Галлюцинация

      — Ром, ты можешь хоть пару минут помолчать? — недовольно воскликнул парень, нервно взъерошив светлые волосы на макушке и смотря на своего собеседника с явным укором.       Тот резко вскинул руки в невинном жесте, всем своим видом давая понять, что он даже не собирался выполнять брошенную ему просьбу.       — Понимаешь, ли, в чем вся соль, Дим? Не могу, даже при всем своем желании. Не могу и все тут! И ты знаешь почему. А также ты прекрасно знаешь, что я прав, поэтому тебя так ломает. Просто прислушайся ко мне, тебе же будет легче! — отозвался подросток, продолжая мерить шагами небольшую комнату друга, демонстрируя тому, все свое недовольство, яростно сверля парня взглядом льдисто-голубых глаз.       — Я не буду тебя больше слушать, понял? Напомнить, чем мне обернулись твои советы в прошлый раз? — все больше приходя в ярость, прогремел Дима.       — Да, согласен, но в этом не было моей вины! И не смотри на меня так! Ты перевернул с ног на голову все мои слова и все равно поступил по своему, просто сваливая все последствия на меня! — выдержав суровый взгляд темных глаз, ответил Рома.       В душной комнате повисло тяжелое молчание, прерывавшееся лишь шелестом листков на столе, которые с удовольствием поддавались легкому ветерку, создаваемому серым вентилятором. Летнее солнце неумолимо пекло, прорываясь сквозь толстые угольно-черные занавески, скрывающие комнату от любопытных глаз прохожих с улицы. Дима обзавелся этой квартирой совсем недавно, поэтому большая часть комнаты оставалась пустующей.       С одной стороны, у стены, стояла кровать, оставшаяся от старых хозяев. У нее не хватало одной железной ножки, которую заменяла стопка книг, грозившаяся в любой момент поддаться напору и обрушиться, но стойко тянула уже пару недель. Рядом возвышался деревянный стол, заваленный бумагами с работы. Вот и весь интерьер. Довольно скудно, но молодому человеку, только получившему долгожданную самостоятельность, с лихвой хватило и этого.       — Ты должен поспать, чувак, иначе у тебя мозги в трубочку свернутся, — Рома подошел к другу и дважды похлопал его по плечу — их старый жест, еще с детства, обозначающий поддержку, так они давали друг другу понять, что рядом. И это было сейчас наивысшей формой помощи для Димы, корчащимся под давлением своих размышлений.       — Ты же понимаешь, что тогда я не смогу с тобой говорить, — пробормотал тот, уткнувшись в свои колени, подтянутые к тяжело вздымающейся груди. — А ты мне нужен, даже несмотря на то, как сильно ты меня раздражаешь.       Рома усмехнулся и с тяжелым театральным вздохом опустился на пол рядом с другом. Дима чувствовал сильное плечо парня рядом с собой, это придавало ему сил и не давало окончательно впасть в отчаяние. Его разрывало на части от непонимания того, что ему дальше делать со своей жизнью. Голос разума неумолимо твердил ему идти вперед по намеченной тропе, как бы ни было тяжело двигаться против течения, которое создавала его семья. А другая его часть безумно хотела послать все к чертовой матери и уехать из этого города, как можно дальше от этих назойливых «учителей» его жизни и ненужных советчиков, липнущих к нему, как мухи на мед.       — Твой недосып и стресс выливаются уже в настоящую шизофрению. Надо с этим завязывать, — тихо сказал Рома, зная, что друг в любом случае его услышит.       — Прекрати говорить так, словно ты — моя совесть, — фыркнул Дима, поднимая глаза на собеседника, тот понимающе кивнул и откинул голову к прохладной стене, спасаясь от жуткого зноя.       — Хорошо, — отозвался Рома, прикрыв глаза и слушая частое дыхание друга, терпеливо ожидая, когда тот будет готов к тому, чтобы поделиться с ним своими мыслями.       Молчание окутало их обоих, не создавая неловкости или дискомфорта. Нет, у друзей было свое отношение к тишине, она никогда не вызвала у них чувство пустоты, совсем наоборот. Тишина, образовывавшаяся при их общении — это глубинное, наполненное смыслом времяпрепровождение, как правило, означало, что они настолько доверяют и настолько понимают друг друга, что просто не нуждаются в заполнении этой паузы ненужными шаблонными фразами. В этом молчании было гораздо больше смысла, чем в бестолковой болтовне. Каждый думал о своем, пытался понять о чем думает друг и пытался найти пути решения образовавшейся проблемы.       — Там действительно не было твоей вины, — прошептал Дима, смотря в противоположную стену, по которой бегал солнечный луч, проскакивающий через щель в шторах и пляшущий по обоям.       — Дошло, наконец? — усмехнулся Рома, уловив как уголки губ друга дернулись в полуулыбке. Дима понимал, что так парень пытается разрядить обстановку, не пытаясь обидеть друга.       — Я не послушал тебя, такого наговорил матери, — он печально покачал головой, прокручивая в голове этот ужасный момент. — Эта ссора — только на моей совести, ты был прав, как всегда. А я, дурак, не прислушался. Теперь расхлебываю.       — Она тебя простит, вот увидишь. Все поймет, просто дай ей время.       Дима кивнул, продолжая наблюдать за причудливым танцем солнечного луча, находя в этом успокоение и отвлечение от своих мыслей.       — Скажи мне, нахрена я вообще живу? — неожиданно громко воскликнул Дима. — Я вот в упор не понимаю, зачем все это? — он широким жестом обвел руками вокруг себя, подчеркивая этим свои слова.       — Ты хочешь, чтобы я сказал тебе в чем смысл жизни?       — Да, черт побери! Да, объясни мне, в чем смысл этой скотской жизни? — закричал Дима, ударяя кулаком по полу рядом с собой с такой силой, что паркет захрустел под таким давлением. — Я не могу понять, зачем я живу, Ром. Каждый день открываю глаза и задаю себе этот вопрос, и еще ни разу я не смог найти на него ответ. Иногда просто хочу заснуть и…       — Я знаю, знаю. Но, поверь, та пустота, которая тебя ждет после — ничем не лучше, даже наоборот, еще хуже.       — А если там все-таки что-то есть? Вдруг на той стороне что-нибудь этакое имеется? И тогда, станет ясно, для чего все мы живем — получить вознаграждение в конце, попасть в лучший мир, найти то, что не смогли обрести при жизни?       Наступила тишина, а потом друзья сами же и рассмеялись над этой пафосной и пропитанной великой мудростью речью. Их хохот заполнил все пространство, заставляя тяжелый душный воздух закружиться вокруг них.       — Такой бред вслух ты еще ни разу не произносил, — пробормотал Рома, утирая с глаз слезы, вызванные длительным приступом веселья. — Если бы я не был частью твоего подсознания, я бы подумал, что ты чокнулся.       — Да уж, — Дима печально улыбнулся, какой-то частью своего разума понимая, что на самом деле, он уже давным давно сошел с ума. Но эта мысль тут же покинула его, ей на смену вернулись те, что душили его изнутри. — Я ведь и не живу, Ром. Ты это знаешь. Просто существую. Ем, сплю, иду куда-то. И все бессмысленно, абсолютно каждое мое действие не несет с собой никакого смысла. Тогда зачем все это? Не проще бы было последовать за тобой? — уже тише спросил парень, всматриваясь в такие знакомые и такие далекие черты своего собеседника, который в его памяти навсегда останется подростком с яркими голубыми глазами.       Дима всегда видел его точь в точь, как в последний день. Им тогда было по двадцать, жизнь только начиналась, и они вместе шагали во взрослую жизнь, уверенно ступая вперед, всегда вместе, всегда готовые помочь друг другу и поддержать. Их дружба, начавшаяся еще с песочницы во дворе, и со слов: «Давай лепить куличики», непрерывно длилась всю их сознательную жизнь.       Они были студентами, оба отказались от музыкальной карьеры в пользу семейных наставлений. Но не бросали свое увлечение, играя в группе по ночам в одном из столичных ресторанов. И вот, возвращаясь после очередного выступления в общежитие — Рому сбила машина. Он умер на месте, до приезда скорой, на руках у лучшего друга.       Прошло уже больше десяти лет, а Рома продолжал являться к Диме в самые трудные периоды его жизни. И всегда выглядел как в тот вечер: темные волосы взлохмачены, в ухе сверкает серьга с небольшой подвеской в виде крыла, заношенная темно-зеленая толстовка с протертыми рукавами, черные рваные джинсы и кеды, с застиранными шнурками и въевшимися пятнами на ткани. На правой щеке красовался шрам, полученный им в драке в седьмом классе, он всегда был для парня предметом гордости. Хоть в той стычке он получил сотрясение мозга и отключился, тем не менее всегда хвастался этой боевой раной.       Лицо Ромы навсегда осталось молодым и свежим. Его глаза всегда были наполнены печалью, несмотря на звонкий смех и блестящую улыбку. Так Дима видел в этом отголосок своей вины за смерть друга.       — Ты отвлекаешься от темы, — раздался над ухом хриплый голос. Глаза Ромы пристально смотрели на друга, зная куда пустились его мысли. — Ты на самом деле не хочешь этого. Тебе плохо и ты вновь поддался этим размышлениям, но поверь мне — как части твоего пропитого мозга — ты хочешь жить. Тебе просто нужно найти силы.       — Где я должен их взять? Где?       Рома кашлянул и кивнул головой в сторону кровати. Проследив за его взглядом, Дима понял о чем думает друг и покачал головой.       — Нет, братан, даже не начинай, — запротестовал Дима, отводя взгляд от заклятого инструмента под кроватью, который он привез с собой, сам не зная зачем.       — Ты же понимаешь, что я — это ты. Так что этого хочешь ты, даже не отрицай, — усмехнулся Рома, пихая друга в плечо, подталкивая его к действиям.       Дима содрогнулся от одной мысли о том, чтобы вновь взять в руки эту гитару. Он не играл на ней с того рокового вечера, она напоминала как он стоял на коленях на мокром асфальте, держа Рому и смотря как из него медленно вытекает жизнь. А рядом валяется эта гитара, безучастная и безжизненная, как и тело друга, спустя всего пару минут…       — Прекрати! Быстро прекратил заниматься самокопанием, поднял свою задницу и настроил инструмент! А то я за себя не ручаюсь! — закричал на него Рома, вскакивая с пола и ставя руки в боки.       Но Дима не мог. Не мог заставить себя пошевелиться, не мог прекратить винить себя за то, что не спас друга, не мог забыть этой картины, не мог вернуться к музыке, которая бы напомнила ему, что Ромы больше нет, что то занятие, которым они стали заниматься вдвоем — теперь придется продолжить одному. Это выше его сил. Дима опустил голову на колени и потянул себя за волосы, желая унять внутреннюю боль, заменив ее физической.       — Послушай меня, — тихо сказал Рома, присаживаясь напротив истязающего самого себя друга. — Нет никакого смысла в жизни, понимаешь? Если искать во всем смысл — пропадет интерес. Жизнь — это то, для чего стоит жить! Сама жизнь! Любовь, семья, путешествия, музыка! Ты сам находишь свой собственный смысл, ты сам его создаешь. Тебе всего тридцать лет, это только начало. Начало, которое ты своими собственными руками превращаешь в конец. Ищешь повод, чтобы удрать от борьбы, от сложностей. Последовать за мной легко, а вот жизнь — это испытание, которое ты обязан пройти, понял? Тебе дали второй шанс, ведь под машиной мог оказаться не я, а ты. И ты этот шанс разбазариваешь на самобичевание, угрызения совести и сожаления!       Наступила тишина, только сердце в груди Димы колотилось так, словно грозилось выскочить в любой момент.       — Твоя жизнь не должна обрываться, ты столько всего можешь сделать. У тебя столько планов. Не позволяй очередному кризису отнять у тебя самое ценное — жизнь. Чтобы не происходило с тобой, какие бы трудности не ждали тебя на пути, помни, что жизнь — это самое прекрасное и удивительное, что с тобой происходит. Я этого лишился, так не позволяй временным неприятностям отнять это и у тебя, — Рома положил руки на плечи Димы и ободряюще улыбнулся другу. — И ты должен меня отпустить, друг. Ты сам это знаешь, просто не хочешь себе в этом признаваться. Меня уже не вернуть, и я — просто плод твоей фантазии. С этим надо завязывать.       — С кем же мне тогда трепаться? — улыбнулся Дима, прекрасно понимая, что эта назойливая часть его сознания, являвшаяся в образе его лучшего друга — права. Но от этого понимания легче не становится. Дима сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу, оставляя на ладонях кровоподтеки.       — И еще кое-что, — проговорил Рома, поднимаясь на ноги. — В том, что случилось со мной — не было твоей вины, ты знаешь это. Так что хватит искать свою вину там, где ее и быть не может.       — Из каких клоак моего подсознания ты достаешь эту информацию? — Дима поднялся вслед за другом, чувствуя, что это их последний разговор, который перевернет всю его жизнь, который, наконец, приведет его в чувства и восстановит его веру в слова, сказанные Ромой, то есть его собственным воображением.       Лицо Ромы озарила улыбка, и впервые его голубые глаза окрасились радостью и счастьем, от чего огромный камень с грохотом упал с Диминых плеч.       — Прощай, Дима, — парень протянул руку другу.       — До встречи, Рома, — отозвался Дима, пожимая теплую ладонь друга.       Эта галлюцинация, стала для Димы реальностью, так не могло продолжаться вечно. Его жизнь остановилась тогда вместе с сердцем друга, а сейчас вновь ожило, забилось с таким рвением к жизни, что Дима почувствовал эту свободу. Свободу от вины, от сожалений и от горя. То, что сковывало его годами, наконец разрушено, он будет жить так, что все остальные будут ему завидовать. Он будет проживать эту жизнь за них двоих.       Дима вытащил из-под кровати гитару, прикоснулся к струнам, обхватил рукой гриф, чувствуя как внутри просыпается давно забытое ощущение полета и счастья. Музыка растеклась по его венам, возвращая парню это чувство легкости, музыка рвалась наружу столько лет, и только сейчас нашла выход.       Рома всегда будет жить в его воспоминаниях, но теперь его глаза, цвета безоблачного неба, навсегда останутся наполненными неподдельным счастьем...