Non voglio perderti

Буквально сорвав с плеч Лоренцо робу, Эскал на некоторое время теряет дар речи. Отшатывается, бледнея от бешенства и ужаса. — Какого дьявола?! Как… Кто тебя так… — даже более-менее справившись с шоком и гневом, он не может пока изъясняться более связно. — Почему ты молчал?! А Лоренцо все так же молчит, не двигаясь, не пытаясь накинуть робу обратно на плечи… не зная, что ответить. Сказать — это несчастная Джульетта в припадке отчаяния била меня по груди, умоляя помочь ей и ее мужу? Сказать — а это я сам, не сумев спасти их обоих, пытался найти успокоение в физической боли, потому что она, говорят, притупляет боль душевную? Лучше уж ничего не сказать… — Почему ты ничего мне не сказал? — уже спокойнее повторяет герцог, пытливо вглядываясь ему в лицо, точно мысли читает. Протягивает руку, но видимо колеблется, боясь ненароком сделать ещё больнее; потом все же легко касается предплечья. — Или… Лоренцо обреченно закрывает глаза. — Ты не хотел, чтобы я знал, — упавшим голосом подытоживает Эскал, отстраняясь. Лоренцо молчит, и его молчание красноречивее любого ответа. — Но почему?.. Это ведь… Кто это сделал? — герцог гневно сжимает кулак, и до чего же Лоренцо знаком этот жест, сколько раз он уже ловил эти судорожно сжатые пальцы в свои и мягкими касаниями заставлял успокоиться, расслабиться… Но не теперь. Теперь он не позволяет себе ни единого движения. Только слова. — Не ищи виноватого, Бартоломео. Герцог хмурится. Лоренцо делает глубокий вдох, точно перед прыжком в воду: — Это сделал я сам. — Ты бредишь, — без малейшего сомнения возражает Эскал. — У тебя жар, и ты бредишь. — Это сделал я, — настойчиво повторяет Лоренцо. — Не нужно тебе было этого знать… Но герцог уже не слушает: его взгляд прикован к плетёному ремню с металлической пряжкой, которым подпоясана роба священника. — Бартоломео, я… Эскал молча переводит взгляд на исхлестанную в кровь спину Лоренцо — тот держится очень прямо, прямее обычного, ему больно даже чуть-чуть ссутулиться. Воспалённые длинные ссадины, синяки там и сям — от железной пряжки; в местах особенно сильных ударов рассечена не только кожа, но и плоть — и эти раны еще даже не начали подживать… — Ты ведь даже не обработал все это? — тяжело вздыхает Эскал и тоном, не терпящим возражений, добавляет: — Потом объяснишь, а сейчас дай я тебе помогу. У Лоренцо руки нервно перед собой стиснуты, взгляд опущен: — Не нужно. Ты не захочешь мне помогать, если узнаешь все, что еще я от тебя скрыл. Эскал застывает на мгновение — а потом накрывает сплетенные пальцы священника своими, крепко сжимает: — Что бы ты от меня ни скрывал… Опускается на колени, на секунду утыкаясь лбом в их сомкнутые руки. Лоренцо трясет как в лихорадке, — герцогу бы его ненавидеть, а не на коленях перед ним стоять! — а Эскал смотрит ему прямо в глаза и повторяет, поднимаясь на ноги: — Показывай, чем промывать. Я не хочу потерять еще и тебя. Пока герцог умело — что неудивительно, учитывая его военный опыт — обрабатывает спину Лоренцо и наносит на ссадины заживляющую мазь, тот негромко, подрагивающим от боли голосом рассказывает все, что скрывал. И про мольбы Джульетты, и про его казавшийся таким безупречным план, и про то, как все пошло не так… И что все произошедшее в гробнице — его вина. И что он мог бы все предотвратить, но не сумел. Он говорит, безотчетно вцепившись обеими руками все в тот же ремень; глядя прямо перед собой; и только изредка судорожный вздох или прервавшийся голос выдают, как больно ему от манипуляций Эскала. Большего он себе не позволяет: сам себя изувечил — сам и терпи теперь. Но физическая боль хоть немного отвлекает от того, как тяжело все рассказывать. А еще Лоренцо подсознательно ждет, что герцог оттолкнет его в гневе и отвращении, поняв наконец, что его злополучный любовник заслуживает куда худшего наказания, чем какое-то самобичевание. Ждет боли, презрительных слов, хлопка двери… А Эскал слушает его молча, хмурясь по временам, но не прерывая своей работы и ничем не выдавая своих чувств. И когда Лоренцо умолкает, он продолжает молча наносить мазь на оставшиеся ссадины, не торопясь отвечать. На самом деле он просто не знает как. Объективно ему действительно есть на что разгневаться; но у него нет на это ни сил, ни желания. А ведь он еще и понимает, что Лоренцо сам себя презирает и ненавидит за все, что сделал — потому и бичевал себя так безжалостно, потому и избегал общества Эскала, которому — и не ему одному — итог действий Лоренцо принес столько боли… — Ступай, Бартоломео, — очень ровно произносит священник, как только тот отступает на шаг, закончив обрабатывать его израненную спину. — Ты все знаешь, теперь ступай. — Он медлит, не оборачиваясь. — Идите, герцог, я никуда не денусь. Я буду тут, пока не… пока не понадоблюсь вам. И Эскала прошивает осознанием, что Лоренцо абсолютно уверен, что единственный для него исход — это как минимум арест, а как максимум… А «как максимум» для Лоренцо — это если Эскал его возненавидит. Или просто отступится от него, не захочет больше даже дела с ним иметь. Арест и возможная казнь его беспокоят меньше всего. Но герцог об этом не догадывается. — Не гоните меня так поспешно, святой отец, — помедлив, отзывается Эскал в тон Лоренцо. — Я еще не закончил. И с этими словами он, мягко взяв любовника за плечи, разворачивает его лицом к себе. Касается кончиками пальцев синяков на груди: — Это тоже не стоит оставлять без внимания. Лоренцо смотрит на него почти непонимающе, неверяще даже, в искреннем замешательстве. А Эскал наклоняется ближе, едва касаясь губами губ священника, и шепчет: — Я же сказал, что не хочу потерять еще и тебя. И целует, глубоко, настойчиво, удерживая за запястья — раз уж обнять по-настоящему, не причинив боли, не может — и не давая отшатнуться. — Ты все, что у меня осталось. Лоренцо колотит как в лихорадке: — Я не… — Что «не»? — Эскал продолжает удерживать его за руки, пытливо вглядываясь в лицо. — Я не хочу причинять вам боль, — выдыхает наконец священник. Пытается отвернуться, но Бартоломео удерживает его. — Я не хочу, чтобы вы меня оправдывали. Одному богу ведомо, с каким трудом даются Лоренцо эти слова. — Я не оправдываю никого, — вздыхает Эскал. — Но и не обвиняю. Я и сам виновен не меньше, чем все остальные — потому что держался в стороне слишком долго. Меркуцио, — он запинается, — подвела его горячность и поспешность Ромео. Ромео и Джульетту подвела вражда их семей — слышишь, Лоренцо? — вражда их семей, не ты. Чума, а не ты, остановила твоего гонца; Ромео, а не ты, решил принять яд; Джульетта, а не ты, решила покончить с собой. Ты сделал что мог, но ты не всемогущ — и судьба оказалась сильнее. Я тоже не всемогущ, но я и не пытался что-то сделать — кто знает, может, я бы мог предотвратить все эти события?.. Он говорит спокойно и рассудительно, как и обычно. Останавливается перевести дух, невесело улыбается, добавляет: — А может, мы смогли бы сделать это вместе. Если бы только ты рассказал мне раньше… Он осторожно касается щеки Лоренцо тыльной, не испачканной в мази стороной ладони. — Видишь, я не оправдываю ни тебя, ни себя. Священник может только безмолвно кивнуть. А Эскал продолжает: — Я не говорю, что ты невиновен. Я не говорю, что все это не причинило мне боли. Вновь почти касается губами губ Лоренцо и выдыхает: — Но я по-прежнему говорю, что не хочу потерять тебя.