Неспособность

Они впервые встретились после долгой разлуки в неприметном магазинчике. Дима зашёл туда за сигаретами — последняя его надежда, что любимая марка продавалась хотя бы здесь, ведь в этом районе огромного города он знал очень мало мест, предназначенных для продажи табака, — ну, а Юра, как ни странно, за обычной водой. В одиннадцать вечера. Это могло показаться несусветной чушью, но именно две полуторалитровые бутылки он заметил в руках мужчины. Похоже, именно в такие моменты люди бросают очень ёмкую фразу: «И смех, и грех».  — Какие люди, — расплылся в улыбке Юра, бросая быстрый взгляд сначала на лицо своего старого знакомого, а после на забитую руку. Ну, точно помешался на старости лет, не зря хуесосы в комментариях форсили именно эту фразу. — А чего один? Где твоя красноволосая красавица? Ларин хмыкнул — будто спросить больше не о чем, в самом деле — и кивнул головой в сторону выхода из магазина — на улице, преданно ждала его, как и во все остальные разы. Ксюша в этом плане была стабильна, что изредка по непонятным причинам навевало тоску: это тебе не слышать постоянное «Воняет, сука. Или бросай свою забаву, или прекращай делать это в моей квартире», а всего лишь иногда ловить на себе осуждающий взгляд, приправленный чем-то ещё. Кажется, крайней степенью привязанности и любви. Дима профессионально обошёл Юру, даже не задев его плечом, и подошёл к средних лет продавщице. Та, услышав заказ, вздохнула и полезла куда-то под прилавок, выуживая на свет пачку нужных сигарет — странно, даже не помятую. Хованскому не нужно было смотреть на лицо Димы в этот момент, он точно знал выражение лица мужчины сейчас: удовольствие, такое обычно возникает, когда после долгого перерыва наконец закуриваешь сигарету, наполняя лёгкие тяжелыми клубами табачного дыма. Такое, словно после долгого лечения печени наконец позволяешь себе сделать глоток разрушающей организм жидкости под грозный оклик своего… сожителя. Юра знал, успешно читал по позе Ларина, по его жестам, что сейчас у них разговора никакого не сложилось бы: тот спешил к своей девушке, а Хованский торопился домой — в такое время суток мужчина предпочитал находиться дома. Дима тоже знал, о чём сейчас думал его бывший противник, судьба распорядилась, что именно он слишком хорошо его знал; Ларин подцепил ногтем целлофан, начав медленно стягивать его с пачки сигарет прямо в магазине, чувствуя спиной растерянный взгляд продавщицы, а сам боковым зрением следил за уже исчезающей за дверями спиной Юры. Хованский быстро прошёл мимо не сумевшей скрыть удивление Ксюши, при этом даже не глянув на неё.

***

 — Расскажи о своей любви. Ларин нахмурился и недовольно поднял глаза на девушку. Последняя встреча с Хованским неплохо так выбила его из колеи. Снова начинала сказываться уже хорошо знакомая тоска, гармонично граничащая с тихо подступающей депрессией. Ксюша заебала. Подчистую выжрала весь мозг своими тупыми запросами. Для неё это нормально — сидеть в телефоне, мониторить инстаграм, часами изучать аккаунты тупых долбоебов, подписанных на неё из-за красивого личика и потому что она «любимая девушка» бывшего критика, комика и новатора, а после нарушать образовавшуюся тишину одной из таких тупых просьб. О любви ей рассказать. О ней написано столько книг и снято столько фильмов, что и целой жизни не хватит, чтобы перечитать и пересмотреть, так какого чёрта она сейчас приставала к нему с идиотскими просьбами? Что о ней рассказывать? Ларин никогда не любил, даже эту девушку, сидевшую сейчас напротив него и бездумно трогавшую свои красные волосы с проблесками натурального цвета, в ожидании ответа. Ебаная Ариэль, блять. Если бы весь этот многочисленный народ, что был подписан на него, только знал, как он устал от неё. Ларин никогда не грезил о встрече с кем-то, не ждал звонков, не обнимал кого-то так крепко, что можно было услышать чужой судорожный выдох и издевательское шепелявое «Кто-то соскучился?».  — Не могу поверить, что до меня ты никогда никого не любил, — снова нарушила тишину девушка, приняв эту заминку, это болезненное молчание, в котором, только захотев, можно было услышать истеричный крик, переполненный болью и зовом о помощи, за серьёзную задумчивость мужчины. — Ты ведь с многими встречался. «Нихуя ты не знаешь», — про себя выругался мужчина, закуривая очередной тонкий женскую, Уткин, это женская сижка косяк. Эта непредвиденная встреча всё-таки знатно подкосила его.

***

 — Не могу поверить, что ты снова здесь, — улыбнулся Юра, оперевшись на стену с зелёными обоями плечом. Дима даже мог бы расценить эту улыбку как тёплую, дружескую, но прекрасно знал, что это не так. Насквозь пропитанный насмешкой одновременно с тщательно скрытой радостью. Он ведь и правда обещал, чуть ли не клялся самому себе, что забудет этот адрес и никогда в жизни больше даже не посмотрит в сторону этого района — слишком много всего было связано и с этой квартирой, и с этим человеком, но бороться с самим собой и своими дикими потаёнными желаниями всегда намного тяжелее, чем с какой-нибудь мразью.  — Не ври. Ты ждал этого с момента нашей случайной встречи в магазине, — парировал Дима, даже не моргнув глазом, сохраняя остатки достоинства. Он переступил порог квартиры, потому что стоять и дальше на лестничной клетке не было никакого желания, да и не так поступают со своими бывшими… бывшими, чего уж тут таить. Уже давно смирились с этой страницей в их жизни.  — Случайной? Дима перестал развязывать шнурки на кроссовках, выпрямился и поднял взгляд на Юру. Тот выглядел точно таким же, каким Ларин его видел в последний раз, ещё до магазина, разве что отрастил совершенно отвратительную бороду, — не зря эти мрази в комментариях за глаза называли её «козлиной», — и, возможно, немного похудел. Совсем чуть-чуть, но даже Дима со своим плохим зрением сразу же заметил это.  — Ты хочешь сказать, что следил за мной, пока я катался на скейте, а после услышал мой разговор с Ксюшей и зашёл в магазин, о котором я говорил, чтобы специально подкараулить? Юра промолчал, отвернувшись от гостя, и на правах хозяина прошёл мимо кухни сразу в спальню. Диме не нужно было переспрашивать, чтобы понять, что, наверное, нечто подобное Хованский и сделал. Когда припирало, когда воспоминания уже душили, хватая крючковатыми пальцами за шею, сам Ларин готов был пойти и не на такое безумие. В этом вопросе мужчины были похожи.  — Что, никак не можешь подчинить прошлое себе? Не можешь перестать позволять ему манипулировать тобой? Ларину совсем не до шуток, но его голос почему-то против воли звучал так, будто Диме было до ужаса смешно. В какой-то степени их странные отношения и правда вызывали смех. Очень редко, когда у Ларина уже не оставалось сил бороться с желаниями или злиться на самого себя за проявленную слабость.  — Прямо как ты, — отрезал Юра, откидывая тёплое, так хорошо знакомое Диме одеяло в сторону со своей половины кровати. — Ты ведь не для разговоров пришёл сюда?  — Может, я пришёл попрощаться, — слабо возразил Ларин, понимая, что эту его фразу можно было без колебаний расценить как шутку. Что, собственно, Хованский и сделал: растянул губы в улыбке, показав жёлтые зубы. Дима помнил, насколько сильно они могли впиваться ему в кожу. Воспоминания были настолько свежи, что Ларин иной раз задумывался о том, когда же они прекратили всё это: вчера или всё-таки год назад. Точнее, попытались прекратить. В противном случае, он бы не сидел сейчас в хорошо знакомой ему комнате.  — Тогда ты бы сделал это ещё в магазине, — Хованский знал, о чём говорил, потому что в следующую минуту он протянул руку навстречу стоящему возле дверного косяка Диме и совсем мягко, даже как-то по-отцовски, всё так же любяще бросил: — Иди сюда.

***

Ларин никогда не любил. Ни эту девушку, лежавшую рядом с ним, даже не подозревавшую, откуда именно вернулся Дима без четверти второго ночи, ни прошлую, ни даже, упаси Господи, какого-нибудь мужчину. Ларин никогда не грезил о встрече с кем-то, не ждал звонков, не обнимал кого-то настолько крепко, что можно было услышать чужой судорожный выдох; не мечтал наконец излечиться от своей зависимости и стать свободным, перестать ощущать призрачные прикосновения к своему телу и жуткую нужду в человеке, с которым ему просто не суждено было быть. Так о какой любви она постоянно говорила?