кровью алел рассвет...

Воля в кулаке, Мысли в разные стороны. Сейе страшно, ему всегда, блять, страшно, но теперь — особенно. Страх точит червем, прорезает рытвинами кожу, тлеющую под энергией Галаксии (не видимой никому, но верно затягивающей петлю на шее каждого). Сейя чувствует себя мертвецом. Выбивайте из него всю дурь, по капле — не закричит. Сейе страшно до чертиков и хочется сорваться, завизжать, расшвырять всё кругом, вскрыться — да хоть собственными ногтями. Но он держится. Из последних сил снова натягивает маску скептицизма и похуизма касаемо всего происходящего. Без него разберутся, только спасите, пожалуйста, спасите. По моей комнате гуляют чёрные вороны. И кажется, что потолок вот-вот проломится, и небо разверзнется и наступит конец света. Покажет наконец, что мир кругом — фальшивка, гладиаторские бои, где в приоритете лишь собственная никчемная жизнь. Но в комнате тихо, до нервного тихо, и не рушится ничего, только Харука отсчитывает секунды. На тысячной сбивается со счёта. Винит во всем Сейю, поливает последними словами, проклинает его существование, а потом будто клинит, теряется вся и шепчет своё сраное "извини". Нахуй надо, Тено. На потолке чувства одинокие собраны — Они с грохотом падают мне на голову. — Помоги ей, Коу. Ты нужен ей, Коу, — шепчет блондинка с оданго. Пятнадцать кубиков анальгетика внутримышечно, чтоб не мучилась — большего он предложить не может. Счастливая ты, Тено — не доживешь до всего этого пиздеца, откинешься раньше, ну и мир тебе пухом. Только от мыслей этих у Сейи что-то скребет за грудиной, и взгляд то и дело касается её сгорбленной спины. Позвонки выступают, хрупкие, и желание коснуться их простреливает кончики пальцев. Чтоб его. Сейя себя успокаивает старой, заезженной фразой, что, мол, умирать одному ему западло, а смертельно раненная воительница ветров — какая-никакая, но компания. И ребра гнутся под натиском этого грязного вранья, и желчь подкатывает к горлу. Горчит. Твою же мать, Харука, твою же мать. Не сошёл с ума, и вполне осознанно Я вдыхаю этот яд вместе с воздухом. Он не спятил, не помешался на спасении тысяч жизней, как Усаги, не зациклился на исцелении своей прогнившей душонки, как святоша Рей. Сейя просто хочет спасти свою шкуру, свою блядскую шкуру, хочет свалить подальше и зализывать раны. Просто он такой подонок, что не может поменяться по щелчку пальцев. Туман не уходит с возрастом Я ищу, я кричу охрипшим голосом. Застыл, будто в коматозе, и все слова, бесконечный поток слов доходит до него искажённым, потерявшим всякий смысл. Сейя кивает и кивает как мальчик-болванчик на просьбы братьев, на нытье Минако, и кричать хочет до кровоточащей глотки. Кричать так, чтобы перестать контролировать свою силу и к херам разнести эту больную планету, кричать, чтобы самому распасться на составляющие. Эти полосы черно-белые, Я нашел любовь, но потерял в неё веру. И почему-то верить больше не получается. Наверное, мечты и надежды были оставлены ещё на Кинмоку, забитые в его сердце, придавленные токсичной, разлагающейся виной, что осталась после смерти принцессы. Вся жизнь — сплошной мазок чёрной краски, безжалостное искусство, да Сейе, если честно, глубоко похуй. Научился видеть в темноте за столько-то лет. Поэтому, может, ничего светлого и не принимает. Морщится до сих пор, когда Минако тычется носом ему в шею и шепчет о чем-то большом и бесконечном, существующем только для них двоих. И это что-то не впечатляет вовсе, бледнеет и затирается; Сейе кажется, что улыбка умирающей Тено и то была бы более знаменательным событием, чем вся эта болтовня. Почему эта беспечная сучка Айно еще не сдохла, а такая, как Тено, обречена медленно и мучительно умирать? Она жива, и она ещё дышит, И я чувствую, она меня тоже ищет. Хоть раз улыбнись, чертова блонди, дай понять, что ты живая ещё, а не распалась на частички энергии, что за зрачками есть ещё что-то, кроме страдания и боли. Ты ведь здесь ещё, да? Сейе херово от её взгляда, безумного и горящего, будто электрическая лампочка — ее взгляд искрится, словно под напряжением, и в воздухе будто слышится запах паленых перьев. Глупая, теряет свои безупречные крылья в упрямых попытках взлететь. И падает каждый раз, разбивает коленки в кровь и, ох, всё же цепляется за протянутую ей руку. — Свали с дороги, звезданутый идиот. Я не сдамся, я должна сражаться. …раньше я был хороший — теперь, скажи, какой я? И насколько аморален В этом мире безупречном, чистом и правильном? — Ты всё тот же подонок, Сейя. Ублюдок, сукин сын. Её хрипящий голос бьётся в черепной коробке, не замолкает. И почему, почему ему не похуй? Почему он не грохнул её, когда была возможность? Ведь она перешла на сторону тьмы. Почему он до сих пор её не придушил — ведь она, она единственная, служит вечным напоминаем его собственной никчемности? Тычет мордой во все его грехи, как какую-то шавку. Она еще жива. Это практически невозможно выжить без звездного семени больше минуты, но ей это пока что удается. Сучка. Я должен наблюдать за ее страданиями. И Сейя позволяет, позволяет ей говорить, какое он неисправимое дерьмо — потому что права она. Ты права, Тено, довольна? Давай же, добивай. Все честно — мы друг другу не обязаны, Но я чувствую себя разбитым и грязным. Добивай теперь, втаптывай в землю, мешай с грязью — все равно ведь вместе завязнем. Сейя наорать на неё, ударить, может, и похер, что она умирает — никакие принципы не запрещают — только в голове замыкают контакты, стоит поднять на неё руку, стоит встретиться глазами с её полыхающим чистой ненавистью взглядом. Сейя не может. Не может, блять, пальцем тронуть её — подсознательно боится поломать и без того хрупкие механизмы. Его руки связаны его же собственными руками и ещё, может, совсем немного, словами о том, что Харука не ненавидит его вовсе. Возможно ли вообще такое в этой вселенной? Воля в кулаке, видишь, я не сдамся этой тоске. Мои мысли, идите на четыре стороны, Но не трогайте, не трогайте меня, вороны. Каждый её стон и непроизвольное вздрагивание остро отдаётся у него где-то в районе сердца, если есть оно вообще. Сейя нервничает, теряется, списывает всё на усталость. И подаётся вперёд каждый раз, стоит лишь Харуке попытаться встать. Что за херня с тобой, Коу? Почему внутри у тебя всё сыпется прахом, забивает лёгкие и не даёт дышать? Вся его циничность трещит по швам. Он хочет ненавидеть её, но себя ненавидит больше. За то, что наизнанку выворачивается, пытаясь себе же противиться, и кажется, что ранена здесь вовсе не Хару, нет. Скорее, она и есть острый меч. Бьёт по нему, оставляет огромные прорехи в его защите, рушит всё, ломает и не делает при этом ровным счётом ничего. Просто существует. А Сейя хочет развернуться и бежать, пока ещё не поздно, бежать до тех пор, пока тело не начнет гореть — неважно куда. Ему бы не нужно было оправдываться — крысы всегда бегут с тонущего корабля; а все знают, что Сейя Коу — та ещё крыса. Воля в кулаке… Но он не может, снова. Не позволяет колотое "ты в порядке?", с таким наигранным безразличием сказанное, что самому становится тошно. Не позволяют влажные ладони и крепко сжатые челюсти — уже не прячет даже, все лезет из него белыми нитками. Твою же мать, Тено, что я сделал тебе плохого, что ты решила похоронить нас обоих? …мысли в разные стороны. И она злится, щетинится в ответ на все тупые шутки, и даже не хочет подумать о том, почему он всё ещё здесь? Почему до сих пор не свалил, хотя мог, и не раз? Тено уверена — она, как никто другой, знает о трусливой душонке Сейи, чтобы подумать о том, что он остался из-за неё. Остался, потому что пообещал когда-то не дать ей умереть в одиночестве. Харука никогда не допустит варианта, что Сейя — ебаное исключение из всех существующих и придуманных ею правил. И что, может, она была нужна ему даже больше, чем он был нужен ей. Вдалеке кровью алел рассвет. Мир не выжил. Никто не выжил. Лишь ветер устремился к звездам.