Shot in the heart.

Наверное, несколько лет назад капитан Леви и подумать бы не мог, что однажды на поле боя он будет сражаться не с титанами, а со своим подопечным, превратившимся из друга во врага. Детский неокрепший разум поддался провокации, которая исходила со стороны людей, прикрывавшихся дружелюбными масками. Сколько бы не старались, силы Разведки уступали мощи в словах Зика Йегера — названного брата Эрена. Убеждал. Убеждал сильно. Был бы Аккерман ребёнком, поддался бы безоговорочно. Но он не рёбенок, не глуп. Слабая сторона Зика Йегера — убеждён в том, что у сильного нет изъянов. Он это говорит всем, кого видит. Но он не знает, что слабых сторон у сильных предостаточно. Однажды Леви сказал Зику, о чём думал. То ли в порыве ярости, то ли ради защиты. Цели в словах не было никакой, Аккерман просто погорячился. Равнодушное безэмоциональное лицо вмиг исказилось, глаза загорелись, в мозгу словно что-то выстрелило. Леви не хотел никому навредить. Он не хотел никого убивать. Но язык твой — враг твой. — Ты используешь брата, — рука грубо сжимает ещё живое тело. — Этим ты убиваешь его. У Эрена были мечты. А сейчас? Что сейчас? Ты их разбил. Возможно, всё бы обошлось, но Леви понесло — настолько сильно он хотел защитить Йегера, что до боли в горле кричал Зику что-то неразборчивое, грозное, пытаясь заглушить крики боли других — он не хотел их слушать. На этой поляне лишь они в троём — разозлившийся Зик, полуживой Эрен и жалкий капитан Леви, отчаянно пытающийся удержать в своих руках тело мальчика, которое с каждой минутой слабело. — Врёшь, Леви, врёшь. Папаша все эти десять лет пудрил ему мозги, из-за чего Эрен убедил себя в том, что просто обязан истребить всех титанов, — Зик вытер струйку крови, текущую у него изо рта. — Но ты же знаешь прекрасно, что это невозможно, да, Леви? Не думай, что я не знаю о том, что вы всей своей никчёмной разведкой договорились, что вернёте моего брата. Но подумай, где ему будет лучше? Там, где он раб, или там, где он — свобода? Настоящая свобода, которая обязательно, слышишь, обязательно вернёт былую мощь Марлии! А вы... вы все подохните в своей дыре, и будете жалеть о том, что всё это время удерживали настоящие, как у вас там, «крылья свободы» взаперти... А теперь отдай мне Эрена. Отдай, иначе будет хуже и для тебя, и для него. Леви не верил словам Зика. Может, здесь и была доля правды, но всё остальное — чистая ложь, которую Йегер неумело пытался скрыть под якобы умными словами. Леви молчал, долго молчал, глядел в дикие глаза Зика; он прижимал к себе тело Эрена, который вмиг напрягся и чуть было слышно что-то шептал. Нет... ни Леви, ни Зик не имели права распоряжаться судьбой бывшего солдата — он должен решить сам, с кем ему быть. Но Леви не мог — точнее, не хотел — отпускать Эрена, который вырывался у него из рук, проклиная. Аккерман не обращал внимания. Он смотрел на Зика. Он смотрел, стиснув зубы, не замечая силуэтов своего отряда — они стояли и просто смотрели, они стояли, не шевелясь. Микаса и Армин, всё это время сражавшиеся бок о бок против титанов, дрожали, они не знали, что им делать. Бежать туда и помогать Леви сражаться за Эрена? Или стоять здесь и ждать исхода? Или не исхода, а завтра, которое может и не наступит? Грудь капитана Леви пронзила острая боль. Взгляд серых глаз столкнулся с изумрудным — они поняли друг друга без слов. — Давай покончим с этим, Леви, — в голосе Эрена лёд — нет былых застенчивости и страха. — Ты больше не мой капитан, я — больше не твой подчинённый. Отныне мы враги. Микаса, Армин, Хистория — вы все мои враги. Я рождён был для того, чтобы спасти Марлию, — капитан кидает под ноги подростку один из своих клинков. — Поэтому не смей утверждать обратное. И Зика ты не имеешь права осуждать. Он спас меня от вас. Аккерман тогда сожалел о том, что не отпустил Эрена без боя. Потому что в груди ещё сильнее закололо, когда клинок в руке пронзил ещё тёплую плоть, и на руки брызнула багровая, как рассвет, кровь.

***

Он, несмотря на свой грубый и холодный характер, просил прощения у Микасы и Армина. Те молчали, лишь кивнули в ответ — они были опечалены не только смертью друга и брата, но и жестоким — по мнению суда — справедливым — наказанием бывшего капитана, что дал им шанс показать себя. Хистория не сдержала слёз. Микаса больно сжала плечо. Армин с улыбкой сказал, что за всё благодарен Аккерману. Ханджи обняла в последний раз, крепко-крепко, до боли сжимая плечи, и пообещала стать вторым Леви для его опечаленного элитного отряда. — Передавай привет нашим, Ривай! — женщина пыталась не плакать, но её выдавал дрожащий голос. — Постараюсь не подвести тебя и протащить твоих ребят через этот ад! Обещаю, что они вернутся живыми! — Хоть вы мне и не нравитесь, но я благодарна вам за всё, — Микаса тоже улыбалась через слёзы. — Я не злюсь из-за Эрена, потому что знаю, что другого выхода у вас просто не было. Но я не могу принять того, что вижу в последний раз улыбку на вашем холодном и равнодушном лице... — Прости... я пыталась им всё объяснить, но они не слушали, — Хистория опустила глаза. — Сказали, что ты убил полезного для них человека-титана. Хотя они прекрасно знали, что Эрен не намерен возвращаться. Ещё раз прости. И прощай. Мы будем помнить тебя. Я прикажу поставить тебе памятник, как великому бойцу человечества! Он любил их. Всех любил. Поэтому ему было больно расставаться с теми, кто заставил его сердце вновь биться. — Спасибо. На суде его спрашивают, почему он это сделал. А он молчит, словно ничего не произошло. Он молчит, будто бы опасаясь, что скажет не совсем то, что должен; он боится, что скажет это не тому, кому должен был. Его спрашивают — он молчит. Его ведут на эшафот — он молчит. Его поражает выстрел в сердце, и он всё ещё молчит.