах удерживаться — уж больно злобно-комичное выражение лица у друга, когда он так дует щеки: прямо хомячок-берсерк — и тут же получает этим свертком прямо в грудь: Дженсен бросает с силой и прицельно. Радует, что сверток легкий и мягкий.       — Ты!.. Ты мне не друг больше, знаешь! — О, боже, какие мы грозные! Сейчас надо ему крутануться на месте, гордо вскинуть голову и удалиться, царственно ступая. Принцесса Дженсен. Только почему-то он медлит, остается на месте, лишь выпрямляясь и складывая руки на груди. Прожигая Мишу взглядом. Думает, что ему станет стыдно? Он серьезно так думает? Миша усмехается краешком рта, его глаза блестят весельем. Он любуется другом, молчит и выжидает, пока тот успокоится. А он успокоится, засмеется сам. Миша знает его уже десяток лет…       Как и знает причину, по которой Дженсен так взбесился: больше всего в жизни он ненавидит выглядеть смешно не по своей воле. Да, если он захочет сам, то оденется в самый дурацкий костюм, скорчит самую жуткую рожу, поучаствует в самом идиотском розыгрыше. Но только если он сам этого захочет. Продумает. Прорепетирует даже. И все еще будет выглядеть при этом чертовски красиво, будто сошел с картинки глянцевого журнала.       А вот если он вынужден выглядеть смешно, но, к примеру, потому что так захотелось фанатам, или жене, или друзьям — жди беды. В лучшем случае он просто надуется, как бывало на фотоопах или на конах. К примеру, однажды он разозлился из-за — подумать только — дурацкой шляпы, что его заставили надеть на сцене. В худшем — устроит бурю и объявит всем свидетелям его «позора» бойкот на несколько дней.       Вот и сейчас он вышел из себя по одной простой причине: Миша хочет его выставить дураком. Нет, не так. Миша хочет, чтобы Дженсен выглядел шутом — это больше подходит. Хотя на самом деле Миша этого не хочет. Миша просто хочет хорошенько повеселиться, а еще… Что он еще хочет получить этим от Дженсена, Миша, пожалуй, не признает даже перед самим собой.       — Дженс… — Надо успокоить, расслабить, задобрить, уговорить…       — Даже не начинай! — новый рык, но лед уже дал трещину: Дженсен долго не может выносить такого Мишу. Мишу, который смотрит снизу вверх на друга своими синими ангельскими глазами, хлопая длинными ресницами. Мишу, который мурчит, будто большой кот. Мишу, который безумно эротично гладит тонкими пальцами надорванный сверток. Мишу, который… Миша знает все слабые точки друга и пользуется без зазрения совести этим знанием. Дженсен сглатывает, отворачивается, но все еще не уходит. —Я не буду этого делать! Даже не думай! Как вообще тебе пришла в голову эта идея? Ты что, обкурился что ли?!       — Дженсен… — еще мягче, еще тише. А руки распутывают бечевку, — и зачем было рвать бумагу, тут же просто надо развязать бант? — вытаскивают на свет содержимое. — Ты проиграл, ты помнишь? Спор… И сказал, что…       — Нет! — Дженсен почти кричит, перебивая Мишу, отшатывается, будто от удара, оборачиваясь. — Нет! Даже не думай. Тот спор…       — Ты сказал: «любое желание». Тому есть масса свидетелей, Дженни. Иначе, ты помнишь, что случится. — Да, это мерзкий, гнусный шантаж. Друзья так не поступают. Но Миша… Миша жаждет исполнения своего желания и пойдет на все. Тем более, что знает, что Дженсен поддастся. Согласится. Это же Дженни, его принцесса...       — Нет! — истерично практически.       — Да, Дженсен, — твердо, спокойно, глядя прямо в глаза, гипнотизируя взглядом.       — Нет, — уже тише, как-то обреченно.       — Дженни… — мягко, нежно, поднимаясь с дивана, откладывая сверток с наполовину извлеченным содержимым.       — Не называй меня так! — фырчит, но уже не бесится, все просто для проформы. Правда, дергается, отстраняется, когда его плеча касается ласковая, успокаивающая Мишина рука.       — Дженс, ну пожалуйста… Я даже изменю желание: не для всех — только для меня. Побудь только моей принцессой…       Зачем ему это? Нафотографировать, а потом дрочить на светлый облик своей «принцессы»? Но Дженсен возбуждает и без дополнительных фетишистских атрибутов. Двадцать четыре на семь, триста шестьдесят пять дней в году. Уже почти десять лет. Будоражит, снится в мокрых снах, не выходит из головы. Так что это не просто желание новизны или похотливые фантазии, чтобы разбудить либидо. Тогда зачем? Просто хочется…       Кажется, сопротивление сломлено. Потому что Дженсен нехотя кивает, дергает плечом, но уже не норовисто, а как-то машинально, облизывает свои порнушные губы. Похоже, ему эта идея тоже теперь кажется привлекательной.       У Миши внизу живота все сжимается, ноет, и он отступает, чтобы… Чтобы не наплевать на этот спор и свое желание увидеть и просто не наброситься сейчас на свою «принцессу». Подхватывает сверток с дивана, швыряет его обратно в Дженсена. На пол падает пластиковая волшебная палочка со звездочкой на конце. Дженсен наклоняется, поднимает ее, поджимает губы… И с выражением «я убью тебя, Миша!» на лице удаляется в санузел, чтобы переодеться. Миша шумно выдыхает, вновь падая на диван и еле сдерживаясь от того, чтобы просто не расстегнуть молнию на своих брюках и… Черт! Он так завелся от предвкушения, что же будет, когда он увидит все воочию?       Ждать не приходится долго, и он забывает, как дышать, когда видит Дженсена вновь. Чертовы фантазии нельзя даже ставить на одну ступень с увиденным. Эклз божественно, нереально хорош. Потрясающе развратен, чертовски сексуален, хотя и выглядит сейчас как примерная девочка.       — Джеееееееееенс… — тянет хрипло Миша, протягивая руки к Дженсену, но теперь пришло его время измываться над другом, и он лишь усмехается, поправляя пластиковую корону на своей голове, и делает шаг назад.       Твою мать! Дженсен — принцесса. Принцесса Эльза. В голубом, полупрозрачном платье. Босой: видимо, в туфли он все же не влез. С короной на голове, волшебной светящейся палочкой в руках и шальной улыбкой на влажных от слюны губах.       Господи! Сколько времени Миша провел на сайтах магазинов, выискивая костюм Эльзы самого большого — чтобы налезло на крепкого мужика — размера. И как же это того стоило.       — Отпусти… и забудь… — тянет Дженсен, вполголоса начиная петь, принимая картинные позы, выставляя голую волосатую ногу в прорезь платья, оглаживая свою почти плоскую, совершенно мужскую грудь, затянутую в корсет. Облизывая и покусывая и так красные, пухлые губы, крутя задом…       Миша чувствует, как у него все внутренности скручиваются в узел, мурашки табуном несутся по всему телу. А стояк уже каменный. Он достает телефон, делает несколько снимков… Надо это сохранить, а то вдруг память изменит, сотрет подробности. Больше такого никогда не будет… Это раз в жизни, когда Дженсен — вот такой. Открытый, возбуждающий, лукавый. Мишин целиком и полностью. Поддавшийся…       — Дженни… моя принцесса… — Телефон летит куда-то в угол, Миша срывается с дивана, в два шага достигает цели, сжимает в объятиях друга. — Твою мать, Дженсен, ты… Что же ты творишь со мной? — Вопрос не требует ответа. Горячие руки бессистемно шарят по телу, закованному против обыкновения не во фланель или хлопок, а в тонкий шелк, изучают заново. Дыхание сбитое, сердце, кажется, выскочит сейчас наружу. И Миша думал, что сможет выпустить Дженсена в таком вот виде на всеобщее обозрение на вечеринку по случаю последнего съемочного дня? Серьезно? Нет! Никогда… Его! Только его, только Мишин. — Мой… люблю… сводишь с ума… Хочу… Сейчас. Пожалуйста…       Тело под его руками горячее, податливое. Дженсен уже не сопротивляется, наоборот — движется навстречу, хрипло смеется, дразнит, завлекает. Рычит, лапает прямо за пах, вызывая гортанный стон, толкает в сторону дивана…       Одежда — по углам. На коже — пот. Целовать, ласкать, кусать. Оставлять синяки, царапины. Ставить метки свои.       — Моя принцесса… Только моя! — шепотом между стонами. И слышать в ответ: «твоя». И взрываться сверхновой. И помнить потом всю жизнь.