Passion

Он подошел к старинному черному роялю. Худые бледные руки откинули крышку, явив взгляду белоснежные клавиши фортепьяно. Он снял пиджак, сел за рояль. Вдохновение овладело им, как овладевало всякий раз, когда он испытывал тягу к музыкальному инструменту. Он талантлив, как Шопен, может даже как сам Рахманинов. Он знал, он чувствовал музыку, как никто другой. Этот дар лился из него могучей рекой, будто по воле Божьей. Это было единственной, самой главной ценностью в его жизни. Тонкие белые пальцы коснулись клавиш. Музыка полилась из струн из-под откинутой крышки, пока он начинал играть. Это была медленная, проникновенная, почти зловещая мелодия, похожая на эхо прекраснейшего голоса. Она сменялась то на низкое рычание баса, то на яркие нежные ноты в верхнем регистре, то на мимолетные, едва слышемые трели в середине. Он любил музыку, как любят девушку, кончики его пальцев летали над би-молями, раздирая ночную тишину одинокими до боли нотами. Звук постепенно нарастал. Чистейшая импровизация разливалась по роялю, опоясывая сотнями звуков пустой зал. Никто не мог слышать этой музыки, которая была подобна хору тысяч ангелов, никто не мог трепетать от этого искусного исполнения. Только он, только рояль, только Млечный Путь за окном, словно усеявший небо молочными каплями. Эта музыка была молитвой, исповедью. Ладони плавали по клавишам, создавая невероятные, сильные, громогласные звуки. В нем говорила сама дума, все чувства, обуревавшие его. Он пытался извлечь из рояля что-то невообразимое, он пытался говорить, пытался кричать, используя инструмент как рупор. Вся его нутра выплеснулась наружу, рождая поистине божественный, совершенный звук, не похожий более ни на что. Аккорды опускались на пол, невидимые, но отличное слышные. Он словно растворился в музыке. Его чуткий слух ловил каждую ноту. Он вытаскивал из своего сознания мелодию, перестраивал ноты в нужной последовательности, воспроизводя мысли на клавишах. Он извлекал невероятные звуки из рояля, нежные, яркие, яростные, горькие. Он пел, но не голосом. Его быстрые искусные пальцы играли огромный цельный хор из нот. Итальянскую ночь прорезали звуки, способные поднять и мертвого из могилы, заставить его танцевать и светится от музыки. Но это место привыкло к полночным сессиям, которые устраивались в доме умершего композитора. Мэтт словно бросал вызов духу этого композитора. Вилла в Мольтеразио. О лучшем месте он и мечтать не мог - тихое, уединенное, сокрытое ото всех. Из виллы открывался удивительный вид на живописные скалы и на озеро Комо. История жизни здесь композитора Винчецо Беллини сама наводила на мысль купить этот дом. Что Мэтт и сделал, и почти каждую ночь проводил в компании старинного рояля в большом зале и бутылки вина. По воздуху разносился запах винограда. Мэтт недавно выпил половину бутылки красного вина, и чувствовал себя просто превосходно. Рояль, тишина, вино, Италия... что еще нужно для этого вечера? Разве что... Пальцы замерли на клавишах. Ну нет, он сейчас спит. Не может же он бегать за Мэттом целыми днями, ведь так? Но Мэтту этого хотелось, и даже очень. Хотя ему и так многое дозволено. Он не должен желать большего. Однако Мэтт желал, и желал сильно. При мысли о Доме сердце его затрепетало, и из рояля поднялась нежная, мягкая мелодия, похожая на эхо какой-то романтической элегии. Это была потрясающая игра, идеальная, виртуозная. Мэтт был способен на что угодно, но он не мог взять того, чего хотел. Широкие холодные ладони легли ему на плечи. Горячее дыхание полыхнуло над ухом. Спиной Мэтт почувствовал приближение чьего-то алчущего тела. Он инстинктивно оторвал руки от клавиш. - Не останавливайся. Прошу, - шепнул хриплый голос. Мэтт вернулся к игре, снова наполнив зал немного резкими от волнения и дрожи пальцев звуками. - Дом наклонился, стоя сзади Мэтта, расстегнул пуговицу на вороте черной рубашки фронтмена. Мэтт тяжело вздохнул и прикрыл глаза, дрожа всем телом. Дом обнял его, прижав к груди и проведя пальцем по бледным обнаженным ключицам Беллами. - У тебя такая холодная кожа, - тихо проговорил Дом, - Как и твое сердце. Мэтт в возмущении повернулся к Дому, схватив его за запястье. - Это не так. - Тогда почему ты отталкиваешь меня? - сердито спросил Доминик. - Это непросто, - поджал губы Мэтт. - Потому что ты боишься. Я знаю, чего ты хочешь... И кого ты хочешь. Дом поцеловал эти тонкие, изящные губы, поющие о безумии и многогранности человеческой сущности и реже - о любви. Мэтт поддался чуть вперед, почти поднявшись с табурета. Руки Доминика толкнули его в грудь, опрокинув на рояль, жалобно закричавший под вокалистом. - Ховард, что ты делаешь? - в возмущении воскликнул Мэтт. Дом накрыл его собой, сжав его лицо ладонями. - Ты божественен. Мэтт хмыкнул. - Ну, не так, как ты. Доминик ухмыльнулся, слегка покраснев. - Лесть? Это приятно... Он сорвал с Мэтта рубашку, прижавшись к его оголенному торсу. Забросив рубашку далеко через плечо, Дом взъерошил вокалисту волосы и окинул его голову назад. Он поцеловал Мэтта в бьющийся потерянной птицей пульс сонной артерии и вдохнул цитрусовый запах его кожи. Мэтт резко отстранился и высвободился из объятий Ховарда, и тот замер в удивлении. - Что с тобой? Мэтт покачал головой, вздохнув. Кожа горела в тех местах, где касался Дом, но он упрямо возвал к голосу разума. Ему и так было тяжело сдерживать свои чувства. - Прежде чем мы снова... ну, ты знаешь... Я хотел бы кое-что сказать. - Говори, - терпеливо вздохнул Доминик. - Это уже больше, чем дружба. Это даже не братская любовь, - Мэтт сделал шаг к нему, - То, как я отношусь к тебе, делает меня счастливее. Это настоящее безумие - быть с тобой, потому что ничего необыкновенного я и не мог вообразить. Ты показал мне что-то совершенно новое, открыл дверь в необычный мир. Я никогда никого не любил так сильно, как тебя. И Дом скромно улыбнулся, потупив взгляд глубоких карих глаз. Скромничает? Доминик? Ну и ну. Это улыбнуло Мэтта. - Может, вместо меня говорит одинокий шизофреник, общающийся по выходным с инопланетянами и исследующий по ночам теории мирового заговора, но сейчас время мне кажется живее, чем никогда прежде. Мэтт приподнял длинными пальцами миловидное лицо Доминика за подбородок. - Ты меня слышишь? Дом одним резким движением обхватил Мэтта рукой за талию. - Я готов слушать даже сущий бред, если только говорить его будешь ты. - Это должно остаться между нами. Понимаешь? - с трудом выговорил Мэтт. Дом заморгал, но ничего не ответил. Конечно, будет нехорошо, если общественность и фанаты узнают о их отношениях, но... Что может быть важнее, чем его чувства к этому худому, бледному пареньку? - Играй мне, Мэтт, - попросил он, - Играй. Беллами повернулся к нему спиной, сел за рояль. Снова полилась нежная и яркая мелодия, красноречиво говорящая без всяких лишних слов. Дом положил ему руки на плечи и закрыл глаза. И не было ничего ценнее этого момента. Дело не в вожделении и симпатии. Просто Дом знал, что чувствует к Мэтту самое высокое, что может быть в человеческих чувствах - смесь любви, уважения и восхищения.