жёлтые цветы

Роджер любит рисовать подсолнухи. Брайан думает, что эти жёлтые мультяшные цветы напоминают ему о детстве на ферме. Но Роджер не помнит своё детство, ему просто нравится водить по бумаге жёлтым карандашом и улыбаться в никуда. Брайан всматривается в эту безмятежную улыбку, иногда допуская мысль, что, может быть, истинное счастье и спокойствие доступны только сумасшедшим. Строго говоря, им запрещено называть пациентов сумасшедшими — это оскорбление. Тем более в клинике такого ранга. Но Роджеру наверняка всё равно. Он целыми днями рисует жёлтые цветы, ненавидит красный цвет и темноту, и курит так часто, что доктор Мэй начинает всерьёз опасаться, что его пациент умрёт от рака лёгких прежде, чем закончится восстановительный курс психотерапии. Он подолгу наблюдает за Тейлором, которого привезли три месяца назад богатые, но сильно потрёпанные жизнью родители. Роджер выглядел непривычно для обитателя подобных мест. Чистая солнечная улыбка, солнечные же волосы, легко спадающие на синие глаза, и джинсовая рубашка, расшитая шёлковыми радужными птицами. Мэй тогда даже удивился — разве может быть с этим летним мальчиком что-то не так. Но, когда с процедурой оформления бумаг было покончено, и он вышел побеседовать с родителями нового пациента, те слишком откровенно отмалчивались, отводя глаза, и так поспешно сбежали с крыльца и уселись в машину, тут же рванувшую с парковки, что стало понятно — случай Тейлора не так-то прост. Синдром маниакальной депрессии. Звучит слишком уныло и не страшно. Особенно с тех пор, как стало модным эту самую депрессию романтизировать. Каждый второй подросток кичился тем, что он, дескать, депрессивная личность и жизнь его составляют лишь душевная боль и бесчисленные страдания. Обычно под страданиями подразумевался запрет родителей на прогулки позже одиннадцати или отсутствие в магазине пластинки с песнями любимого исполнителя. С Роджером всё было иначе. Брайан убедился в этом первой же ночью, когда из палаты Тейлора раздались жуткие крики, мало похожие на человеческие. Он метался по комнате, бил руками стены и едва не выцарапал себе глаза, если бы не вовремя подоспевшие санитары. Укол — и спасительное лекарство вливается в вену, смешиваясь с кровью, полностью глуша эмоции и даря химическое спокойствие, которое способно однажды превратить человека в жалкое подобие его прежнего, совершенно изменив личность и погасив внутренний свет. Мэю очень не хотелось пичкать этим Роджера, но иначе тот не мог заснуть, а слушать его крики и плач было просто невыносимо. Да и другие пациенты жаловались. Но это ночью. Днём же Тейлор вновь поражал ласковой спокойной улыбкой, сиянием синих глаз, от чего многие, надолго тут прописавшиеся, млели, и совали ему в руки почти полные сигаретные пачки и шоколадки в скрипучей фольге. Он всем ужасно нравился, даже самым угрюмым и отчаявшимся, а пожилая миссис Томпсон называла его «Светлячок», и гладила по золотистым отросшим локонам, когда он, свернувшись в клубочек, клал голову ей на колени. Они сидели на бежевом длинном диване в общей комнате. По пятницам разрешалось смотреть телевизор. Не фильмы и не музыкальные видео, конечно, просто какие-то передачи про природу или мультфильмы, без слишком частой смены планов и громких звуков. Брайан знал, что Роджер предпочитает про природу. Он как завороженный вглядывался в экран, когда показывали водопады и заснеженные горные пики, наклонял на бок голову и слегка приоткрывал рот, когда картинка сменялась бескрайними маковыми полями, и по-детски прижимал к губам сложенные ладони, если видел размеренные морские волны, накатывающие на песчаный берег и белые молнии крикливых чаек. В такие моменты Мэй готов был забросить все научные теории и постулаты, разувериться в действии любых препаратов, сорвать с себя белый халат, схватить за руку Роджера и увезти его на побережье, чтобы тот вдыхал солёный терпкий воздух, а ветер играл с его волосами и раздувал рубашку больничной пижамы. Брайану кажется, что такой способ вернуть Тейлора к нормальной жизни — единственно-правильный. Но, само собой, никто не позволит ему этого сделать. Поэтому остаётся день ото дня наблюдать, пытаться задавать вопросы — ответом на которые неизменно была всё так же туманная улыбка — и заполнять историю болезни повторяющимися фразами, с каждым разом всё больше теряя надежду. Нужно было понять, что же случилось с этим чудесным парнем. Что-то страшное, раз заставило его молчать постоянно и лишь взрываться болезненными воплями каждую ночь. Однажды Мэю показалось, что он почти близок к разгадке. В тот день с самого утра стояла ясная тёплая погода, и пациентам было разрешено выйти на прогулку в закрытый дворик, усаженный низкими кустами шиповника и обнесённый трёхметровым бетонным забором. Роджер сидел на траве, прислонившись спиной к скамейке, рисовал свои подсолнухи, иногда поднимая голову и близоруко щурясь на солнце, а в уголке его губ дымилась сигарета. Мэй тихонько подошёл и опустился рядом, не боясь испачкать белый халат травяной зеленью. — Можно? — он показал взглядом на рисунок. Роджер кивнул, разжал пальцы, и в руки Брайана перекочевал альбом, на каждой страничке которого распускались самые солнечные на свете цветы. Он листал страницу за страницей, но все они были идеально похожими друг на друга, как будто сделанными под копирку. Только в середине нашёлся один рисунок, заставивший Мэя замереть и перевести взгляд на Тейлора, чтобы убедиться — он правда не против. Поперёк листа тянулась жирная красная полоса, а по обе стороны от неё довольно чёткие зарисовки — как будто в прежней жизни Роджер был профессиональным художником — настолько удачно он изобразил парой линий и штриховкой объятия, переплетение пальцев, чьё-то улыбающееся лицо и то же самое лицо, с чёрными провалами вместо глаз внизу листа. И опять пальцы, заломленные в страдальческом жесте, словно тянущиеся к кому-то, прося о помощи. — Роджи? — Брайан не ждал ответа, но попытаться стоило, — что здесь нарисовано? Он развернул альбомный лист к Тейлору, и тот дёрнулся, как от удара током. Прикурил очередную сигарету от окурка предыдущей и задышал часто, испуганно. Было опасно продолжать, но Мэй чувствовал, что потихоньку находит конец нитки, потяни за которую — и всё откроется, станет ясным и тогда уже точно можно будет мягко вывести Роджера из болота сумасшествия. Но тот всё так же испуганно глядел на собственный рисунок и поджимал к себе коленки, обхватывая их одной рукой, словно хотел спрятаться от напора доктора Мэя и страшной картинки. — Ты потерял кого-то? — не отступал Брайан. Тейлор заправил за ухо прядь волос, Мэй заметил, как на его виске под белой кожей быстро бьётся синяя жилка. Пульс, должно быть, участился до сотни ударов. Жалость болезненно сдавила горло, но Брайан успокаивал себя тем, что действует во благо. И чуть сам не свалился с сердечным приступом, когда услышал ответ Роджера — впервые услышал его голос: хрустальная крошка — осколки, разлетевшиеся по комнате. — Да. У меня друга не стало. Надо было продолжать расспросы, но в синих глазах расплескались такие боль и темнота, что только бессердечный и чёрствый коновал смог бы найти в себе силы не заканчивать пытку. Мэй таким не был, и он не смог. Закрыл страшный рисунок, очередной страничкой с подсолнухами и вернул Роджеру его собственность. — Если ты захочешь мне рассказать в любое время, даже ночью, я буду с тобой, чтобы послушать. Хорошо? Тейлор погладил альбомный лист дрожащей рукой, и впервые посмотрел прямо в глаза Брайану — осмысленным живым взглядом. Затем кивнул и отвернулся, как будто любуясь розовыми цветами на ближайшем кусте. С того дня, Роджер понемногу начал разговаривать. Пусть мало и не всегда связно, но это уже было достижение. Он будто экономил слова, выбирая только самые нужные и точные, но никогда не забывал сказать «Привет», видя, как Мэй заходит в его палату. — Привет, — отвечает Брайан, садясь на край роджеровской постели, — как ты сегодня? Роджер улыбается и кивает головой, что наверное значит — «как обычно». Во всяком случае, Брай привык так думать. Он всё не может подвести разговор к тому — случившемуся в парке, но догадывается, что смерть горячо любимого друга сотворила с Тейлором такое. Это случается. Самые радостные и светлые люди могут легко сломаться, если столкнутся с болью, которую будут не в состоянии перенести. Брайану хочется расспросить о том друге, но он щадит своего тихого пациента, потому что страшно снова увидеть в его глазах отчаяние и бесконечный ужас. — Сегодня по телевизору будут показывать фильм про леса Австралии, — сообщает Мэй, с удовольствием отмечая, как светлеет лицо Роджера, и улыбка становится отчётливей, — и не кури до завтрака, а то нам придётся тебя ещё и от гастрита лечить. — Одну? — вопросительно смотрит Тейлор, для убедительности показывая поднятый вверх указательный палец. И Брайан понимает, что не в силах сопротивляться под умоляющим взглядом синих глаз. — Но только одну, договорились? И вдруг происходит то, чего Мэй совершенно не ожидал, — Тейлор радостно подаётся навстречу и заключает доктора в объятия, горячо дыша тому в шею. Брай сидит опешивший, даже не в силах поднять руки, чтобы ответить тем же. В голове за секунду проносится куча мыслей, одна из которых пугает особенно — он уже давно и мучительно хочет Роджера Тейлора, и сейчас полностью и окончательно это осознал. При чём хочет не только в сексуальном плане, а намного серьёзнее. Хочет быть с ним рядом по ночам, отгоняя кошмары и прижимая к себе, хочет показать ему море и те самые леса Австралии, хочет отправиться с ним в дурацкий Диснейленд и прокатиться на всех каруселях, кидаясь попкорном и объедаясь сахарной ватой, хочет пригласить его в кино и держаться за руки во время фильма, хочет показать ему любимые пластинки и наброски для песен, хочет вытащить его из этих однообразных комнат со стерильными постелями и решётками на окнах. Хочет, чтобы Роджер вновь ожил. Решение приходит само собой: Мэй уменьшит дозу препаратов, потому что знает — в противном случае, Тейлору отсюда никогда не выбраться. Вечером Родж привычно залезает с ногами на диван и оглядывается по сторонам в поисках милой старушки миссис Томпсон, но той всё нет, и Брайан не знает, как объяснить ему, что она больше никогда не придёт. Её сердце остановилось в шесть часов утра — просто пришло время, она умерла легко и безболезненно, с бледной улыбкой на сухих губах. Но Роджеру это нельзя знать, по вполне понятным причинам. Мэй видит, как лицо его пациента всё больше приобретает растерянное выражение и спешит навыручку. — Роджи, миссис Томпсон слегка приболела и сегодня легла спать пораньше. Ничего, если мы с тобой посмотрим телевизор без неё? Тейлор глядит, склонив голову к левому плечу, внимательно и недоверчиво, губы его беззвучно шевелятся, Брайан внутренне собирается, ожидая, что ему сейчас придётся успокаивать истерику. Но Роджер, видимо, понял что-то, что его устроило, поэтому привычно свернулся на диване, уместив на голову теперь уже на коленях Мэя. И тот сидел, почти не глядя на экран, поглаживая длинными пальцами светлые тёплые волосы, и сердце его колотилось как никогда в жизни. Брайан твёрдо решил — он вытащит Тейлора из этой клиники, во что бы то ни стало. Но близится тяжёлая ночь, без привычной дозы успокоительного, значит вновь будут крики и плач, и попытка изувечить собственное лицо. Ничего, успокаивает себя Брай, они справятся. Он будет рядом, будет держать руки Роджера, если понадобится, будет рассказывать ему сказки или петь колыбельные, что угодно, только бы отвлечь от тех кошмаров, которые не дают ему спокойно спать и грызут изнутри. Всё будет хорошо, он слезет с этой дряни, постепенно придёт в себя, станет больше говорить, смеяться над мэевскими шутками, рисовать не только жёлтые цветы и курить в два раза меньше. И, в один прекрасный день, Брай сообщит своему самому любимому пациенту, что курс лечения подошёл к концу, и он полностью свободен, как от стен клиники, так и от своих страхов. Они вместе выйдут на крыльцо, Тейлор, возможно закурит, и будет искать прищуренными глазами машину родителей, а Мэй прикоснётся к его плечу и негромко скажет: — Хей, Роджи, можно позвать тебя на свидание? Да, вот прямо так, потому что не хочется ходить вокруг да около. В новой роджеровской жизни всё будет эмоционально лёгким и предельно-ясным. Замечтавшись, Брай не заметил, что фильм подошёл к концу, и все пациенты начали потихоньку разбредаться по палатам, чтобы получить вечернюю дозу медикаментов. Роджер сонно поднялся с мэевских колен, потряс волосами, сладко зевнул в кулачок и откровенно ласково поглядел на своего доктора. Мэй был готов поклясться, что на него не смотрела так даже родная мать, когда он выпускался из начальной школы. В синем взгляде Роджера было то самое море, которым грезил Брайан, и солнечное небо и сухой горячий песок безлюдных пляжей, и желание любить кого-то рядом и весь мир в придачу. И взгляд этот предназначался совершенно точно именно ему — Брайану, он был прямым и осмысленным, без прежнего расфокуса и туманности. Радость затопила мгновенно — Роджер идёт на поправку! И это даже без отмены лекарства, значит, после станет ещё лучше. — Идём спать, Роджи? — произнёс Мэй, поднимаясь с дивана и протягивая руку пациенту, отмечая про себя, что ему бы хотелось сказать это в гостиной собственной квартиры и повести Тейлора в спальню, чтобы тот лёг на мягкую огромную кровать с прохладными льняными простынями, и на ночь они выпили бы сладкого вина, а не горькие больничные пилюли, и у Роджера бы не было времени на кошмары, потому что Мэй бы не на секунду не отпускал его, целовал и гладил, и шептал на ухо о том, какой он красивый и солнечный и как с ним рядом хорошо и спокойно. Роджер схватился за протянутую руку, доверчиво прижался щекой к раскрытой ладони Брайана и сказал: — Ты мне нравишься. Так нельзя говорить, наверное, но я даже рад, что миссис Томпсон заболела и я смотрел кино с тобой. Это была самая длинная фраза из всех, что слышал от него Брайан. И ощущение мягкой кожи щеки Роджера вместе с этими словами и с радостью от того, что пациент начинает приходить в себя, сделало доктора Мэя самым счастливым человеком. Теперь он не сомневался — они точно справятся. *** Группа студентов медицинского колледжа испуганно жалась в коридоре, под ухмылками плечистых санитаров, ведущих мимо всклокоченного старика, сыпавшего проклятиями. — А вот вы где! — быстрым шагом к ученикам подходил седой профессор в распахнутом белом халате, из-под которого выглядывал классический тёмно-синий костюм, — сделайте лица попроще, и идём. Сегодня рассмотрим несколько интересных случаев и не нужно бледнеть, это обычные больные люди, а не одержимые дьяволом. Студенты направились за энергичным профессором, теребя в руках заранее заготовленные блокноты. Тот резко остановился у одной из палат и круто развернулся к ученикам. — Вот, например, пациент Мэй, двадцать семь лет, четыре года назад он сам был лечащим врачом в этой клинике, но подвинулся мозгами, когда один из его пациентов порезал вены, после изменения условий лечения. Вытащил, понимаете ли, лезвие из точилки для карандашей и вскрылся. Доктор Мэй не смог перенести осознание своей врачебной ошибки — накануне он резко снизил дозу препарата, получаемого пациентом и купирующего приступы. Вон он сидит — можете посмотреть, днём он спокойный. Студенты приблизили лица к окошечку в двери и увидели типичную светлую палату, показавшуюся бы даже уютной, если бы не решётки на окнах. Посреди комнаты, прислонившись спиной к железной кровати, сидел на полу худощавый кудрявый юноша и рисовал на лежащем перед ним листе огромные ярко-жёлтые подсолнухи.