Его дар

Над проливом Баб-аль-Мандаб опустились непроглядные тенета южной ночи. Время ужаса, внушаемого хрупким людям хищниками; время ночных комаров, прерывающих чуткий сон, заставляя охотников и собирателей бессильно вглядываться в мрак, не зная даже, ночь кругом или великие духи лишили их дара зрения. Так было, и так продолжилось бы и впредь, коли великий господин дождя и грома, несравненный Лэйгун, милостью ли своею, или же просто в силу природной рассеянности, свойственной всем обитателям Небесного Дворца, не даровал бы людям огонь. Пламя рассеяло тьму везде, где ступила нога человека, дикие звери склоняли головы перед новым владыкой земного мира или бежали в страхе. Лишь ночные кошмары, вечные, как и их владычица, прекрасноокая Си Ванму, продолжали из поколения в поколение напоминать людям о былых страхах, предостерегая от самой страшной ошибки, той, что могли совершить лишь разумные. Но предостережение не было ни услышано, ни понято, ибо сказано: не всегда разум и мудрость идут рука об руку. Избавившись от страха, лишились люди осторожности, без осторожности не стало единства, а разобщенность породила хищников внутри самого рода человеческого. И ушли они во мрак, ибо что хорошо для человека — плохо для кошмаров его души, и стали гасить огни всюду, где ступала их нога, ибо были они столь же умны, как и бывшие сородичи их, и знали, как обратить пламя в пепел. И так появились люди, для которых тьма ночная была не ужасом, но домом. Тем, кто скрывался во тьме у западного берега злополучного пролива, было и того легче не попасться на глаза случайному мореходу, ибо даже сам цвет их тел укрывал от взгляда, сливаясь с окрестной тьмой. Хоть не для того получили они от богов и великих духов сей дар, но и его сумели извратить, ведомые жаждой добычи. — Абу, Абу, вставай, звук моторов! — Белые люди часто говорят, будто бы все луноликие на одно лицо и отличить их нельзя. Но мало кто из них задумывается о том, что верно и обратное: огромные глаза европейских варваров, какого бы цвета не была их кожа, столь же одинаковы для потомка древних богов. Так и эти двое, как и окружающие их люди, были неразличимы меж собою для тех, кто мог бы увидеть их с приближающегося корабля, будь сейчас день. Ну, или умей они плавать в тыкве, но это уже совсем другая история. — Это точно они? — Не случайного морехода ждали те люди: такая стая могла собраться вместе только ради очень крупной добычи. И не приведи великие духи, чтобы итог этой охоты вышел недостаточным для того, чтобы насытить их всех: названный Абу пал бы в усобице среди первых, и даже небожителям неведомо, когда прекратила бы солёная кровь смешиваться с подобной себе водой. Но это были они — слуги древнейшей империи, чей род происходит от самих богов, кому по праву древности и цивилизованности принадлежали все иные земли и воды, вкупе с разумными и неразумными их обитателями. По крайней мере, они в это верили. И слепой верой в собственное величие незаметно низводили себя до уровня тех, кто поджидал их во мраке ночи. Ещё не стали они подобны друг другу, ибо величие предков действительно имеет значение, не давая мгновенно скатиться народу во тьму дикости и невежества, но вошедший в пролив корабль не нёс ни единого огня, и для тех, кто понимает, это уже было знаком. В тот день газеты западных варваров поведали о крупнейшей акции сомалийских пиратов за последние пять лет, приведшей к захвату нефти на один миллиард. Миллиард чего? Единственный носитель пламени борту захваченного к утру танкера в этом не разбирался. Зато пламя любви и милосердия хранил он в самом своём сердце. Стало жалко ему несчастных и распустил он завязки своих шаровар, являя свету главное из своих божественных орудий. И поднялось оное, подобно величавой голове морского дракона, что были истреблены ещё предками нынешних людей, в их безграничной жажде наживы. И единственный слепой глаз свой направило на чертоги прекрасной, но коварной Чан Э. И разошлись тучи, явив миру лунный свет. И исторгнуто было в небеса семя с такой силой, что поднялось на десять ли и обрушилось на землю благодатным божественным ливнем, нарисовав в лунном свете семижды по сто радуг. И на каждого мужчину, и на каждую женщину, коим уже наступило шестнадцать вёсен, но ещё не минуло сорока, как в самом проливе, так и на двадцать пять ли по обе его стороны упала хоть одна капля семени, прозрачного, как слеза младенца, сладкого, как нектар бессмертия, и всепроникающего, как изящные пальчики гейши или же воровки, что для ненасытного мужа, суть, одно и то же. И каждый, окроплённый божественной влагой, спустя ровно трижды по три лунных цикла, родил прекрасного ребёнка своего пола, с малых лет одарённого божественными добродетелями мудрости, терпения и милосердия, наследованными у своего отца. Жаль только, что большинство родителей не оценило столь щедрого дара, а иные жрецы немилосердных варварских богов призывали умертвить как самих детей так и родивших их на свет избранников и избранниц. Впрочем, где-то две тысячи лет тому подобное уже случалось, а люди, как известно, в большинстве своём слишком глупы, чтобы учиться на былых ошибках и слушать богов, а не их жрецов. Что же до юноши, то ни до, ни после его никто не видел; а если видел, то не помнил об этом, да помнил бы - не понял, что помнил, а коли даже и понял, то никому не сказал. А если бы даже и сказал, вы бы поверили?