Ты только держись

«3B», — думает Дин. Кас замолчал рядом, но впечатление такое, что его слова все еще отдаются эхом по комнате. «Тестикулярный рак, стадия 3В. Тестикулярный рак, стадия 3В». «Тестикулярный — это же один из менее опасных, да? Он же излечим?» Дин, конечно, всю неделю читал про разные типы рака. Шрамы Каса вызывали у него нарастающую тревогу о том, что у Кастиэля может быть один из этих скверных раков брюшной полости: желудка или, может быть, поджелудочной — один из тех, что всегда находят слишком поздно, — но о тестикулярном он даже не задумывался. Теперь Дин пытается вспомнить о нем хоть что-то конкретное. «Он же вроде рака груди, разве нет? — думает Дин. — Зачастую излечим? Знаменитости им болеют и, кажется, всегда выздоравливают… То есть вроде бы излечим? Но стадия 3В. 3В — насколько это плохо? Четвертая стадия — самая плохая, так? Четвертая — самая плохая, первая — самая хорошая, это я знаю. Значит, третья — еще не самая плохая. Но что значит В? Значит, есть и А? А — это хуже или лучше? Третья — лучше, чем четвертая… но третья — все равно довольно плохо…» Потенциально плохая стадия вроде бы излечимого рака — чему это в итоге равняется? Дин сидит, прислонившись к кровати, пока все эти мысли проносятся у него в голове. Его правое колено подтянуто к груди, левая нога теперь вытянута на полу, и одеяло небрежно накинуто на плечи. Кас по-прежнему прижимается к его боку, плечом к плечу, опустив колени Дину на ногу. Только что он гладил Дина по голове, но теперь опускает руку и, рассеянно похлопав Дина по бедру, обхватывает себя руками поперек туловища. С тихим вздохом он откидывает голову к кровати. Взглянув на него, Дин обнаруживает, что Кас смотрит в потолок, явно потерявшись в мыслях. — В — это лучше, чем А? — в конце концов спрашивает Дин. — В — хуже, чем А, — отвечает Кас. Как по сигналу у Дина начинает ныть в животе. Кас вздыхает, отстраняется, разгибает ноги и встает. Он выпрямляется осторожно и поэтапно, как будто не уверен, как отреагирует его пах. Но боль, похоже, совсем прошла — через секунду он расслабляется, делает еще один, более глубокий вздох и выпрямляется полностью. Он разглаживает на себе футболку, в последний раз поправляет резинку штанов и проводит рукой по животу, после чего протягивает руку Дину. То, что после случившегося это Кастиэль предлагает помощь Дину, а не наоборот, как-то совсем неправильно. Но когда Дин берет его за руку, захват Каса оказывается крепким, и он подтягивает Дина вверх с силой, вселяющей уверенность. Дин по-прежнему совсем обнажен. Поднимаясь на ноги, он тащит за собой одеяло. Следует неловкий момент, когда он и Кас смотрят друг на друга: Кас — полностью одетый, Дин — голый, неуверенно взявшийся за угол одеяла, которое как бы — но не совсем — прикрывает его наготу. Дин не может решить, что делать дальше. Пообниматься, пока он без одежды? Одеться и пообниматься в одежде? Или… вообще не обниматься? (Этот поезд уже ушел? Конечно, момент упущен, настроение испорчено, возбуждение прошло, но… совсем ли это конец? Дин до сих пор немного скорбит об этом.) Кас начинает осматриваться, потом наклоняется и поднимает с пола штаны Дина, которые, как оказывается, валяются кучей прямо у его ног. Он протягивает штаны Дину с улыбкой. Но это кривая и тревожная улыбка: лишь один уголок его рта изгибается вверх, и вид у него от этого получается только грустный. Молча Дин натягивает штаны, потом находит свою футболку и надевает ее тоже. Кас, тем временем, перебирает сбитые простыни и одеяло и начинает их расправлять. Он извлекает простыню из беспорядочной кучи на полу, несколько раз поворачивает ее в руках, чтобы понять, где какой край, и встряхивает над кроватью. Одевшись, Дин в оцепенении отходит к другому краю кровати, чтобы помочь Касу ее застелить. Вдвоем они растягивают простыню. «В — хуже, чем А», — думает Дин, расправляя уголки простыни. Кас поднимает одеяло на кровать, и Дин расправляет его тоже, взявшись за ближайший край и аккуратно выровняв его по краю простыни. «В — хуже, чем А». «В — хуже, чем А. Значит, стадия 3В — это почти четвертая стадия». Все знают, что четвертая стадия — это плохо. Все знают, что четвертая стадия — это когда рак распространился везде, когда «метастазы» уже по всему организму. Все знают, что первая стадия — самая хорошая, четвертая — самая плохая. Тогда чем отличаются вторая и третья стадии? И что такое А и В? «Почти четвертая стадия», — снова думает Дин. Он закрывает глаза, потирая переносицу, как будто сможет прогнать от себя эту мысль — прогнать весь мир, — если только отгородится от них силой воли. — Дин, — зовет Кас. Дин открывает глаза. Кас ласково смотрит на него с противоположной стороны кровати. — Иди обратно в постель, — предлагает он и, словно в качестве демонстрации, забирается под одеяло со своей стороны. «Пообниматься в одежде — ладно, хорошо, это я могу», — думает Дин. Внезапно он испытывает большое облегчение оттого, что они сделают хотя бы это, а не просто отправятся в кухню, сядут на отдельные стулья и примутся пить кофе, делая вид, будто ничего не произошло. Дин ложится под одеяло со своей стороны. Но теперь он чувствует себя крайне неуверенно: его даже снова навещает эхо недавних мыслей о том, что его прикосновение всегда будет причинять Касу боль. Он молча отчитывает себя за склонность излишне драматизировать, но, на самом деле, в данный момент это буквально может быть правдой. У Каса явно остались незажившие раны, и очевидно, определенные прикосновения таки делают ему больно. Поэтому Дин осторожно откидывается на подушку, сжимая в пальцах край одеяла, не уверенный, стоит ли вообще трогать Каса. Но Кас немедленно подвигается ближе и секунду спустя оказывается у Дина под боком, большой и теплый. После чего начинает настойчиво пробираться правой рукой под край его подушки. — Подними голову, — просит он — и голова Дина оказывается у него на плече. Дин укладывается в это объятие нерешительно, опуская вес головы на плечо Каса постепенно и осторожно. Во всем этом столько нового, что он даже не может определиться, какую эмоцию испытывает: страх по поводу рака, удовольствие от такого контакта или смятение оттого, что только что произошло. В новинку и подобная близость с Кастиэлем, и эти нежные прикосновения — на самом деле, все это шокирующе странно. (Но приятно. Определенно приятно.) Непривычно и то, что можно положить голову Касу на плечо, и то, как Кас обнимает его за шею сзади; непривычно свернуться с ним рядом, ощущая его дыхание. Дин очень хочет насладиться всем этим, но теперь он никак не может расслабиться. Совсем. Для начала он слишком волнуется, как бы случайно не задеть Каса в паху. Или где-либо рядом с пахом. Или за живот. (Есть же еще те шрамы. А они от чего?) На всякий случай Дин старается оставить безопасное расстояние в несколько дюймов между бедрами Каса и своими, так что их тела соприкасаются только выше пояса. Это досадно и слегка удручает. Дину даже приходится удержаться от соблазна обнять Каса за пояс. Наконец он отваживается — очень осторожно — положить одну руку Касу на грудь, в самый центр. Кас накрывает его руку своей. — Я не сломаюсь, — говорит он. — Я уж надеюсь… — ворчит Дин. Он узнает сразу же, когда вокруг него смыкаются крылья. Теперь это так ясно — так очевидно, что это именно они. Кас поворачивается к нему, вокруг плеча Дина оседает восхитительное легкое тепло, и Кас в то же время чуть крепче сжимает его руку. От крыльев сразу становится немного лучше. Кроме того, начинает казаться, что Кас действительно не сломается (по крайней мере, не прямо сейчас), и Дин наконец позволяет себе закрыть глаза. Следует долгая тишина, и, несмотря на весь стресс и тревогу, в комнате воцаряется атмосфера безмятежного спокойствия. Дин лежит с закрытыми глазами, сосредоточившись на окружающих его ощущениях: на твердости плеча и ключицы Каса под своей щекой, на том, как рука Каса надежно обнимает его за плечи. На слабом тепле крыльев. На биении сердца Каса под своей рукой. «Он жив, — напоминает себе Дин. — Он жив. Он не умирает прямо сейчас. Его сердце бьется уверенно. Ему лучше. Он поправится. То, что сейчас случилось, — несерьезно, просто как-то неудачно защемило шов. Но теперь уже все, он уже отошел от этого. Теперь все в порядке». «С ним все будет в порядке». «Тестикулярный рак, стадия 3В…» В этот момент Дин вдруг понимает, что именно поэтому Кас не снимает одежду. «И сегодня, и в прошлое воскресенье, — вспоминает он. — Он не снял ничего. Раздел меня, но сам остался в одежде. И толком не дает мне доступа. Не дает на себя смотреть». «И поэтому он пытался прикрыться в душе на прошлой неделе…» Еще один кусочек мозаики ложится на место: яркое воспоминание о том, как Кастиэль съежился в душе мотеля в Денвере, как поспешно обернул вокруг талии душевую занавеску, едва Дин зашел в ванную. Как отчаянно он старался прикрыться ниже пояса. «Раньше Каса вообще не заботила нагота. Я должен был догадаться, что он пытается скрыть что-то от моих глаз». — Я честное слово не хотел сделать тебе больно, — говорит наконец Дин. К его удивлению, Кас даже усмехается. От тихого смеха вибрирует его грудь. — Тебе не нужно объяснять, — отвечает Кас. — Твои намерения были вполне ясны. Дин, я говорил серьезно: это моя вина. Я сам это на себя навлек. — Послушай, ты должен рассказывать мне о таких вещах, — говорит Дин, чувствуя внезапно поднимающуюся волну досады (и даже гнева). — Ты должен рассказать мне все! — Знаю, — отвечает Кас. В его голосе слышно смирение, даже раскаяние. — Теперь я это понимаю. Наверное, я надеялся, что момент, когда ты узнаешь, удастся оттянуть как можно дальше. — Ну а что такого в том, что я узнал? — Дин поднимает голову, пытаясь заглянуть Касу в глаза, но оказывается, что Кас уставил взгляд в дальнюю стену за его плечом. — Кас, мне все равно сколько у тебя яичек, ты что, этого не понимаешь? То есть сколько яичек у твоей оболочки. Два, одно, ноль — какая к черту разница? Такие вещи не важны. Ты же должен это знать! Господи, после всего дерьма, что выпало на нашу долю, ты что, и правда думал, что вот это важно? Серьезно? Кас отвечает не сразу, но его рука под головой Дина шевелится и Дин чувствует нежное прикосновение к своему виску — Кас начал легонько проводить пальцами по его волосам. — Надо было тебе сказать, — шепчет он. — Еще как надо было! — То, как Кас перебирает пальцами волосы Дина, напоминает ему еще об одном, и он добавляет: — И то, что ты теряешь волосы, тоже неважно! Или перья, раз уж на то пошло. Или возможность пользоваться крыльями, или еще что… Это все совсем неважно! Не крылья — мерило ангела. Черт, да у Люцифера здоровые крылья, но уж вот кто далек от совершенства, правда? Да ты в десять раз достойнее звания ангела, чем любой из этих трусливых говнюков в Раю. И в десять раз больше мужчина, чем большинство мужиков. Перья, волосы, яйца и прочая ерунда — ничто из этого ни черта не значит! Кас, ты должен это понимать… — У Дина уже готова пламенная речь, проникновенное наставление, но, когда он снова смотрит на Каса, оказывается, что тот рассеянно глядит поверх его головы в другой конец комнаты, словно потерявшись в воспоминаниях. — Я узнал, когда очнулся, — произносит Кас. От неожиданной смены темы Дин умолкает. — Во Флагстаффе, — продолжает Кас. — Я узнал, когда очнулся во Флагстаффе. — Он встречает взгляд Дина и добавляет: — Ты велел все тебе рассказать. Ты прав. Я расскажу. Дин молчит в ожидании. И Кастиэль начинает говорить.

***

— Меня нашли на дне Гранд-Каньона, — начинает Кас. — Пока я был без сознания, меня обследовали, чтобы понять, почему я не прихожу в себя. Конечно, я не приходил в себя просто потому, что меня шарахнуло изгоняющим символом при почти полном отсутствии могущества, но они-то этого не знали. Они думали, что я упал, что у меня, возможно, травма головы или какие-то внутренние увечья. Поэтому мне сделали несколько рентгеновских снимков, потом, кажется, МРТ и одно из этих кошачьих сканирований. — КТ? — подсказывает Дин тихо. — Да, хотя кота я не видел, — говорит Кас. — Я был еще без сознания. И конечно, меня подвергли полному медицинскому осмотру — с головы до ног. Он делает паузу и вздыхает. — Естественно, они так и не поняли, почему я был без сознания. Но когда я пришел в себя, мне сказали, что во время осмотра в одном яичке у меня была обнаружена аномальная масса. «Аномальная масса» — так они это назвали. И, как выяснилось, кот обнаружил несколько пятен в моем животе — несколько мелких уплотненных областей, которые, как они думали, были увеличенными лимфоузлами. — Кас слегка пожимает плечом. — Я не обратил на это внимания, честно говоря. Это казалось неважным, так как проснулся я только с одной мыслью: Дин мертв… В этом месте голос Каса запинается, и на несколько мгновений он умолкает. В воздухе чувствуется легкое давление, и Дин уверен: крылья сжимаются вокруг его плеч. — Я проснулся с мыслью: Дин мертв, и Сэм, возможно, тоже, — продолжает Кас снова спокойным голосом. — Я подумал: Дин спас нас всех, но я его подвел, я не выполнил свою миссию. Я должен был присматривать за Сэмом и не сделал этого. — Не твоя вина, что эта психованная англичанка… — И если и Сэма больше нет, — продолжает Кас поверх слов Дина, как будто не слышит его, — тогда, подумал я, — если их обоих больше нет, — какой тогда смысл? Врач объяснил, что это может быть опухоль или несколько опухолей, и я знал, что такие вещи почти всегда фатальны для людей, если их не лечить. А значит, очевидно, фатальны и для моей оболочки. Если только я не смогу ее исцелить. Но я уже знал, что у меня почти не осталось могущества, особенно после такого удара. Минимум сил; скорее всего, никакой возможности к исцелению. Медперсонал начал объяснять, что понадобятся операции — операции для того, чтобы взять кусочки тканей на исследование… — Биопсии, — шепчет Дин. — Да, биопсии. Сначала они, потом, может быть, и другие операции, и циклы химиотерапии, и радиации. И хотя в тот момент врачи говорили только предположительно, стало ясно, что, если это действительно опухоль, лечение будет… в общем, весьма неприятным процессом. Без гарантии успеха. И я подумал: какой смысл? Если вас обоих больше нет, то какой в этом смысл? Я понял, что ни в каком лечении вообще нет необходимости. Дин чувствует, как его собственная рука — та, что покоится у Каса на груди, — непроизвольно сжимается в кулак, стискивая футболку Каса между пальцами. Кас только тихонько поглаживает его по руке и продолжает говорить, пока Дин пытается заставить себя расслабиться. — И я ответил врачу отказом, — говорит Кас. — Никакого лечения, никаких обследований. Я собирался выписаться из госпиталя и отправиться на поиски Сэма. Признаюсь, надежды у меня было мало. Но потом появились вы оба… Кас делает длинный, медленный вздох, сжимая руку Дина, и впервые за долгое время он отрывает взгляд от стены и встречается с Дином глазами. — Такое облегчение, — говорит он, глядя на Дина прямо. — Такое облегчение, Дин! Я даже передать не могу. Когда вы оба прибыли — такое облегчение. И так неожиданно! Настолько, что я вообще совершенно забыл об аномальной массе. На несколько часов, до ужина той ночью. — Его взгляд опять соскальзывает на стену. — Ты помнишь, как вы спросили меня за едой: «Чего тебе на самом деле хочется?» И в тот момент я вдруг вспомнил об аномальной массе. И я подумал… хочу я лечить эту болезнь, или нет? Той ночью, если помнишь, мы отправились в мотель, и в том маленьком номере я принял душ и обследовал свою оболочку… — Кас резко умолкает, закрывая глаза, и исправляется: — Себя. Я обследовал себя в душе. Дин вспоминает ту ночь. Это ведь тогда он ночевал вместе с Касом, на соседней кровати? И Кас действительно принял необычно долгий душ тем вечером. Дин тогда даже усмехался про себя, гадая, чем это Кас там занимается. Может быть, чем-то, связанным с физиологией… Дин даже позволил себе представить, что Кас… что он там дрочит. Теперь Дину стыдно подумать об этом — о том, какая это была аппетитная тайная фантазия. Да, Кас занимался там чем-то, связанным с физиологией, но совсем не тем, о чем фантазировал Дин: он обследовал свой рак. В одиночестве. — Аномальная масса определенно присутствовала, — продолжает Кас, — в левом яичке моей… в моем левом яичке. Я не мог понять, как давно она появилась. Раньше я ее не замечал, но я особо и не проверял — во всяком случае, в последнее время, с тех пор как впустил Люцифера. Я не знаю, Люцифер ли… или, может быть, Чак… — Кас умолкает и качает головой, закрывая глаза, как будто пока не хочет об этом думать. У Дина и у самого были мысли на этот счет — насчет возможного участия Люцифера или Чака, — но он молчит. Ведь Кас никогда раньше ни о чем так не рассказывал — слушая его, Дин постепенно понимает, что для Кастиэля крайне необычно так много говорить о себе. Дин вообще не может припомнить больше ни разу, когда бы Кас добровольно и в таком объеме поделился историей какой-нибудь из своих проблем. (Но с другой стороны, Дин ведь никогда и не спрашивал, правда?) И Дин боится, что если начнет часто прерывать, то разрушит чары. Поэтому он сохраняет молчание. Через несколько долгих секунд Кас открывает глаза и продолжает: — Как бы там ни было, я осмотрел себя в зеркало, пытаясь понять, есть ли еще какие-то проблемы с моей оболочкой. То есть помимо аномальной массы. Но внутрь я заглянуть не мог — не мог просканировать себя, как делал раньше, и не мог себя излечить. Я все равно попытался — сделал, наверное, с десяток попыток собрать в себе остатки могущества — и тогда на самом деле понял, как мало у меня осталось сил. Я пытался и пытался… В конце концов у меня получилось наскрести немного — я нашел каплю благодати, приставшую к корню пера в одном из моих придаточных крыльев. У меня ушла вся сила воли на то, чтобы соскоблить ее, высвободить и использовать. Но все, что у меня в итоге получилось, это заглянуть в свой живот, где я увидел… Он медлит. — У кота получилось лучше, чем у меня. Он нашел несколько пятен, но мне удалось взглянуть лишь на одно из них. По всей видимости, на один из лимфоузлов. От него исходило ощущение… какой-то ужасной неправильности. Я увидел, что это была больная ткань, не здоровая — что-то было с ней явно не так. Была в ней какая-то… не то чтобы сознательная враждебность, но какая-то склонность к разрушению. Естественная склонность к разрушению. И самодостаточность; она была просто… противна жизни. И я не мог исцелиться совсем. Все, что мне удалось, это выжать запас сил до предела. И на это ушла последняя капля моей благодати. В итоге, она пропала впустую: я потратил остатки сил на подтверждение того, что уже и так увидел кот. Дин теперь вспоминает, как Кас тогда вышел из ванной, шатаясь от усталости. Как добрел до кровати и заснул почти мгновенно, совершенно вымотанный. И как даже во сне с его лица не сходила тревога, как он вцепился руками в подушку, так что Дин даже сидел и следил за ним какое-то время, обеспокоенный, не вызвано ли это утомление какими-то последствиями действия изгоняющего символа. «Я должен был догадаться, что что-то не так…» — Я проснулся среди ночи, — говорит Кас тихо. — До моего сознания постепенно начинало доходить: я стал смертным, я теперь совсем слился с этой смертной оболочкой, и она была… я был опасно болен. Больше я не мог заснуть, поэтому оделся, сел на кровати и стал обдумывать возможные варианты. У меня был мой изначальный вариант: никому не говорить, ничего не делать и позволить жизни подойти к естественному концу. Или другой вариант: я мог бороться. Мог попробовать выжить… попросить людей мне помочь. И в этом случае я мог либо сказать вам с Сэмом, либо сделать это один. Кас умолкает на долгое время. — Ты спал, — заговаривает он снова. — Пока я все это обдумывал, ты спал на соседней кровати. Я понимал, что вы с Сэмом проехали долгий путь в тот день — только ради меня. Я не хотел тебя тревожить, но, признаюсь, какое-то время я сидел и смотрел на тебя. Он снова делает паузу. Дин чувствует, как Кас шевелится: он немного отстраняется, повернувшись лицом к Дину, как будто теперь хочет ясно видеть его. Они оказываются друг напротив друга, лежа рядом на одной подушке и глядя друг другу в лицо. Свет исходит от прикроватной лампы позади Каса, так что его лицо в тени, но Дину видны его глаза. Несколько мгновений Кас глядит на Дина крайне задумчиво. — Я смотрел, как ты спишь, — говорит Кас, — и я подумал: я хочу жить, мне нужно больше времени. Я еще не все сделал здесь. Я подумал: я хочу больше времени с Дином. От этого спокойного утверждения у Дина перехватывает дыхание. И в глазах Каса появилось особое выражение: он изучает лицо Дина ласковым уверенным взглядом, так что Дину становится трудно вздохнуть. Спустя несколько секунд ему приходится порядочно поморгать, чтобы прояснилось зрение. — В любой роли, — добавляет Кас, глядя на Дина, пока тот пытается взять себя в руки. — Даже просто в роли друга, хранителя, или какого-то союзника. Я хотел быть рядом с тобой дольше, хоть немного дольше — в любой роли. — Он колеблется и добавляет с выражением легкого смущения: — Хотя, наверное, стоит прояснить, что я не пытался… я не планировал… я не предполагал, что мы… я не планировал всего этого, пойми. — Я знаю, — шепчет Дин. — То есть у меня не было тайной стратегии фелляции, — поясняет Кас. От этого комментария Дину смешно. Смех пробивает комок в горле, и Дин наконец снова может разговаривать более или менее нормально. Он отвечает, пытаясь пошутить: — Но ты же такой опытный тактик! — Мой опыт — в основном в четырехмерных воздушных боях, не в фелляции, — говорит Кас. — То есть не то чтобы эта мысль не приходила мне в голову… Я же не всегда занимал мужские оболочки. И я вижу воспоминания оболочки, если человек готов ими поделиться, — я видел мысли оболочек, которыми владел, и понимал, к чему тяготеют люди… Так что, признаюсь, я задумывался… Как бы там ни было, я всегда полагал, что тебе это неинтересно. Но суть в том, что, независимо от характера нашей дружбы, я хотел побыть здесь еще. Кас делает глубокий вдох и продолжает историю. — В общем, я подумал: когда Дин проснется, я скажу ему об аномальной массе. Но было еще рано — до рассвета оставался еще час, и за этот час я начал думать о том, как вы выглядели предыдущей ночью, за ужином. Вы оба с Сэмом, вы были так… спокойны, Дин. Вели себя так свободно, так расслабленно. Вы были так счастливы. У тебя ведь даже лицо меняется, знаешь... — Несколько секунд Кас молчит, изучая лицо Дина. Его рука лежит на подушке между их лицами, и он поднимает палец и касается им губ Дина. — У тебя совсем другая улыбка, когда ты по-настоящему расслаблен. Она преображает твое лицо, ты об этом знаешь? — Говоря это, он легонько проводит пальцем по губам Дина, словно вычерчивая улыбку. — И голос твой меняется, и то, что ты говоришь. Ты больше шутишь. И шутки твои добрее. И ты вот так улыбался за ужином и шутил со мной и Сэмом, и я подумал: «Я никогда не видел его таким счастливым. Я никогда не видел, чтобы он так улыбался». Сэм тоже, но ты в особенности. И вот… я представил себе момент, когда скажу тебе об аномальной массе, и ясно увидел, как исчезает эта улыбка. — Кас снова проводит пальцем по губам Дина. — Я увидел это так ясно, как будто это происходило на самом деле, — как пропадает твоя улыбка. Как меняется твое лицо. Как на твои плечи опять ложится тяжкое бремя. Дин… я просто не смог этого сделать. — Черт, Кас… — шепчет Дин. Пальцы Каса до сих пор на его губах. Дин берет руку Каса, поворачивает ее и целует ладонь. У Каса вырывается тихий вздох, и он ласкает кончиками пальцев щеку Дина, пока Дин целует его в ладонь еще раз. После этого Дин делает паузу, но Кастиэль, похоже, достиг какого-то перерыва в своем рассказе: комната погружается в тишину. Все внимание Кас теперь уделяет поглаживанию Дина по щеке. Так что Дин наклоняется и целует его в губы. На этот раз это нежный поцелуй — очень мягкий и медленный, как в замедленной съемке: каждый его момент растянут. Дин кладет руки Касу на щеки и постепенно продвигается ладонями к вискам, под шапку, обнимая его голову с обеих сторон. Скользя ладонями по обнаженной коже. По тем областям, где нет волос. Впервые с тех пор, как Дин узнал про рак, Кас сознательно позволяет ему вот так прикасаться к своей голове. «Волосы не имеют значения, Кас, видишь, волосы не имеют значения», — думает Дин, и это правда: они совсем не имеют значения. Дин вообще вскоре забывает про волосы, потому что Кастиэль целует его в ответ. Так же мягко, так же нежно, перенимая темп Дина. Кажется, он осваивает технику поцелуев с каждым разом все лучше. В конце концов они разрывают поцелуй. Дин прислоняется лбом ко лбу Каса и делает медленный вдох. — Прости, что я тебе не сказал, — говорит Кас. — Я просто не смог. Я не смог. — Я понимаю, — отвечает Дин, кивая, — и он на самом деле понимает. Сколько раз он сам скрывал что-то от Сэма, чтобы Сэм не переживал? И от Каса тоже? Для начала метка Каина приходит на ум. — Я понимаю, Кас, правда. Но теперь это наше общее дело. Кас кивает. Потом он слегка напрягается и поворачивает голову, словно прислушиваясь к чему-то. Дин тоже прислушивается и секунду спустя различает отдаленный скрип входной двери и шаги по лестнице. Они оба слушают в тишине, как Сэм проходит по коридору в ванную, чтобы принять душ после пробежки. — Сэму, наверное, тоже нужно это услышать, — говорит Дин — немного неохотно, так как ему очень жаль заканчивать эту интимную часть беседы, когда можно перешептываться, уютно устроившись на одной подушке. Но Сэм тоже участвует, и ему определенно нужно знать подробности. Кас снова кивает. — Остальное я расскажу вам обоим.