***
На протяжении следующих двух минут Дин постепенно, дюйм за дюймом поднимает руки, чтобы обнять ими голову Каса. Дин пытается сделать это крайне медленно и осторожно, не разбудив его при этом. Будильник на телефоне еще не зазвонил, а значит, еще не время вставать, и каждая дополнительная минута сна для Кастиэля кажется чрезвычайно дорогой, как ценная валюта, которую нужно копить на грядущую ночь. Поэтому, хотя Дин по-прежнему очень хочет поцеловать Каса и не может отделаться от грез о запретных утренних минетах, он ограничивается тем, что обвивает Каса руками — с такой осторожностью, будто обезвреживает бомбу. План удается: Кас не просыпается, и следующие двадцать минут Дин лежит неподвижно, обнимая его, пока он спит. Пока Дин меняет позу, он снова несколько раз испытывает это странное ощущение — словно какое-то слабое тепло перемещается вокруг его плеча и руки. Оно едва уловимо — как будто свободный край простыни лежит у Дина на плече, или даже нависает тентом и чувствуется лишь за счет того, что слегка удерживает под собой тепло тела. Но когда Дин смотрит на плечо, там ничего нет. Его плечо оголено: ничто его не касается и ничто над ним не нависает. Это немного необычно, но сейчас неважно. Сейчас все внимание Дин хочет отдать Касу. Несколько минут спустя Дин отваживается тихонько погладить его по плечам. От этого по телу Каса пробегает легкая дрожь, как и прошлой ночью. И одновременно с его трепетом Дин чувствует легкое колебание воздуха вокруг своего плеча. Он замирает, задумавшись. В этот момент Кас шевелится, пряча лицо у Дина на груди. Его рука напрягается на поясе у Дина, и, тогда же, когда напрягается его рука, тепло вокруг плеча Дина тоже словно уплотняется. «Иногда я случайно касался тебя крылом». Дину отчетливо вспоминается нота смущения в голосе Каса. «Почти всегда это было случайно», — добавил Кас (и только сейчас Дин задумывается о том, почему Кас сказал «почти»). «Мои крылья находились в небесной плоскости, но даже оттуда они обеспечивают некоторую защиту». «Они изувечены. Я теперь держу их сложенными, всегда. Нехорошо касаться тебя изувеченным крылом». Теперь Дину даже не хочется, чтобы Кас просыпался, так как внезапно Дин уверяется, что это едва ощутимое загадочное тепло, окутывающее его плечи, — на самом деле крыло. Или, по крайней мере, какая-то его аура. И также он уверен, что Кас мог сделать такое только во сне. «Мне плевать, если они изувечены, — думает Дин. — Я хочу чувствовать на себе твои крылья, каковы бы они ни были». Он закрывает глаза и сжимает Кастиэля в темноте, всеми фибрами сосредоточившись на этом легком едва уловимом ощущении тепла у себя на плечах.***
Наконец Кас шевелится и зевает. Он просыпается сам по себе. Дин уже подумал о том, как лучше всего сказать «доброе утро». Поцелуй в день химии исключен, но теперь есть альтернативный вариант, который, с точки зрения Каса, может быть даже лучше. Дин опускает руку ему на шею, пробирается пальцами под край его шапки и нежно гладит кожу на затылке. Кас издает слабый звук, довольное тихое «м-м». Его глаза открываются, и взгляд фокусируется на Дине. «С добрым утром», — произносит Дин. На лице Каса появляется улыбка. Дин невольно улыбается в ответ, улыбка Каса становится шире, и Дин отвечает ему тем же. Какое-то время они скалятся друг на друга как идиоты. Рука Каса у Дина на поясе чуть сжимается, и таинственная теплая аура крыла тоже уплотняется. Она едва заметна, но теперь, когда Дин знает, на что обращать внимание, он уверен. В глазах Каса на долю секунды мелькает беспокойство — может быть, даже намек на смущение. Слышится быстрый вдох, и покров слабого тепла моментально исчезает с плеча Дина. «Он только что сложил крылья, — понимает Дин. — Он только что заметил, где они оказались, и сложил их обратно за спину». — Верни их туда, где они были, — говорит он Касу. — Мне нравилось, что они там. — Глаза Каса расширяются. И от этого его взгляда… Несмотря на знание, что сегодня не день для поцелуев, выработанные за жизнь сентиментальные рефлексы сложно побороть: внезапно Дин оказывается на волосок от того, чтобы поцеловать Каса, уже приблизившись к его лицу и даже наклонив голову, чтобы не задеть его нос. Сначала на лице Каса отражается недоумение, но потом к нему приходит понимание, и на мгновение у Дина перехватывает дыхание, потому что он уверен, что Кас ответит на поцелуй. Дин теперь так близко, что чувствует его дыхание — оно мятное (чистка зубов прошлой ночью явно себя оправдала). Дин упивается этим запахом, наклоняясь ближе. Их губы разделяет всего дюйм, когда звонит будильник на телефоне. День химии. Дин замирает. «Отвращение ко вкусам, — думает он. — Отвращение к запахам». Кас напрягается всем телом. Он подтягивает подбородок к груди и отворачивается в плечо Дину, убирая рот из зоны досягаемости. — Пора доставать гигантского ленивца? — спрашивает Дин. — Боюсь, что так, — отвечает Кастиэль. Дин ограничивается поцелуем в его макушку поверх шапки и отпускает его совсем. Заставить себя физически расстаться с Касом оказывается на удивление трудно — как оторвать от холодильника мощный магнит. Кас тоже, кажется, неохотно разрывает контакт: он отстраняется медленно, лениво скользя рукой по талии Дина. Но расстаться нужно. Пришло время заглушать свой запах, доставать новые мыло и шампунь. Время для госпиталя. И время Дину возвращаться в свой номер. Может быть, он еще успеет проскользнуть в ванную и принять душ, пока не проснулся Сэм. Если повезет, Сэм вообще не узнает, что Дин провел у Каса всю ночь. (Не то чтобы Дин планировал скрывать это от Сэма — во всяком случае, не вечно, — но поскольку сегодня день химии, будет немного проще, если этот разговор удастся отложить.) Дин встает и начинает собирать одежду. Он по-прежнему голый, конечно, и, подходя к столу, чтобы выключить звонящий будильник, замечает, что Кас наблюдает за ним. Кас даже садится на кровати и зажигает свет, чтобы было лучше видно. Его любопытство совершенно бесстыдное: он устраивается поудобнее, скрестив ноги, и внимательно смотрит, как Дин нагибается, чтобы собрать разбросанные по полу носки. Дин начинает крайне остро ощущать свою наготу. Такое смущение даже непривычно: обычно он не стесняется своего тела, и в те редкие дни, когда ему доводится проснуться рядом с девчонкой, встреченной предыдущим вечером в баре, утро обычно проходит легко и непринужденно. Но Кас — не случайная девчонка из бара, правда? Кас не случайный. Он важен. И его мнение важно; и неизвестно, каковы могут быть вкусы у ангела, который не вполне человек и не вполне мужчина, — то есть какое тело он сочтет привлекательным. Поэтому Дин чувствует застенчивость, пока собирает носки, выуживает штаны из-под одеяла и ищет футболку (оказывается, что он зашвырнул ее через всю комнату — она лежит у подножья торшера в противоположном углу). Все это время Кас наблюдает за его движениями с теплым сосредоточенным вниманием, и постепенно Дин начинает расслабляться. Каковы бы ни были вкусы у этого ангела, зрелище явно его занимает. — Нравится вид? — спрашивает Дин, поднимая с пола футболку. — Определенно, — отвечает Кас. Но потом Дин вспоминает химический мотель прошлым вечером и то, как Кас практически позеленел от одного вида двери. От одного только знакомого вида — правда, предмета, а не человека, но все же… Дина захлестывает новая волна смущения, и он прикрывается футболкой, поворачиваясь к Касу. — Эй, а… отвращения к увиденному у тебя же не разовьется, правда? Кас моргает от неожиданности вопроса. — Уж надеюсь, что нет, — отвечает он, с явным усилием отрывая глаза от Дина и опуская взгляд на руки. Потом прочищает горло и добавляет, как будто размышляя вслух: — Тебя я видел в самых разнообразных контекстах. С тобой в моем подсознании связано много других ассоциаций, так что, надеюсь, ты не будешь ассоциироваться с химиотерапией. Но… вообще, если подумать… — Он колеблется. — Без одежды я тебя почти и не видел. То есть с тех пор, как воссоздал твое тело. Столь обыденное упоминание «воссоздания» его тела немного неожиданно для Дина. — Пожалуй, лучше на тебя не смотреть, — добавляет Кас грустно, глядя на свои руки. — Хотя соблазн огромный. Может… оденься уже? — Да… — соглашается Дин и поспешно натягивает штаны, затем футболку и носки. Когда он наконец одет, Кас рискует поднять на него осторожный взгляд. — Я ненавижу рак, — сообщает он. — Не уверен, достаточно ли ясно я дал это понять. — Да, этого и не требуется, — отвечает Дин, беря со стола пистолет, проверяя предохранитель и засовывая пистолет за пояс штанов. — В этом вопросе мы с тобой солидарны. В этом вопросе все солидарны. — Он забирает телефон и ключ от номера и добавляет: — Как ни неприятно, но надо сосредоточиться на делах. Пора ехать в госпиталь. Я пойду переоденусь в своего «ленивца». Встретимся в фойе, как договорились? — Да, так, наверное, лучше всего, — отвечает Кас. Он снова смотрит на руки. Дин оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Пистолет, телефон, карточка… — вроде все; время поджимает, теперь и правда нужно уходить — поспешить в соседний номер, пока Сэм не проснулся, принять душ, потом разбудить Сэма и собрать вещи. Дин делает шаг к двери. Но Кас по-прежнему не поднимает глаз, и с его лица не сходит откровенно несчастное выражение. Он похож на маленького мальчика, у которого мороженое выпало из рожка, и Дин просто не может уйти. Только не так. Он делает два решительных шага назад к кровати и протягивает руку, чтобы погладить Каса по затылку под краем шапки. Кас вздрагивает от неожиданности. Он бросает на Дина быстрый благодарный взгляд снизу вверх. Дин гладит его под шапкой некоторое время, и Кас закрывает глаза и даже кладет голову ему на предплечье. «Если бы он был котом, он бы точно замурлыкал», — думает Дин. Наконец он убирает руку. — Эй, так… — говорит он, делая шаг назад, — я знаю, что эта неделя у тебя забита, но не найдется ли у тебя времени в пятницу? Мы могли бы встретиться, чем-нибудь заняться… Это до абсурда похоже на неловкую беседу в Тиндере или на приглашение девчонки из бара на второе свидание. И должно быть очевидно — совершенно очевидно, — что все продолжится, как только Касу станет получше. Но может быть, эти слова надо было произнести, потому что лицо Каса вдруг проясняется, излучая облегчение. Кас кивает, широко раскрыв глаза: — Да, мне бы очень хотелось. Мне бы очень этого хотелось. — Можем кино посмотреть. — Кино — это замечательная идея. Или еще фелляция. Дин моргает. — Или и то и другое? — предлагает Кас. — Я, э… я подумал, что хотел бы снова попробовать фелляцию. Если, конечно, прошлой ночью тебе понравилось. Дин едва удерживается, чтобы не закатить глаза. — Понравилось — это мягко сказано. И да, это определенно входит в план. Но в следующий раз и ты должен дать мне попробовать. — Дин снова теребит Каса по шее, после чего заставляет себя оторваться от него и выйти из комнаты.***
«Неудивительно, что Каса тошнит от этих мест», — думает Дин, шагая туда-сюда по залу ожидания в госпитале, пока Кас находится на бесконечной череде анализов и консультаций перед химиотерапией. «Мне уже нехорошо, а я был тут всего однажды. И это даже не я здесь блевал!» По крайней мере общий распорядок Дину теперь уже знаком. Он начинает немного лучше ориентироваться в госпитале, и расписание с еженедельными циклами приобретает смысл. И конечно, большое облегчение знать, что Сэм рядом и готовит все нужное на вечер. Но оттого, что самого ужасного еще и приходится ждать, Дин едва не сходит с ума. Шагая взад-вперед, он все жалеет, что нельзя просто перенести Кастиэля на двадцать четыре часа вперед — нажать на какую-нибудь волшебную кнопку и пропустить все неприятные события, поместив его прямо в завтрашний день, когда, если повезет, он будет по большей части просто спать. Но ничего не остается, кроме как ждать. Во второй половине дня они наконец заходят в палату для химиотерапии, и после еще нескольких досадных эпизодов, когда Дина выставляют в коридор (сестра выгоняет его во время почти каждой процедуры), ему наконец разрешают остаться рядом с Касом в процедурном отсеке. Они в том же помещении, что и в прошлый раз, — с тем же длинным рядом откидывающихся кресел напротив бесконечных панорамных окон. Кас сегодня в другом кресле, но все равно обстановка воскрешает в памяти тот ужасный момент на прошлой неделе, когда Дин зашел сюда и увидел Кастиэля, ангела Господа, небесного воина, на химиотерапии, таким слабым и больным. Дин заставляет себя ободряюще улыбнуться Касу. Кас отвечает ему натянутой улыбкой — к его вене уже подсоединена капельница, но пока это только физраствор и нужно еще ждать. Оказывается, что до начала самой терапии еще как минимум полчаса в связи с задержкой аппаратов, дозирующих лекарство. Судя по всему, у всех пациентов лечение откладывается на полчаса или дольше. Некоторые настолько больны, что им все равно; другие смирились с задержкой и проводят время за чтением, рисованием (арт-терапия, как теперь знает Дин) или же просто смотрят в окно. Иные гуляют по проходу и навещают пациентов в соседних отсеках. Кажется, многие друг с другом знакомы; там и сям завязываются разговоры. Кас просит Дина до конца отодвинуть штору его отсека, чтобы кресло было хорошо видно — как выясняется, это неформальный знак, что он открыт для посещений. После этого несколько пациентов останавливаются, чтобы поздороваться с ним. Кас знает их по именам, и они знают его. Оказывается, многие из них были на таком же еженедельном цикле и провели в этом отделении вместе много часов. Между случайными визитами Кастиэль все посматривает на Дина — будто до сих пор удивлен, что Дин сидит здесь, рядом с ним. Дин, в свою очередь, чувствует себя неловко и не на месте: он не знает принятые здесь правила, поэтому остро ощущает свою бесполезность. Кроме того, подходящие пациенты недоуменно поглядывают на него, как если бы привыкли к тому, что Кастиэль всегда один. Чем дольше они ждут, тем сильнее Дину хочется взять Каса за руку. Но ему трудно заставить себя не думать о потенциальной реакции окружающих. Это неприятное и обескураживающее чувство. Дин, конечно, давно представлял себе, что в однополой паре, должно быть, совсем не так легко проявлять свои чувства публично. Даже невинные знаки симпатии, такие как держание за руки или поцелуи в щеку, могут быть чрезвычайно рискованными. И даже в таком либеральном городе, как Денвер, могут быть предрассудки, косые взгляды, замечания и еще более негативные реакции. В принципе Дин все это знал. Но чувствовать это на собственной шкуре, испытывать такой бессознательный укоренившийся страх перед тем, чтобы даже просто взять Каса за руку на людях, очень неприятно. Дин ограничивается тем, что время от времени поглаживает его по плечу. Несколько минут спустя, пока Дин поправляет одеяло вокруг ног Каса (раз уж он не может держать Каса за руку, подоткнуть одеяло вокруг его ног кажется наилучшей альтернативой), Дин замечает, что по направлению к ним мимо ряда пациентов медленно идет маленькая девочка в сопровождении женщины — должно быть, ее матери. Девочке на вид лет восемь, и кажется, она — пациент: она катит рядом с собой стойку капельницы. Как ни странно, одета девочка при этом в наряд диснеевской принцессы — голубое атласное платье (похоже, ручного пошива) с широким кружевным воротником и подолом. Когда она подходит ближе, становится видно, что воротник платья скрывает нечто вроде перманентного венозного порта, выступающего сквозь кружево на шее. Трубка капельницы ныряет через кружево под воротник. На руках у девочки надеты нелепые белые атласные перчатки выше локтей — видимо, призванные спрятать синяки, как догадывается Дин. На голове намотан голубой атласный тюрбан, украшенный сверху диадемой, как будто она наполовину принцесса, наполовину джинн из «Тысячи и одной ночи». Она выглядит немного уставшей и продвигается не спеша. Мать нависает над ней, не отступая ни на шаг, явно готовая помочь при первой необходимости, но в целом девочка держится весьма уверенно, учитывая обстоятельства. Она медленно, но верно направляется прямо к креслу Каса. Кас встречает ее с теплой улыбкой. — Здравствуй, Эмили. Ты сегодня принцесса? — Да, Кастиэль, — отвечает Эмили величественно. — Можете называть меня «Принцесса Эмили». — Она немного нетвердо, но очень серьезно приседает в реверансе. — Здравствуй, Принцесса Эмили, — послушно говорит Кас, склонив голову. — Должен ли я подняться, чтобы поприветствовать тебя? — Нет-нет, — отвечает она, снисходительно помахав рукой в перчатке. — Мои подданные не должны утомляться из-за меня. Приказываю вам отдыхать. — Спасибо, Принцесса, — говорит Кастиэль. — Дин, это Принцесса Эмили. И ее мать Шэрон. Дин встает, чтобы пожать руку Шэрон, и обращается к Эмили с глубоким официальным поклоном: — Принцесса Эмили, познакомиться с вами — это большая честь. Однако, подняв голову, он обнаруживает, что Принцесса Эмили пристально смотрит на него своими маленькими глазками. — Кто вы такой? — вопрошает она. — С Кастиэлем никогда никого не бывает. — Эмили! — шепотом одергивает ее Шэрон. — А что, это правда! — возражает Эмили, бросая на мать лишенный раскаяния взгляд через плечо. Она поворачивается к Касу: — Мы же так и подружились — помните, Кастиэль? Я подошла поговорить, потому что с вами никого не было. — Прекрасно помню, — отвечает Кас. — Я был тебе очень признателен. Но на самом деле у меня тоже есть семья. Эмили явно не убеждена. Она оценивает Дина еще одним подозрительным взглядом и спрашивает у Каса: — Он — один из братьев, про которых вы говорили? — Именно так. Это Дин. Моего второго брата зовут Сэм. На лице Эмили все еще написано сомнение. — Почему вы раньше не приходили? — спрашивает она Дина. — Кастиэль здесь всегда один. Нам было его жалко, правда, мам? — ЭМИЛИ! — снова шипит на нее Шэрон, бросая в сторону Дина извиняющийся взгляд. — Но нам же было! — настаивает Эмили. Дин начинает чувствовать себя откровенно неловко (он автоматически стоит навытяжку, сложив руки за спиной, как будто и правда в присутствии королевской особы). Потому что, конечно, Эмили права: Дин и Сэм уже давно должны были понять, что что-то не так. Да, Кас им не сообщил, но признаки-то были налицо. Они должны были все понять, и они должны были быть здесь. В конце концов Дин говорит, обращаясь к Эмили: — Теперь я всегда буду приезжать. И Сэм тоже помогает — он готовит комнату Каса к нашему возвращению. Он будет здесь позже. — Но почему вы не приезжали раньше? — допытывается Эмили. Дин не знает, как ответить. Он медлит, глядя на Каса. Шэрон вмешивается со словами: — Эмили, милая, у взрослых иногда очень сложный график, и они не всегда могут освободиться. Наверняка у мистера Дина были очень… — Он не знал, — говорит Кас девочке. — Я ему не сказал. Шэрон умолкает на полуслове. Они с Эмили смотрят на Каса, затем на Дина. Дину ужасно неловко, но он кивает. — Я не знал до прошлой недели, — подтверждает он и добавляет угрюмо: — Иначе бы был здесь. — А… — произносит Эмили. Она обдумывает слова Каса, потом, бросив взгляд на мать, подходит к нему. Она тянется к его уху, прикрыв рот рукой, и даже поднимается на носочки, чтобы быть поближе. Кас опускает голову, подставляя ухо, и Эмили шепчет ему хрипло и так громко, что всем все прекрасно слышно: — Вы ему не сказали, потому что не хотели его тревожить? — Именно, — отвечает ей Кас мягко. Эмили кивает. Она еще раз оглядывается на мать (которая теперь смотрит в окно, притворяясь, что не слышит) и шипит Касу театральным шепотом: — Я понимаю. Выпрямившись, она обращается к Дину: — Все будет хорошо. Кастиэль поправится. — Я знаю, — отвечает Дин, ни с того ни с сего растроганный едва ли не до слез. — Конечно он поправится. И… ты тоже. Эмили смотрит на него. Помедлив, она направляется к Дину. Он стоит по другую сторону кресла Каса, и ей приходится осторожно обогнуть кресло, везя за собой стойку с капельницей. Она подходит вплотную к Дину, и он с удивлением отмечает, какая она миниатюрная вблизи. Эмили снова поднимается на носочки, сложив возле рта руку в белой перчатке, и Дин понимает, что она собирается прошептать что-то и ему. Он нагибается к ней. Она такая маленькая, что ему приходится практически согнуться пополам. Эмили прижимает руку к уху Дина. — Вообще-то я могу… — начинает она своим театральным шепотом. Но на этот раз девочка, кажется, понимает, что шепчет слишком громко, — она останавливается посреди фразы и смотрит на мать (которая наблюдает за ними с дрожащим лицом). Эмили начинает снова, гораздо тише — так тихо, что теперь Дину приходится напрячься, чтобы услышать ее: — Вообще-то я могу умереть. Только не говорите маме. Она опускается вниз и отступает на шаг, выжидательно глядя на Дина. Дин медленно выпрямляется. — О… — произносит он в растерянности. — Э... Эмили заговаривает снова, теперь уже обычным голосом: — Но это ничего, потому что все, кто умирает от рака, сразу попадают в Рай. — Она проворачивается к Касу. — Помните Чарли, Кас? Помните, он был здесь две недели назад? Помните, у Чарли был рак легких четвертой стадии, и его друг приводил с собой его собаку Лобо, — помните, какие у Лобо были мягкие уши? Мы с мамой только что узнали, что Чарли умер два дня назад. Но это ничего, потому что Чарли теперь в Раю. И Лобо когда-нибудь будет с ним. Следует тишина; все трое взрослых смотрят на Эмили. — Вы же сами мне сказали, да, Кас? Все, кто умирает от рака, попадают в Рай. — Да, это правда, — отвечает Кас. Дин бросает на него недоверчивый взгляд, полагая, что это какая-то сказка, которую он рассказал Эмили, чтобы успокоить ее (потому что ведь, без сомнения, кто-то из раковых пациентов оказывается в Аду?) Но вид у Каса совершенно серьезный, и Эмили, кажется, удовлетворена (хотя Шэрон уставилась в пол, закусив губу). Слава богу, Эмили наконец меняет тему, обращаясь к Касу: — Мне нравится ваша шапка. Вы потеряли все волосы? — Большую их часть, — отвечает Кас. — Хочешь посмотреть шапку? Она кивает, и он по-свойски поднимает ее на кресло, усадив на сиденье у своих бедер. Голубая атласная юбка распушается вокруг нее, как большой гриб. Кас подвигается, чтобы дать ей место, потом снимает с головы обезьянью шапку и отдает ей. Дин удивлен тем, как легко Кас это делает: на этот раз он обнажает голову вообще без колебаний. Помимо этого, Дин с удивлением обнаруживает, что теперь у Каса почти не осталось волос. Неужели он потерял их так много только за последнюю неделю? Отдельные пряди там и сям еще остались, но теперь он выглядит практически лысым. Эмили оценивает эту картину совершенно невозмутимо, уверенно глядя на Каса и сжимая в руках его шапку. — У вас волосы были дольше, чем у нас у всех, — говорит она. — Да, некоторые лекарства действуют на меня немного иначе, — отвечает Кас. Эмили кивает без всякого удивления, как будто уже знает, что Кас чем-то отличается от остальных. — Как с вашими лекарствами от тошноты, которые не помогают? — спрашивает она. Кас кивает, и она интересуется: — А марихуана помогла? — Она поворачивается к Дину и прилежно объясняет: — Кастиэль пробовал медицинскую марихуану. Но он не был уверен, поможет ли она. — Не особенно, — отвечает Кас. — Но она меня хотя бы отвлекла. От этого уже легче, на самом деле. Однако тошнота была все равно. Эмили кивает, но теперь ее внимание занимает шапка, как будто обсуждение медицинской марихуаны и химиотерапии — это обычные и скучные темы для разговора. Секунду спустя она уже полностью поглощена шапкой: вертит ее в руках и рассматривает обезьянью гримасу. — Можешь примерить ее, если хочешь, — предлагает Кас. Эмили немедленно снимает свой голубой атласный тюрбан и отдает матери. Оказывается, что девочка полностью лысая. Что, конечно, ожидаемо — все здешние пациенты, включая Каса, находятся на какой-то стадии потери волос. Но когда такой вид имеет восьмилетний ребенок, наряженный диснеевской принцессой, это все равно отчаянно неправильно — настолько, что у Дина создается впечатление, будто они попали в какую-то душераздирающую социальную рекламу. Лысая Принцесса Эмили натягивает обезьянью шапку своими белыми атласными перчатками под наблюдением Дина, Каса и Шэрон. Шапка ей велика — наушники свисают сильно ниже ее ушей, почти до плеч, а передний край наползает ей на глаза. Но, кажется, девочка все равно довольна. Она приподнимает подбородок, выглядывая из-под края шапки, и улыбается всем присутствующим, ощупывая рукой косички по бокам. — Я пойду посмотрюсь в зеркало, — объявляет она, спрыгивая с кресла. — Побудь с Кастиэлем, мам, я сейчас вернусь, — велит она матери и, волоча за собой стойку капельницы, направляется к уборной, расположенной в конце ряда терапевтических станций. Шэрон по-прежнему стоит у окна, держа в руках тюрбан с диадемой и глядя, как Эмили в ее атласном платье, белых перчатках и обезьяньей шапке исчезает в уборной вместе со стойкой. Как только голубой атлас скрывается за дверью, Шэрон поворачивается к Дину и говорит, словно оправдываясь: — Она справится сама. Ей не нравится, когда я повсюду за ней хожу, а здесь я точно знаю, что с ней все будет в порядке — здесь кругом медперсонал, и в уборных есть кнопка вызова помощи, которой Эмили умеет пользоваться. И ждать нам еще полчаса. — Да, конечно, — отвечает Дин. — Конечно, с ней все будет в порядке. Безусловно. — Она пытается дать вам передохнуть, — говорит Кас. — Волнуется за вас. Шэрон кивает. — Да, я и так стараюсь не показывать ей, как сильно… как сильно я… как сильно… — Внезапно ее голос дрожит и глаза наполняются слезами. Она стискивает зубы, отворачивается к окну и делает длинный ровный вдох. Рукой она разглаживает края нелепого атласного тюрбана и поправляет булавки, которые удерживают на месте пластмассовую диадему. Дин внезапно ясно представляет себе, как Шэрон прикалывала диадему на место — так, чтобы она располагалась точно по центру. Как шила вручную голубое платье принцессы, его рукава-фонарики и воротник, в который можно продеть трубку капельницы. — Эмили всегда приходит пообщаться со мной, — говорит Кас Дину в тишине. Шэрон поворачивается к ним, кивая. Она уже взяла себя в руки и произносит вновь окрепшим голосом: — Эмили всегда переживает, когда кто-то здесь один. И Кастиэля прямо взяла под опеку. — Она милая девчушка, — отвечает Дин. — Как у нее дела? В тот же момент повисает тишина. Шэрон пожимает плечами. — Последние анализы мы еще не получили. До этого они были не очень. Кас, а где вы взяли эту шапку? По-моему, она ей понравилась. — Мне купил ее Сэм, брат Дина, — отвечает Кас, охотно поддерживая новую тему разговора. — Он привез мне целый набор чудесных шапок. Эта моя любимая. — Вы не знаете, где он ее купил? Думаете, у них есть детские размеры? Она ей явно понравилась. — Шэрон размышляет о чем-то. — Может быть, я сделаю следующий наряд на тему джунглей, — говорит она. — Эмили пропустила Хэллоуин в этом году и очень расстроилась, поэтому я пообещала ей, что у нас будет Хэллоуин каждую неделю. Конфеты она больше есть не может, но наряжаться обожает. — Она каждую неделю в новом наряде, — замечает Кас. Шэрон кивает. — Они не всегда такие замысловатые, как этот, — на самом деле, она наденет что угодно, лишь бы не больничный халат. Всю эту одежду легко стирать. И она на липучках, так что быстро снимается в случае необходимости. — Я спрошу у Сэма про шапку, — обещает Дин, отчаянно стараясь быть полезным. Он все мысленно отчитывает себя за проступок: «Господи, Дин, не спрашивай мать восьмилетней раковой пациентки о том, как дела у ее ребенка. С таким же успехом можно было спросить: "Так что, ваш ребенок умрет, или как?"» Он все еще терзается угрызениями совести, когда минутой позже из ванной появляется Принцесса Эмили. Она буквально светится от восторга по поводу обезьяньей шапки. Эмили возвращает шапку Касу. Дин обещает ей узнать, где такую купить, и даже прямо при ней отправляет сообщение Сэму. К счастью, Сэм отвечает сразу же: «Да, детские размеры были. Могу захватить на следующей неделе». Затем Эмили вызывают по имени (сестра прямо так и объявляет: «Принцесса Эмили»), и они с матерью отправляются назад к ее отсеку в дальнем конце коридора. Когда они отходят достаточно далеко, Дин не может удержаться от вопроса Касу: — Так что это за история про гарантированный билет в Рай? Ты это для нее придумал? Кас качает головой. — Это правда. Рак — это изъян в мироздании. — Видя недоуменный взгляд Дина, он объясняет: — Это ошибка, присущая многоклеточной жизни. Любая форма жизни в конце концов заболеет раком, если проживет достаточно долго и не умрет от чего-то раньше; это неизбежно. Считается ошибкой Замысла. Во всяком случае, так это интерпретирует юридический отдел. Дина едва не отвлекает открытие, что в Раю есть юридический отдел (хотя, на самом деле, если подумать, это совсем неудивительно), но он игнорирует эту новость и спрашивает: — Так, если это ошибка Замысла, это значит… Что это значит? — Это значит, что смерть от рака — абсолютно невинная. И считается нарушением неявного договора между Богом и его Творением. Мелким нарушением, конечно, но все же нарушением. — И… что, за это дают бесплатный пропуск наверх? — По сути, да. Для любого человека. Такие правила. Кас смотрит за панорамное окно, старательно не встречаясь глазами с Дином, и Дин думает: «Для любого человека. Это для людей. Это верно только для людей — вот чего он не произносит вслух». У людей есть души. И это душа попадает в Рай. А у ангелов душ нет. Дин давно уверен, что у ангелов должен быть какой-то аналог души, какая-то духовная сущность, основа личности. Но что бы это ни было, уже ясно, что это не душа. В его голове снова возникает животрепещущий вопрос: что происходит с ангелами, когда они умирают? Какая-то их сущность переживает смерть? Хоть какая-то, в какой-то форме? Дин не знает. Ему отчаянно хочется спросить, отчаянно хочется знать ответ, и он его отчаянно боится. Но сейчас он не хочет тревожить этим Кастиэля. Особенно учитывая, что Кас может и не знать. — Идут, — говорит Кас тихо. Дин поднимает глаза и замечает двух медсестер, движущихся к ним по проходу. Одна из них катит большой прибор для подключения к капельнице, который Дин помнит с прошлого раза — устройство для подачи лекарства, отмеряющее порции яда, вводимого в вену Каса. Это коробка безобидного вида, но теперь, когда Дин знает ее предназначение, она приобретает в его глазах зловещую ауру какого-то средневекового орудия пыток. Он смотрит на Каса — Кас наблюдает, как приближается устройство, собранно и спокойно. Но его челюсть напряжена и дыхание глубже обычного. И когда Дин наконец берет его за руку (в конечном итоге прямо на виду у всех окружающих), Кастиэль крепко сжимает его руку в ответ.