****
Желание сдернуть с головы наушники сильно, но Мэдди держится, просто жадно ловит глазами мельчайшее движение мышц сидящей напротив Рин. И словами не передать выражения лица маленькой русалочки! И в голове стреляет мысль: «Она ведь поет мне! Не Бэну, не кому-то другому, а мне! Для меня!» От этой мысли по нервам проходит разряд, а под кожей зарождается жар возбуждения. В глазах у Рин шторм и слёзы, безбрежная тоска и незамутнённое счастье. В глазах Рин — океан чувств, плещущий через край. На лице Рин — робкая улыбка, такая неумелая, но искренняя. Мэдди понимает Одиссея, приказавшего привязать себя к мачте, когда остальные залили уши воском, только чтобы услышать пение сирен. Мэдди даровано больше, хоть она и не слышит. Ей дарована личная песня и возможность лицезреть эту магию. Всё внутри подрагивает, тело покрывается мурашками. Мэдди кажется, что если она закроет глаза, то сможет песню прочувствовать, но оторвать взгляд от влажных приоткрытых губ — выше её сил…****
Эта безмятежная улыбка на лице матери слишком ей знакома и сердце пропускает удар. Глаза жжёт и вести машину до квартиры, в которой её ждут Бен и Рин сложно, но она справляется. Парень и русалочка стоят в коридоре. Словно ждали её. Конечно же Мэдди знает, что не ждали, вернее ждали, но не то, чтобы под дверью. Бен что-то говорит, но единственное, что может выдавить из себя девушка это то, что мать опять под кайфом. А в следующее мгновение оказывается крепко прижата к твердой груди, а прохладная ручка Рин почти невесомо поглаживает по плечу, словно говоря: «Я тоже тут. Я тоже сочувствую тебе. Я тоже хочу помочь». И скрученная внутри пружина обиды, боли и напряжения медленно ослабляется, позволяя дышать таким привычным солоновато-хвойным запахом Бена, к которому примешивается горьковато-соленый запах Рин. Мэдди отрывает лицо от груди парня и сверху вниз смотрит на Рин. Та так неожиданно-близко!****
Бен переводит взгляд с одной девушки на другую, и словно в полусне подталкивает Мэдди к Рин. И с трепетом наблюдает, как они тянутся к губам друг друга…****
Губы у Рин такие же прохладные, как и руки. А от рук Бена по телу расходится всё возрастающий жар. И происходящее кажется таким правильным, стоять в объятиях парня и, одновременно, склонятся к бледному лицу русалочки. А потом, оторвавшись от мягких губ, увидеть смятение на родном, небритом лице и потянутся уже к его губам — горячим, более твердым, но таким же необходимым, как воздух. В поцелуе с Беном подтянуть, увлеченно разглядывавшую их, Рин ближе, сделать из двойных объятий тройные, словно внезапно сложившийся пазл. И когда воздуха перестанет хватать, не столько от длительности поцелуя, сколько от избытка чувств, не дающих полноценно вдохнуть, самым правильным будет прижать Рин к Бену, закусить губу, когда он опасливо потянется к ней, и задохнутся от хлынувшего по венам возбуждения, когда их губы таки соприкоснутся.****
Когда Мэдди позволяет ему поцеловать Рин, Бену кажется, что он окончательно сошёл с ума, что он сейчас сидит в своей комнате в наушниках, из которых льётся волшебная песня сирены, даря ему этот момент идеального мира. Мира, в котором две эти невероятные девушки в его руках, обе. И не нужно бояться, что он обидит одну из них, причинит боль. Мир в котором он — наконец-то может им, обеим, сказать: — Я люблю вас. Девочки, как же я вас люблю! Или ему только кажется, что говорит? Может просто не словами? А прикосновением. Тем как подцепляет край майки Мэдди и теребит не решаясь потянуть выше, а лишь гладит поясницу, как она любит. Тем, как другой рукой гладит шею Рин, там, где недавно шелушилась кожа и он готов был взорвать к чёртовой матери ту нефтяную вышку. Тем, как со стоном упирается лбом между их плеч, замирая, а затем, поднимает полный желания и просьбы взгляд к лицу Мэдди. Та только улыбается, переплетает пальцы одной руки с его пальцами, другая рука достается Рин, и Мэдди — прекрасная, тонкая, хрупкая, знакомая каждым изгибом и впадинкой, каждой татуировкой на коже цвета молочного шоколада Мэдди — тянет их в сторону спальни…