***
— Алло? Да, Дань, привет, такая тема: ты у меня флешку черно-красную такую не забывал? Да? Фух, ну я рада, что нашлась. Сегодня? Блин, а ты не против, если я тебе ключи под ковриком оставлю? Просто я сегодня кое с кем в клубешник собираюсь. Да че ты угараешь? А с нами? Ну отлично, тогда гони ко мне, заберешь флешку, а оттуда в клуб, я адрес скину смс-кой. Да столик у меня там типа на брони, надо к девяти там быть уже. Угу, Лену я тоже уломала. Чет она и меня беспокоить стала, не знаю. Как это: почти не общаетесь? Вы ж вроде тип любили вместе тусить, или… Да, там у нее и спросим. И мне не по себе, но она девочка взрослая. Я ж с ней со школы, эта дурочка из-за всего на свете может загнаться, но не покажет этого, хотя кому я толдычу, вы же… Да, давай, до встречи, Дань! — Алина бросила трубку и затушила докуренную сигарету, выходя с балкона. Оставив данину флешку на столе, Пязок задумалась на пару секунд и таки пошла в сторону ванной. Поведение Лены ее пугало, и в голову невольно начали проскальзывать сомнения о ее душевном состоянии, липкими домыслами оседая на подкорке сознания. — Лен, нам ехать пора, ты там на какой стадии? — Прокричала Пязок за закрытую дверь, нервно теребя в руках кончики русых прядей, выбившихся из хвоста. Вслушиваясь в шум воды, Алина невольно паниковала все больше и больше. — Я в норме, просто чет мигрень одолела, мне все-таки давно не 18…- Послышался веселый голос девушки по ту сторону деревянной двери. — Алин, ты очень сильно обидишься, если я не поеду? Просто голова слишком сильно раскалывается, — Пязок облегченно выдыхает. — Ох, да конечно можно, ты чего? 20 лет — это все-таки пенсия… Тебе точно помощь не нужна? Таблетки там, или скорую вызвать, не знаю… — мешкает Алина, не зная что вообще предпринять, предлагая абсурдные штуки вроде врача на дом. — Или хочешь, я с тобой останусь? — Не-не-не, все норм, спасибо огромное, правда… — как-то надрывно смеется Лена. — Я отлежусь у тебя, а потом домой, ладно? — Голос ее чуть дрогнул, но это осталось незамеченным собеседницей. — Конечно, квартира в твоем распоряжении, в холодильнике вино стоит, если надо, — не без смешка в голосе произносит Пязок, крича на порядок громче, ведь сама уже натягивает ботинки в прихожей. — Хах, очень надо… — бросает вслед Алине подруга. — Хорошо повеселиться, позвони обязательно, как доедешь! Чмокни Эльдара и Усачева от меня, хорошо? Алина секунду думает, стоит ли предупреждать девушку о Дане, но отвлекается на соседскую кошку, опять убежавшую от своих хозяев, и быстро выбегает за ней из квартиры, гулко стуча подошвой массивной обуви по лестничным пролетам. Не маленькие, сами разберутся. Хлопает дверь. Начинается истерика. Слезы, кое-как сдерживаемые при разговоре с Алиной, выплескиваются наружу. Лучшая защита, думает Лена, это натянутая улыбка и смех фальшивый, почти металлический. Но теперь можно не притворяться, и она наконец плачет. Сжимает ткань топа на себе, медленно оседая на холодный, каменный пол. Беспомощно воет, всхлипывает, худые плечи дрожат, руки обнимают спину. Боже, как же ей плохо, как же одиноко… Она редко срывается так сильно, но уже не может перестать истерить. Ненавидит себя за свою слабость. Ей постоянно кажется, что она себя накручивает, что пора бы признаться во всем Даниле, но понимает, что уже слишком поздно. Боится его реакции. Боится все разрушить. Трусливая, маленькая, запуганная, жалкая девочка. И она плачет, плачет, плачет… Все вокруг ей кажется сплошным дождем, серым и непроглядым туманом. — За что? — тихо спрашивает она, пялясь в потолок. Сжимает волосы у корней и стонет громко, надрывно. — З-за-а ч-что? Я так устала! Та-ак устала… — зажмуривает крепко веки, ударяется спиной о стену. Слезы душат. Она задыхается. Безысходность. Всхлипывает еще раз в попытке сказать пустым мраморным стенам еще что-то, но может лишь тараторить без умолку бессмысленное «Нет-нет-нет-нет», продолжая постанывать, кусать губы и судорожно стирать текущие по щекам слезы. Минуты тянутся вечность. Щелкает ручка входной двери. Неприятно лязгает замочная скважина. Сердце ее останавливается в испуге. Лена пытается остановить рвущиеся наружу стоны, но выходит плохо. Она уже хочет собраться и спросить у Алины, что та умудрилась забыть в очередной раз, но еле успевает остановиться, когда слышит чуть хрипловатый и до боли знакомый голос: — …брый вечер, могу у вас заказать такси до… — дальше Лена не может разобрать, по ее венам расползаются любовь вперемешку с неосознанным страхом, больно сдавливая грудь. Слышно, как Поперечный снимает куртку, проходит мимо ванной комнаты прямиком в гостиную, насвистывая что-то, а девушка в голове представляет, как тот небрежно запускает пятерню в волосы, и закусывает подрагивающую губу, стонет тихо, беспомощно бегает глазами, опухшими от слез, по бездушным стенам и потолку и боится пошевелиться.***
По другую сторону двери Даня привычным жестом закатывал рукава серого худи, насвистывая что-то из популярных мелодий себе под нос, пока ходил по комнате в поисках флешки с отснятым на опенмайке материалом. Нашел искомое Поперечный на столе, ловко перебросив предмет из правой руки в левую, отправил в карман. — Ты ж моя хор-рошая, нашлась… — причудливо вытягивая «р», усмехается довольный парень. Бросив взгляд на массивные черные часы на запястье, Даня с досадой начал допирать, что такси нужно было заказывать на более раннее время, ибо ждать машинку придется еще минут десять. Через опущенные жалюзи заходящее солнце тепло бьет в глаза, заставляя смешно морщиться. — Бля-я-я… — протяжно тянет Поперечный уже «я», досадливо поджимая губы и зачесывая назад спавшую челку. Ждать не хочется от слова совсем, а в чужой квартире, как на зло, хер поймешь, чем заняться, кроме тупого залипания в телефон. По привычке комик тянется в карман худи за смартфоном, но не нащупывает его там, удивленно вскинув брови, а потом до него доходит, что гаджета там быть и не должно: заказывал такси парень в прихожей еще, на тумбочке его и оставил. -Господи, вот я еблан тупой… — усмехается рыжий и мысленно дает себе увесистый такой подзатыльник. Комик проходит мимо ванной обратно, намереваясь добраться наконец до телефона, но его что-то останавливает. Он возвращается к двери, прислушиваясь. Да, он определенно слышал что-то сейчас. Он прикладывает ухо к холодному дереву и улавливает это еще раз. По другую сторону двери Лена прикрыла рот рукой, кусая пальцы. Девушка боится вдохнуть, но паническая атака берет свое, и один всхлип резко срывается с губ. Истеричка. Дане мерещится? Парень зажмуривается и слышит только стук собственного сердца. Лена не может себя выдать, не может. Но слезы так и льются прямо из сердца, а в груди больно щемит. Глаза следят внимательно за тенью у двери из-под длинных и мокрых ресниц. Это он. Она все же стонет еще раз и ненавидит себя за это. Хотя куда уж больше? В ванной определенно девушка. Голос знакомый какой-то, но стона едва-ли хватает, чтобы понять. Это Лена? — Лен? Лена, еб твою, это ты? — взволнованно выдает Даня, не желая и мечтая одновременно услышать подтверждение. За дверью стоны переходят во всхлипы, а всхлипы сливаются в плач. Ее миссия провалена. — Лена, что с тобой? Лена, блять, ты в порядке?! Ты что-то сделала с собой?! Что происходит?! Я сейчас дверь вышибу нахуй… — звучит это очень угрожающе, но ему страшно. Страшно увидеть кровь на белом кафеле, или шприцы у раковины. Что с ней происходит? Он беспокоится так сильно, так не хочет понять, что поздно уже… Он почему-то вспоминает, что у Лены волосы мягкие и пахнут приятно. Поперечный вообще ни секунды не раздумывает, наваливаясь на преграду плечом, чуть ли не рыча. Успеть, надо успеть. Ей тоже страшно. Когда Лена слышит мощные, сильные и уверенные, резкие толчки с той стороны, она лишь притягивает к себе толстовку, боясь даже дернуться, и закрывается ей, как успевает. Он не должен увидеть, но если она начнет надевать ее, а он попадет сюда и увидит ребра, алеющие от шрамов?! Успеть, надо успеть. Шум давит на уши, все вокруг внезапно становится громкими точками, словно стуком метронома. Она боязливо ждет. Он ломает замок. Дверь с громким стуком ударяется о стену. Голубо-серые глаза ищут голубые. Даня не видит лениного лица, он вообще очень мало может увидеть: девушка забилась в угол, сидя на кафельном полу, зачем-то прикрывает верхнюю часть своего тела толстовкой, худые ноги согнуты в коленях и чуть разведены, глаза прячутся за капюшоном кофты. Синий после-закатный полумрак смущал бы, но не до выключателей сейчас. Единственное, что помогает парню окончательно убедиться что это Лена — мягкая копна волос, вуалью оседающая по изящным (зачем он думает об этом?) плечам. Он ни с чем такие волосы не перепутает. И она дрожит. Лена сжалась вся, словно ожидая удара, и боязливо шептала что-то, срываясь на плач. Даня сел на колени меж разведенных ног девушки, аккуратно дотрагиваясь кончиками пальцев до макушки. Парень чуть прикусил губу, почувствовав, как та вздрогнула от его прикосновений, судорожно выдохнув. Даня не из робких, Даня очень опытен в плане девушек, но ему сейчас правда страшно сломать, разбить ее. Лена выглядит, словно хрусталь, и когда Поперечный бережно накрывает ее бледные ладони, прикрывающие лицо, своими, в сердце что-то бьет электрическим разрядом так сильно и ярко, как не било никогда. А кожа Лены нежная, мягкая, запястья холодные и изящные, хочется сильно сжать и… Стоп, Поперечный, ты о чем думаешь? Лена чувствует, как к ней прикасаются его пальцы, Господи. Она ощущает, как чужие (любимые) теплые руки мягко, но настойчиво тянут вниз. Терять уже нечего, и она поднимает лицо, спустя долгое время наконец заглядывая в голубые омуты напротив. Он смотрит тепло, заботливо, взволнованно, в самую душу, осторожно проговорив: — Лена, что случилось? — доверительным шепотом. От дыхания, обжигающего, опаляющего трепетно кожу, девушку просто невыносимо бросает то в жар, то в холод. Рыжие волосы бликуют, стоит Дане чуть двинуться, и в этом мягком медном отливе Лена видит звезды. Он сейчас сидит напротив, и это все кажется очень нереальным, словно в компьютерной игре или самом сладком и кошмаром сне. И она решается. И, кажется, умирает от испуга. Парень завороженно следит за руками девушки, пока та тянется красивыми пальцами к краю необъятной толстовки и в нерешительности мнет ткань в руках, прежде чем стянуть, открыв взор ему на самую сокровенную тайну — свое тело. Даня задыхается в изумлении, стоит ему увидеть. Она же не сама это с собой… Он знал о людях, больных этой херней, но для него это выглядело скорее какой-то сказкой, и он даже подумать не мог… — Господи… Лена… — он бегает глазами по белой коже, раскрашенной полосами порезов, словно кружевом, и его сердце яро сжимается. Сколько же боли ей причинили, блять… Она часто и загнанно дышит, от чего грудь и выпирающие ребра вздымаются вверх. Она теребит в руке кончик локона, выпавшего из копны волос, что так мягко оседают по плечам. И дрожит вся, боязливо опустив взгляд куда-то в пол. Дане хочется ее обнять, прижать, согреть… Поперечный немного страшится начать разговор, но по венам медленно, но верно разливаются жалость вперемешку с непониманием. Он медленно, боясь спугнуть, касается ее лица, чуть приподнимая и вынуждая голубые, заплаканные глаза напротив посмотреть в его. И в данином сердце опять вспыхивает что-то. — Лен, кто он?.. — спрашивает у девушки Данила, а у нее дыхание перехватило от его теплых ладоней на линии челюсти. Она боится. Боится, что не поймет он, что перестанет с ней общаться, что бросит свою Регину… Но контролировать эмоции рядом с ним — катастрофически трудная задача. — Я… Й-й-я… — запинается Лена, не зная, как из этого выпутаться. Даня переносит руки и накрывает ими ленины ладони, чуть сдавливая, и ощущает, как дрожат ее тонкие ледяные пальцы. — Ш-ш-ш, тихо-тихо, ты и так натерпелась, — шепчет комик, доверительно кивая Лене. Та закусывает губу и надрывно вдыхает, будто готовясь сказать что-то важное. — Не бойся, пожалуйста — Он говорит это так тепло, в голосе проскальзывает хрипотца, и она медленно в ответ кивает и заправляет прядь волос за ушко, млея от этого 《пожалуйста》. — Кто твой соулмейт? — мягко, но требовательно. Приговор. Имя, которое вот-вот сорвется с ее губ, станет тем, которое он никогда не захочет больше слышать, он уверен. Как можно заставлять Лену, его милую, добрую подругу Лену, всю в веснушках и постоянно задумчивую, заставлять так страдать? Он же наверняка об этом знает, как ей можно такое терпеть и не сказать ему? Даня уже видит, как со всей дури бьет этого мудака по морде, отбивая все желание впредь делать что-то, что может ей навредить. Она еще небось даже не целовалась, а он спит с кем попало, не щадя Лену. Перед глазами у него еще не раз будет мелькать рыдающая девушка, свернувшаяся клубочком, словно ребенок… Да, он получит по заслугам, и… Девушка молча направляет взгляд прямо на комика, а тот замирает, остолбенев на секунду, когда она одними губами шепчет 《ты》. Радужка его темнеет. — Дань, только не вини себя… Я… — П-почему ты не сказала? — Говорит он потрясенно, все еще втолковывая в свою голову это. Глаза непрерывно бегают по стенам. Данила причинил ей столько боли, заставил быть одинокой, и он видит это в ней сейчас. Он каждой клеточной своего тела чувствует, как она была одинока. Она так устала. Он сотворил это с ней. Он заставлял ее страдать. И она молчала.Стиснув зубы молчала. Почему? Пауза, тишина начинает давить. — Не знаю, поймешь ты меня или нет, — начинает она, оставляя на бледной коже следы-полумесяцы от ногтей, когда впивается в свое предплечье. — Я боялась, в общем. — Чего боялась? — переспрашивает Данила, мягко беря ее руку, лежащую на предплечье, в свою, не давая себя царапать. Она благодарно и слабо улыбается. Он рад тому, что ему дозволено касаться ее после всего… — У тебя отношения, Дань. Регина хорошая, да и у вас все хорошо, а кто я такая, чтобы влезать в это? Да и что теперь сделаешь, я привыкла уже, и… — Ты, блять, серьезно? — говорит он тихо и потрясенно. — Нельзя к такому привыкать, — уже более четко. — Вы же долго уже вместе, вроде тебе с ней тепло, а что еще для счастья нужно? — в голосе слезы. Проходит пара секунд, прежде чем до него доходит. — То есть ты терпишь это около года?! — теперь комик просто в полном шоке. — Девять месяцев и двадцать два дня, — вымученно улыбается его собеседница, смахивая с лица слезинки. — Не надо было тебе знать, — вдруг говорит она после долгой паузы. — Чего? — отрешенно спрашивает парень, почему-то не отрывая взгляда от ее лица, словно заново открывая для себя ее черты. Аккуратный вздернутый носик, усыпанный веснушками, пухлые губы и бездонные омуты голубых глаз. — Будь я тише, ничего бы не было даже! Ты бы не убивался, продолжал бы спокойно… — Господи, а ты бы продолжала из-за меня получать эти увечья? — она неуверенно кивает. — И ради чего это? — Ради тебя, ради вас обоих, — говорит она недрогнувшим голосом, а грусть, бегущая между строк, очень больно бьет в данином сердце. Какая же она сильная. — Лен, с Региной покончено. — глухо признается Поперечный, мысленно проклиная себя. — Она своего соулмейта нашла месяц назад, собрала вещи и улетела с ним в Москву, — теперь очередь девушки терять дар речи. — Даня, я… Мне так жаль…- сипло выдает она, а рыжему от широты ее хрупкой души скулить хочется. — Боже, Лена, бедная моя, что же я натворил? — шепчет он, словно в бреду, и мягко, но быстро, даже порывисто притягивает Лену к себе, не успевает она подумать о том, что могла бы избежать участи мученницы, не будь такой дурочкой. Она утыкается в основание его шеи, вдыхая аромат Поперечного и дурея от того, как же правильно он пахнет. Чувствует сильные руки на спине, рвано выдыхает, когда он гладит ее по волосам и прижимается щекой к ее макушке. Впервые она чувствует себя защищенной. Данила ощущает, как девушка льнет к нему всем телом, словно он необходим ей, будто воздух, как худые руки касаются шеи невесомо, и она клубочком сворачивается, тая в его руках. Он охватывает ее всю, она тонет в его теплых ладонях, как во сне, очень маленькая, как котенок. Она и не плачет больше, лишь жмурится и чуть подрагивает самыми уголками губ, когда прячет лицо в ткани его худи. Тепло бежит по венам, и девушке кажется, что от того, какие вкусные у Данилы духи, у нее скоро совсем пропадет возможность связано мыслить. Поперечному кажется, что девушка сейчас действительно сияет. Стоит ему чуть отстраниться и заглянуть в ее лицо, как ее щеки заливаются еле заметным румянцем. Он засматривается на веснушки, на блестящие улыбкой глаза, на чуть подрагивающие от волнения губы, опускает взгляд на выпирающие ключицы и не может отвести глаз. А она в ответ впивается взглядом в острые скулы, красивую щетину, при одном взгляде на которую на языке вертится пресловутое 《мужественность》, в холодные и греющие одновременно глаза и красивые руки, и влюбляется еще больше, словно тонет в эмоциях. Но наравне с этим ей так спокойно… Девушке кажется, что она словно за каменной стеной стеной сейчас, как бы избито это не звучало. Счастье. Данила вдруг мягко касается израненных по его вине рук, ведя пальцами по кружеву порезов, и она тут же пытается слабо руку спрятать, стесняясь себя. Даня в ответ грустно улыбается, качает головой и медленно и бережно приподнимает ручку к своему лицу. От следующего его движения у нее дыхание перехватывает. Теплые, чуть влажные губы комика ведут по израненной, сладкой, словно вишня, коже, с перебоями шепча «прости», хрипло и медленно смакуя каждое движение. Он хочет навечно впитать все ее слезы, забрать себе всю эту боль, заполняя любовью до краев. Да, любит ее. Лена теряется в ощущениях, опять начинает подрагивать, но уже от накатившего трепета. Она просто не верит в то, что ему нужна вообще, не понимает ничего, полностью концентрируясь лишь на горячем дыхании, опаляющем руки. — Дан-ня, ты не вин… — пытается возражать Лена, но монолог ее прерывается прерывистым вздохом, так и не успев начаться, когда Даня трется мягко щетиной о ее ладонь. Табун мурашек от таких интимных прикосновений пробирается к самому сердцу, чуть ли не заставив еще один выдох смущенно сорваться с ее губ. Она вообще не может себя контролировать, забывается, видя, ощущая, как он ласково касается сильными руками плеч, пробирается юркими пальцами на заднюю, чувствительную часть шеи, смотрит мягко и открыто, от чего ей почему-то хочется плакать. От счастья, наверное. Даня ловит своими зрачками ее пронзительный взгляд, видя, как в уголках ее голубых, неярких глаз собираются слезинки. И он всеми фибрами души чувствует, как сильно ей нужен. Как сильно она любит. Он лишь ее касается, а она уже роняет маленькие, холодные слезы на кафельный пол, в полумраке сияя ярче любых ламп. От счастья. И Поперечный резко понимает, что хочет видеть это его персональное солнце рядом, близко к сердцу, чтобы у самого солнечного сплетения руками, губами у губ замирая. Он идиот, потому что ее лучи только сейчас пробились к его бездушному сознанию, вдруг давая понять, что всегда он любил, правда. Но не понимал ничего. А теперь знает. Знает, и не отпустит. Он клянется себе в этом. Он обязательно защитит и согреет ее, хрупкую и уникальную, как фарфоровую балерину за стеклом в выставочном зале. И поцелует тоже. Прямо сейчас. Лена понимает, что из-за того, что сейчас происходит, она не жалеет о каждой чертовой ране. Когда Даня наклоняется чуть, придвигаясь ближе, ее сердце просто заходится в испуге и влюбленном мареве. Она боится чувств, потому что впервые. Он боится чувств, потому что не в первой может ее поранить. — Лена? — тихо спрашивает разрешения Данила, пока хриплый его шепот бабочками пробирается под одежду. Она замирает в нерешительности, когда поднимает глаза, полные хрусталя, на него. — Д-Дань, я…не могу… — стыдливо шепчет девушка, беспомощно касаясь его горячей руки своей ледяной ладонью. — Я боюсь, — каждое слово дается ей с трудом. — Я же первый раз… От мыслей, что она, неуклюжая и неловкая, может все испортить, что ему не понравится, что она не знает, как и что вообще делать, и что тело рядом с Даней ее вообще не слушается, ее лихорадит, а картинки и образы в голове мелькают стремительно, вводя в ступор. Но комик мягко касается ее макушки, очерчивает пальцами локоны, спускается к скулам. Его чертовски ведет от того, что он будет тем, кто украдет ее первый поцелуй. Ему безумно стыдно за все, он хочет забыть о тех, кем он 《владел》 после Регины, да и саму Регину тоже. Он хочет быть лишь здесь, лишь сейчас, и это на него уж слишком не похоже. Ему нравится. Нравится то, что Лена неопытная, что она смотрит на него по-детски восхищенно и с обожанием, самым настоящим и первым. Он понимает и ее робость, и страх, и слезы. Но, Господи, он действительно не понимает, как она держалась столько времени. Как он, еблан, этого не заметил. Эта ее внешняя хрупкость и внутренняя сила проникают в каждую часть его сознания, застилая розовым туманом. — Доверься мне… — шепчет хрипло Поперечный, заглядывая в самую душу. Он берет ее ладонь в свою и опирается скрепленными руками о стену, чуть нависая над девушкой. Данила совсем не хочет ее напугать, а она так загнанно дышит, что это похоже на испуг. Но девушка просто сгорает от желания. И когда она тянется слабо рукой и проводит по его щетине пальцами, он не выдерживает и подается вперед. Губы у нее мягкие, вкусные, их хочется смаковать, покусывать, быть напористым, но Данила не позволяет себе сорваться, лишь нежно сминая ее верхнюю губу, мягко поглаживая по спине, ловя горячее дыхание в поцелуе и чувствуя чужие пальцы на собственной шее, от чего заводит неимоверно. Стремительность. Она трясется так сильно, что вот-вот упадет. Он через мгновение отстраняется, не желая спугнуть, и от лениного вида чуть ли не ухмыляется. Она дышит часто-часто, губы приоткрыты, искусаны и блестят, бледные прежде щеки горят, а смотрит она шокировано и… восхищенно. Смущенно подняв на комика глаза, Лена произносит с придыханием: — А м-можно…еще? — казалось, еще секунда, и она начнет умолять. Но не пришлось. Краем сознания комик подмечает, насколько же его этот наивный вопрос заставляет улыбаться. Поперечный быстро сокращает расстояние между ними и вновь припадает к манящим губам, чувствуя, как Лена чуть приподнимается навстречу. От неожиданности она с полустоном выдыхает в поцелуй, чувствуя сильные руки на оголенной слегка спине. Все это кажется ей таким безумным: она растворяется дыхании, опаляющем горячо кожу, ощущает пальцы, гладящие заднюю часть шеи, чувствительную самую, и губы, вытворяющие с ней что-то, чего она не в состоянии описать. Это все кажется сном, ведь ну это же Данила с ней делает. Мечта. Очень странно она себя чувствует. Внимает влажному языку, проходящемуся по губам, не сдерживает полустона, когда чуть отстраняется, чтоб глотнуть воздуха, и тут же неловко, искренне, порывисто приникает к Поперечному снова. А волосы и правда мягкие… Ей страшно вдыхать рядом с ним, страшно сделать что-то не так, и вместе с этим до дрожи в пальцах страшно отпустить лишь на миллиметр, потерять то самое. Любит его. У комика перед глазами искры. Его даже лихорадит, настолько неописуемо он счастлив сейчас. Счастлив, что он может протянуть руки, тут же коснувшись безумно мягкой кожи, и сжать сильно так, чтобы навсегда. От одного поцелуя, одного лишь выдоха в приоткрытые губы и холодных пальцев в его волосах еще никогда так не заводило. Хочется рычать, впитывать касания ее ласковых и нежных, невинных даже рук, запоминать цветочный морской ее запах и слезы. Неистовость. Любит ее. Воздуха не хватает. Хотя им обоим кажется, что задыхаются они именно в момент, когда друг от друга отрываются. Он целует еще, еще и еще, влажно, искренне, беспрерывно, накрывая губами слезы, не может остановиться, словно в бреду, шепчет ей хрипло: — Я тобой задохнулся. Сердце ее слишком щемит, она так сильно и ярко счастлива, что говорить трудно, лишь слезы все катятся и катятся водопадом из глаз, превращая этот синий сумрак вокруг в море. А Даню в ее маяк. Любит его. — А я научилась дышать. Любят оба. Он спиной к стене прикладывается, утягивая за собой, прижимает к груди крепко-крепко, навсегда. Ей тепло, руки у него идеальные, жаркие, мягкие. Волосы ее, в которые он носом зарывается, пока она опять лицо в его худи прячет, для него. На лицах у обоих расцветают улыбки. Шрамов больше нет. Боли больше нет. Пальцы переплетаются, чтобы больше никогда не отпускать.