Crimson sky

"Are you close to or far from your conscience? As the petals of life decay "Ignorance is bliss" - the sad remiss To the clarion call of today (see how it burns) But, we struggle in wyrd with amusement And contempt for all that holds sway Are you close to or far from your conscience? Is the question I ask today (see how they run)" Death in June - Kameradschaft

Когда дым слегка рассеивается, Арчибальд даже не смотрит, уцелело ли что-нибудь на столе. Потому что ощущение чужого присутствия на самой границе сознания становится чётче и ближе. Да и дьявол с ним, с перегонным кубом, и дорогим серным порошком, которого всего пару крупинок надо было бросить, чтоб стали заплетаться в колбе темные завихрения - и в колбу, конечно же, не в горелку, как вышло. Если б не этот чужак, крадущийся в коридорах, в ночи, в арчибальдовом крыле замка, где и днем прям скажем, нечасто бывают гости - и рука бы не дрогнула. А теперь остаётся ждать, упёршись взглядом во второе старое отцовское кресло напротив, такое же, с дурацкими львиными ногами. Арчибальду порой казалось, что у кресла такой вид, будто оно над ним издевается. Учитывая, сколько оно стерпело его пространных монологов, обращённых к отсутствующему в тот момент собеседнику - причин издеваться и впрямь хватало. Окно сначала импровизированной, но в итоге прочно обосновавшейся здесь лаборатории уже настолько закоптилось, что лишь высоко вверху остался виден клочок багровых зимних небес. За последние недели город завалило снегом до самых крыш, и все это время ни единого корабля не отошло от пристани, таверна пустовала, и Арчибальд заходил туда только из уважения к хозяину, которому был обязан парочкой полезных знакомств. Вестей от Корлагона не было, след его потерялся на Мисте, в недавно основанном и быстро набирающим влияние рыцарском ордене. Да и очень уж туманно он писал - будто опасался чего-то. И вот теперь - здесь. Арчибальд даже не сомневался - это он. Не Роланда же бессонница мучает, в самом деле. А остальные себе не настолько враги. Корлагону вроде как нечего сейчас делать в Айронфисте - и это беспокоит. Но в то же время он здесь - и Арчибальд только сейчас понимает, насколько он - не находя на скуку не единой минуты - скучал. - Эти чёртовы торговцы, - Корлагон щурится от остатков дыма, и голос его поначалу ледяной, но постепенно оттаивает, как и устрашающие сосульки на капюшоне плаща - эти чёртовы торговцы готовы поубивать друг друга за места на корабле. Мы продираемся сквозь снежный буран - и тут один гений заявляет, что ему позарез нужно в Свободную Гавань, а иначе он всех нас поджарит. Корлагон ещё формально не рыцарь - но у него уже достаточно историй, и у всех них мало общего с тем, что он видел когда-то в детстве здесь, в Айронфисте. Не всем рыцарям положены турниры на арене в блестящих доспехах с развевающимися на шлемах перьями. Бывает и другое призвание, - вырезать туземцев, что на свою голову подошли слишком близко к городу, или там скидывать за борт тех, кто ошалел от погодных катаклизмов и просто желает наконец вернуться домой. А после - дружно идти исповедоваться в храм. Ведь иначе отвернется свет, и какой тогда ты рыцарь - да бандит обыкновенный, разве что экипирован получше и действуешь всецело с одобрения губернаторов - и, в конечном итоге, самого короля. - Они там все брезгливо кривятся, услышав о магии тьмы даже краем уха, - говорит Корлагон. - Я пробирался по твоему старому подземному ходу, словно какой-то вор - хотя раньше мог просто войти в ворота. - И сейчас мог бы, - Арчибальд все ещё не понимает его до конца. – Свободно, в любое время. Корлагон усмехается, и Арчибальд видит, что свету - с которым, между прочим, того уже пытались познакомить, начиная с самого легкого, примитивного даже, с сотворения провианта из ничего - здесь просто не за что зацепиться. С каким-то даже удивлением отмечает - раньше Корлагон был… светлее? Тянулся бессознательно к нему, за ним, - вот только Арчибальд, сколь бы не желал, чтобы тьма в конце концов расстелила свою вуаль над всем Энротом - именно этой ответственности себе бы не взял. - И чтоб ещё красная дорожка была, и трубили в трубы. Чтоб весь замок был в курсе, что я приехал тебя навестить. Спасибо, но лучше не надо. … Они отправляются из Миста на север маленьким отрядом, через всю страну сопровождать по пустошам до Блэкшира какой-то очень тяжёлый и ценный груз вместе с его владельцем. По возвращении, - если ему будет позволено случиться, - Корлагон принимает клятву, и - как в том числе предписывает ему кодекс - должен молчать о внутренних делах ордена. Репутация, как старательно ее не наращивай, может рухнуть от одного подозрительного знакомства, и всегда найдется тот, кто только того и ждал. - Должен молчать, - ядовито говорит Корлагон, и глаза его, один зеленее другого, смотрят прямо в чужие, сейчас - темно-алые, - Но вести дневниковые записи мне никто не запретит. Как и однажды - просто при случае - дать почитать их все старому другу. Арчибальд не уверен, что он бы сумел сам - так. Только покручивает ус в задумчивости и в конце концов спрашивает: - Ради чего? Может, Корлагон станет увиливать. Говорить что-то там про мечту детства. Но самое страшное в мечтах детства - иногда, они в итоге сбываются, а ты уже не можешь отказаться, хоть и успел о них забыть добрую тысячу раз. Но Корлагон просто говорит: - Ради Энрота. Того Энрота, что будет при твоём правлении. (И конечно же, это не совсем честный ответ, честный - скрывается за словами, как магическая сила - за хитросплетениями символов, формирующими и направляющими энергетические потоки, и Арчибальд был бы полным дураком, не сумей он прочесть его) Корлагон быстро добавляет, словно бы спохватившись: - Я узнаю все их слабые места. Разберусь с теми, кто уже начал копать мне яму. Если их свет - таков, как я видел его, он их не защитит. Арчибальд мягко накрывает его руку своей, горячей и неожиданно тяжелой: - Ещё рано. Вот так - ещё слишком рано. Но через пару лет - скорее всего, время придет. Корлагон впервые за все время улыбается - открыто, как раньше - скорее даже собственным мыслям, чем непосредственно ему. Вспоминает, как однажды заходил в храм, ещё в Свободной Гавани, неподалеку от которой находился его первый гарнизон. Кровью перемазанный, опьяненный ею - и ничем не выдавший себя. Они все там выглядели так, кто смог вернуться - и так ли было заметно монахам, какая именно одержимость плещется в потемневших глазах? Им не представилось случая научиться. Что ж - пусть попробуют. Небо смотрит через переплет окна - словно следит за ними, но взгляд этот не мутен больше, не испещрен бледными точками, а значит - снежный шторм наконец смилостивился и взял перерыв. Скоро ночь отступит совсем, чтобы грань между жестоким, испепеляющим светом снаружи и до боли ласковой темнотой внутри вновь стала привычно, предельно остра. И когда Корлагон опускается на колено, чтобы (Яркое, всеми красками наполненное лето, убегающая ввысь тропа - по самому краю цветущих скал - и безбрежная тьма рядом, внимательная, наблюдающая) невесомо коснуться губами пальцев своего короля, тьма становится слишком близко. У нее жадные сухие губы и багровый, как зимнее небо, взгляд.