Бабочки и слабые точки

Рихард рисует бабочек. Он рисует не то чтобы слишком хорошо. Его наброски всегда анатомически точны и подробны, они напоминают рисунки внутренних органов и костей, какие студенты медицинских академий набрасывают между увлекательным повествованием о сердечных клапанах и желудочках (причём Рихард даже не иронизирует: это действительно увлекательно, почему бы и нет?). Ни одной упущенной детали, аккуратность и всегда — предельная точность. В этом тоже есть своя особая красота, но это не искусство. Эти рисунки не дышат, в них не трепещет жизненный свет — они мертвы, это всего лишь один из способов фиксации знаний о мире. У Рихарда рисунки такие же, и он знает об этом. Он рисует цветы, тщательно передавая строение цветоножки, цветоложа, даже количество пестиков, иногда птиц, но чаще всего, конечно, бабочек. Как-то он уже пытался нарисовать человека, но рисунок получился настолько отвратительным, что Нэйш тут же отправил его в камин. Это был не портрет и даже не его набросок — так законники рисуют физиономии преступников, чтобы развесить их на всех столбах. Он точно передал сходство, кто бы спорил? Очертания скул, изгиб губ, вздёрнутый кончик носа, он даже расположение веснушек запомнил довольно сносно, но изображение получилось настолько неживым, настолько мёртвым, настолько не передавало ничего, чем дышал и жил на самом деле этот человек, что могло бы сойти за оскорбление. К чёрту, в огонь. Убедившись, что его способности к портретам годятся разве что на рисование розыскных плакатов, Рихард вновь вернулся к бабочкам. А почему бы и нет? Помнится, в Исихо Рихард — нет, не Рихард, Асти, послушный, исполнительный мальчик, любимец медсестёр и всего персонала — умудрился выбить себе за безукоризненное поведение справочник о бабочках. Какой это был восторг! Оказалось, что бабочек существует великое множество. К нему-то в комнату залетали только те, что жили в Исихо, он их всех уже успел выучить, а со страниц книги на него смотрели, трепеща нежными крылышками, сотни, нет, тысячи, миллионы всевозможных видов! Асти утонул в чтении. Величественные золотистые мадилии, яркие эшшолии, трепетные, миниатюрные корны, фроу, утончённые шаласы с золотыми прожилками на шоколадного оттенка вытянутых крыльях… Рихард всю жизнь мог бы их рисовать. Вот, например, мелария. С виду невзрачная: самые красивые бабочки живут во влажных, круглый год обласканных теплом, лесах юга, а мелария — дитя коротких и дождливых северных лет, но бабочки интересны Рихарду не только своей красотой. Интересно, представляют ли люди, не увлекающиеся этими удивительными насекомыми, насколько разнообразен мир бабочек? Например, та же мелария — хищник. И одна из немногих видов бабочек, которые сами выращивают своё потомство, и более того — яростно их защищают. На их лапках располагаются железы, способные выпрыскивать яд, и даже человеку бабочка способна броситься в глаза… Известны даже случаи ослепления людей, которые нарушили покой колонии меларий. Но в то же время эти бабочки и очень хрупки: подобно осам и пчёлам, они умирают, единожды выбросив дозу яда, поэтому взрослые особи часто погибают, защищая своё потомство, ведь у них есть лишь один удар, чтобы отвести от них беду. Рихарду это всегда казалось романтичным: всего один удар, чтобы защитить то, что тебе дорого, а затем смерть. Романтично и глупо, как всё романтичное. Задумчиво улыбаясь чему-то, Нэйш откидывается на спинку кресла и с виду небрежно — он рисовал уже столько раз, что мог бы набросать вполне узнаваемую бабочку даже с закрытыми глазами — проводит пером по бумаге. Набрасывает тельце, обозначает сегменты брюшка, резкими штрихами рисует воинственно торчащие усики и щупики, похожие на рога вепря или зубра, затем медленно и аккуратно очерчивает округлый контур небольших, всего-то в несколько дюймов размахом, крыльев. Мелони Драккант. Невысокая. Хрупкая, если не сказать щуплая. Коротко остриженный ёжик волос, она не желает отращивать их даже до самого крошечного хвостика, и уж тем более — до чего-то вроде каре. Рихарда тянет смеяться, когда он представляет Мелони, которая пытается уложить волосы. Шипит, ругается, поминает всю родню разом, разбивает об пол пару расчёсок, посылает все укладки в мире в вир болотный и в итоге выходит из ванной ещё более растрёпанной, чем до этого. Очаровательное зрелище, Нэйш бы полюбовался. Всё время обветренные руки в многочисленных мозолях, цыпках, старых шрамах от укусов и царапин её любимцев. Узкие плечи, почти болезненная худоба, обнажённой Рихард её не видел, но уверен, что её смело можно использовать в качестве анатомического пособия. Угрюмый взгляд вечного озлобленного на весь мир подростка, торопливая, стремительная походка, грубый шрам на виске. Похожа на воробушка, когда сидит в своём убежище на дереве, закутавшись сразу в два одеяла. Даёт клички людям, как животным и, признаться, довольно метко. Никогда не злится на зверей, даже когда они кусают и подвергают опасности её саму. Что с них взять, они просто были голодны, напуганы, их не в чем винить. Зато готова наброситься с обвинениями на человека, стоит тому не так чихнуть поблизости от её вольеров, всегда считает, что люди сами виноваты в нападении животных. Здесь Рихард не отказался бы вступить в полемику, ему есть, чертовски есть, что на это возразить, но это бессмысленно: Мел обфыркает его, как скаковая лошадь, нарычит, как алапард, и заявит, что он ничего не понимает и не может понять в силу повышенной жестокости своей гнилой натуры. Рихард усмехается, полукружья у губ обозначаются чётче. Перо неспешно скользит по бумаге, заботливо вырисовывая каждую прожилку на крыльях меларии. Нет определённого вида любимцев, одинаково привязана и к нежным единорогам, и к алапардам, и яприлям, и грифонам, и гарпиям. Способна увидеть красоту даже в самом нелепом и уродливом существе. Даже когда он вот-вот на неё набросится. Абсолютно лишена брезгливости, способна невозмутимо шагнуть в навоз в новых туфлях (хотя Рихард не припомнит, когда Мел вообще покупала себе одежду: все её сбережения уходят на корм, лакомства, лекарства для животных) и начать обрабатывать гнойную рану. Ненавидит собственное имя. Рихарду же оно нравится: нежное, мелодичное… И приятно её дразнить. Ненавидит фальшь — во всех проявлениях. Ложь. Сокрытие чего-либо, хотя сама скрытна. Даже косметику, укладку, красивые наряды — всё, что призвано показать человека краше, чем он есть на самом деле, хотя Рихард подозревает, что здесь дело даже не в неприязни к фальши, а в том, что в детстве её с этим замучили. В том числе поэтому ненавидит и его, Рихарда Нэйша, хорошего лгуна и притворщика, очень не любящего распространяться о своём прошлом и любящего пощеголять в ослепительной белизне. Это если закрыть глаза на главную причину, конечно же. Интересно, как она в таком случае уживается с Гроски, учитывая, что тот — уж куда больший лгун, чем он, Рихард? Нэйш даже не уверен, настоящее ли это имя — Лайл Гроски, с его-то биографией имена меняешь чаще, чем ботинки. Впрочем, к Лайлу, помнится, радостно прискакала чуть ли не половина его прежних любовниц, так что чему тут удивляться. Равнодушна к людям. «Умер? Сам виноват». Вполне способна на убийство, в особенности — из мести. Рихарду было бы интересно узнать, когда она впервые перешагнула эту моральную преграду. Метко метает ножи, хотя не так метко, как он или Аскания: не тот Дар, Следопыт, не устранитель. Ловкая, быстрая, хладнокровная, не склонна впадать в панику (скорее, в ярость, но и то редко). Знает, как выжить на любой местности, разбирается в повадках животных лучше, чем в повадках людей. Бесконечный сарказм как защитный механизм, как почти у всех в питомнике, впрочем. Нет циничнее людей, чем врачи, пожарники… и ковчежники. Главный метод воздействия — злость. Рихард придирчиво осматривает рисунок бабочки, поворачивает так и эдак, проверяя, не забыл ли какой-нибудь детали. Подправляет очертания глаз — и начинает отмечать слабые точки. Хорошо переносит сухой холод, но терпеть не может сырости, а от жары готова повеситься. Выглядит как человек, которому повесили на шею пятипудовую мраморную плиту, уже через пару часов на солнце. Худая и хрупкая, несмотря на ловкость, не сладит с несколькими крепкими мужчинами. Куда там сладить, если ей шею можно сломать двумя пальцами. Прямолинейна, груба, не умеет ладить с людьми. Если Рихарду приходится идти туда, где необходимо общение, с Гроски — он расслабляется и позволяет Лайлу чесать языком, прекрасно зная, что у него это получится лучше, но если идёт с Мел — приходится включать обаяние самому, потому что Мел общаться умеет ещё хуже, чем он сам. Если отправить её куда-нибудь, где требуются манеры и не дай боги — флирт, то это будет катастрофический, хоть и очень смешной, провал. Убить — довольно легко, несмотря на Знак Глаза на правой ладони: взбесить, заставить отвлечься на животного, вывести туда, где посторонние шумы и запахи будут сбивать чутьё, один короткий удар… Скажем, в шею, так опрометчиво обнажённую короткой стрижкой. Или под лопатку. В сердце, наконец, чего мудрствовать. Хрупкая бабочка. Они все хрупкие. Рихард задумчиво покачивает пером, проводит по губам кончиком. Здесь нужна ещё точка, он никак не может вспомнить… Ах, да. Ответственность. Бесконечная ответственность за зверей, за всё живое вокруг. Это делает её похожей ещё на одну бабочку, которую он знает… Скорее, умрёт сама, чем позволит кому-то умереть ради себя, её в принципе не особо волнует мысль о собственной смерти — скорее, о том, что тогда все остальные олухи и идиоты в Ковчеге укокошат её животных, потому что ничегошеньки в них не соображают. Ну, кроме Гриз, может быть, она ещё ничего, но всё равно — слишком любит людей, а надо любить животных. Рихард усмехается и аккуратно обозначает последнюю точку. Или вот другая бабочка — эшшолия звёздная, живёт в далёких восточных странах, в Кайетте не водится, привезти её сюда и тем более сделать так, чтобы она прожила здесь дольше нескольких месяцев — та ещё задачка. На родине эшшолии о ней рассказывают красивую легенду: будто бы Королева Ночи полюбила земного мужчину, но не могла быть с ним, потому что тогда весь мир сгорел бы в беспощадных палящих лучах дневного солнца, лишённый спасительного ночного холодка. Но любовь Королевы была сильна, она хотела во что бы то ни стало быть со своим возлюбленным. И тогда она отрезала кусок от полы своей великолепной, расшитой звёздами мантии, которой укрывала мир после заката, и он обратился в прекрасную бабочку, которая повсюду следовала за возлюбленным Королевы. Иронично, но такое хрупкое, недолговечное создание, как бабочка, там считали символом верной любви, которая длится всю жизнь и даже дольше. Рихард легкими, скользящими штришками набрасывает мохнатое брюшко, длинные, изящно изогнутые усики, большие глаза — и роскошный размах крыльев. Эшшолия — одна из самых больших бабочек в мире, воплощённая роскошь, рисовать её приятно: лёгкие штрихи, изящные линии, и вот уже кажется, будто звёздная красавица игриво трепещет крыльями с бумажного листа. Диаманда Энешти. Она хороша. Рихард, ловелас и большой ценитель красоты, не может не признать: Аманда — пожалуй, одна из самых прекрасных женщин, которых он когда-либо видел, и определённо самая красивая в питомнике, недаром в неё хоть разочек, да влюбляются все ученики-варги мужского пола и, говорят, даже пара девчонок. Воплощённая грация, ядовитая вода, плавно перетекает с места на место, никогда не уследишь, где она будет в следующее мгновение. Если Мелони вся состоит из острых углов, то в Аманде их, кажется, нет вовсе: изящный изгиб плеча, великолепная грудь — упасть и утонуть, как говорит Лайл Гроски — округлые бёдра, и свободная юбка в пол даже не думает их скрывать, напротив, лишь больше подчёркивает крутые изгибы, соблазнительно обнимает тканью ноги, по смуглому золоту плеч — тугие смоляные кудри, выбивающиеся из-под цветастого платка, похожие на крошечных аспидов, змеек-попрыгуний, маленьких и с виду игривых (одна из самых ядовитых разновидностей змей, яд действует молниеносно, если укусит в руку — есть шанс спастись, но если выше, в грудь, в шею, в лицо — прощайся с жизнью). Пожалуй, Аманда несколько не в его вкусе: ему у женщин больше нравятся точёные ножки, чем пышная грудь, он предпочитает стройных и стремительных, нежели округлых и плавных, но хороша, чертовка, и Нэйш всегда не против немного с ней пофлиртовать. Почему бы и нет? Аманда — нойя, она любит внимание, и никому не отказывает в очаровательной игре. Обещающие улыбки, игривые прикосновения, её пальчики, скользящие по его шее, его пальцы, небрежной лаской щекочущие руку от запястья до очаровательного локотка с ямочкой, дразнящий, сладкий шёпот на ушко, шелохнуть дыханием смоляной локон, «медовый мой, золотенький, солнышко…» Рихарду даже смешно: солнышко, чёрт побери! Аманда вся — воплощённая сладость, будто пропитана карамельным сиропом от макушки до кончиков пальцев на ногах. Ласковые слова, нежный, певучий голос, игривый взгляд, танцующие движения, игра и соблазн. Любит готовить, особенно выпечку. Выпечка — это всегда праздник, а Аманда любит праздники, ей не по вкусу повседневная рутинная скука, каждый день она стремится чем-нибудь расцветить. Булочки у неё выходят восхитительные: с корицей, с изюмом, с ванилью, она умело и тонко подбирает специи, колдует над тестом, шепчет ему что-то: обещания, пожелания будущим едокам, упрашивает взойти попышней, хорошо спечься. Рихард, конечно, не верит в глупые суеверия нойя (хотя ни он, ни кто-либо ещё не станет отрицать их мастерства в зельях), но, может, это от её карамельного голоса оно всегда такое сладкое. Аманда привечает каждого в своей лечебне, каждому она найдёт доброе слово, каждого обнимет, утешит, подыщет зелье — от бессонницы, от головной боли, от тоски по дому — каждому улыбнётся, со всеми она добра и приветлива, «настолько, что аж тошнит», как говорит незабвенная Мел. Прирождённая травница и целительница, как и все нойя, кажется, она даже не училась этому никогда — она просто знает, какие травы положить в котёл, что с ними делать, как долго позволить зелью кипеть и как долго настаивать, травы сами шепчут ей об этом — нойя умеют слушать. Кажется, нет такого яда — сотворённого ли руками человека, нойя, железами в теле животного — против которого она не нашла бы противоядия, нет такой болезни, против которой у неё не было бы лекарства. Её зелья спасали ему и всем ковчежникам жизнь столько раз, что даже считать бесполезно — собьёшься. «Мне порой жутко представить, что было бы, если бы Аманды не было», — однажды сказал Лайл. Рихард усмехается, аккуратно очерчивает контур размашистых крыльев, придирчиво изучает взглядом: всё ли верно? — и начинает чертить внутренний узор. Аманда много времени проводит в лечебне, но вообще-то больше любит бывать на воздухе. Простор, яркое небо над головой, звёзды, костры и песни, влажная трава, свежий и сильный запах земли, пробуждающейся природы. Она чутка к перемене времён года, как чуток, наверное, любой, кто много общается с травами. Аманда много улыбается и поёт, песни её сладки, но улыбка никогда не бывает открытой и честной: она может улыбнуться успокаивающе, обещающе, нежно, игриво, зловеще… Но никогда — открыто и ясно, распахивая душу. Только самые наивные из учеников думают, что Аманда — добра и сердечна, что всё в ней понятно и открыто, на деле это — сладкоголосая змея, ревниво хранящая свои секреты. Она умна, этого у неё не отнять, и проницательна настолько, что Рихарду не раз хотелось нежно сжать руки на её восхитительной точёной шейке. Она умеет обращать мёд своих слов в яд… Как и он сам, поэтому словесные дуэли с ней всегда интересны. Едва ли она чего-нибудь боится — если уж не боится его самого, бесстрашно встречая его холодный, «препарирующий» взгляд и платя той же монетой на его вкрадчивый шёпот, повествующий об её слабых точках. Роскошная бабочка трепещет огромными крыльями с бумажного листа. Тьма и золото сплелись вместе, как звёзды на ночном небе, как костры, у которых звонко и сладко поют свои песни свободные нойя. Аманда целитель и редко участвует в боях, да и там беспомощна, стоит лишь оставить её без зелий и амулетов. Лишь раз её использовали как оперативника, потому что там нужно было её сносящее с ног обаяние, её зелья и иммунитет нойя к любой магии, связанной с любовью. На нойя невозможно наложить приворотное, никакой выморок не затуманит им голову, но какой-нибудь самый простецкий браконьер с пудовыми кулаками не оставит от красотки-Аманды мокрого места. Она, конечно, может ударить ножом, она гибкая, быстрая, умная — но этого недостаточно. Убить её — легче лёгкого. Схватить — и сломать шею, как курице. Ударить прямо в роскошную грудь, так и зовёт, удобная мишень. Намотать великолепные волосы на кулак и перерезать горло. Ударить в спину. Проломить голову. Много вариантов. Она способна вступить с ним в равную схватку слов, но против его дарта — ни единого шанса. Хрупкая. Но главная точка — не здесь… Рихард задумчиво усмехается, поглаживает кончиком пера нижнюю губу. Пожалуй, это даже удивительно. Как так вышло? Роскошная Диаманда Энешти, одна из тех женщин, на которую сворачивают шеи все мужчины кругом, умудрилась обзавестись такой… неказистой слабостью. Полная противоположность идеалу нойя. Ни красоты, ни отваги, ни мужества, ни ослепительной, сносящей с ног страсти и безрассудства — надёжный, трезвый ум, спокойствие, пиво и булочки с изюмом. Главная слабость этой бабочки, главная её слабая точка — мужчина с нелепым именем Лайл Гроски. Порой Рихард думает: что Аманда сделает, если Лайлу вдруг стукнет в голову уйти покорять морские просторы? Вполне вероятно — пойдёт за ним, бросив питомник так же легко, как бросала прежних любовников. Она, конечно же, будет дневать и ночевать у постели любого заболевшего ученика, даже у его собственной, хотя его она на дух не переносит, но не из большой любви ни к кому из них — нойя эгоистичны и всё меряют по себе. И Аманда будет выхаживать любого ковчежника, но только потому, что если кто-то здесь умрёт — Лайл Гроски расстроится, и даже сладкие булочки и сладкие ночи ему не помогут. Рихард усмехается, возле губ появляются полукружья, будто бы врезавшиеся в кожу — какая глупость, завязать всю себя, своё счастье и свою боль на одном человеке! — и рисует последнюю точку. Бабочки бывают такими разными… Есть бабочки, которые привлекают внимание, они как ожившие цветы и часто становятся жертвами браконьеров: многие богатеи, особенно с севера, хотят заиметь у себя дома, в зимнем саду, такую красоту. Есть неприметные, размах крыльев в пару дюймов, если такая сядет прямо тебе на плечо — не заметишь. Вот, например, бабочка-хамелеон. Полностью соответствует своему названию: незаметная, мгновенно сливающаяся с местностью, поднимет крылья, замрёт — и хоть все глаза прогляди, не увидишь. Рихард привычно очерчивает тельце, голову, щупики и усики, затем крылья — совсем непохожие на крылья эшшолии, у той — роскошный, изящный размах, а здесь самые простенькие, неприметные, если бы бабочки были девушками, то хамелеон чувствовала бы себя дурнушкой на фоне более ярких подруг. Лайл Гроски. Старше и опытнее всех в питомнике, в том числе и его, Рихарда, старше на добрый десяток. Среднего роста, средней внешности, с небольшим таким увесистым пузом — признаком, как он сам говорит, состоявшегося в жизни мужчины. Из тех людей, об которого обломал бы зубы даже самый распрекрасный столичный художник из тех, кого сам Хромец допускает до своей лучащейся физиономии: у Лайла самые средние, неприметные черты лица, вроде ничего особенного, но на холсте, на бумаге такие не уловить, как ни старайся. Даже изображение для плаката не нарисуешь, ну и намучились же, должно быть, с ним законники в своё время — потому что рисовать будто бы и нечего. Обычные глаза. Обычный нос, рот, волосы самого обычного цвета, ничего особенного, это его, Нэйша, не забудешь, если увидишь единожды, а Лайла — через пару минут, стоит только пройти мимо. Такой человек мог бы быть хозяином трактира или, может, просто там готовить да натирать полы. Мог быть бондарем, охотником, садовником, хозяином или завсегдатаем местной пивнушки, плотником, скромным учителем… Законником, наёмником, контрабандистом, подрывником, сбежавшим с Рифов, а ныне исполняющим почётную должность заместителя главы «Ковчега», дипломата-переговорщика, шпиона, оперативника, разработчика безумных планов, юриста и финансиста, мастера тысячи, тысячи, тысячи дел и того человека — Рихард уже успел убедиться — без которого здесь всё благополучно посыплется. Быстрый и цепкий взгляд. Проворные руки, вечная готовность к лёгкой усмешке, притаившаяся в уголках губ. Руки — не в мозолях, но и не холёные, Лайл всё больше занимался бумажной работой, самые обычные, только пальцы проворные и ловкие, такие бывают у картёжников и карманников. Походка вразвалочку, похож обычно на довольного жизнью откормленного селезня — только порой движения плавнее, чем нужно, глаза холодней, усмешка острее… Не тогда, когда нужно что-то выведать, разумеется. Болтун, но говорит ровно столько, сколько хочет сказать. Любит поболтать о жизни, пофилософствовать за кружкой хорошего пива и часто раздражает этим до сведённых скул. Большой любитель выпить (пиво и виски), закусить (булочки с изюмом, пироги с рыбой) и потискать девок (раньше, пока Аманда не объяснила ему, что «золотенький, не стоит заставлять ревновать женщину нойя», притом, что сама она ох как любит поиграть на лайловых нервишках с его, Рихарда, помощью). Способен заболтать кого угодно. Мастер переговоров, на втором месте после Гриз. Легко втирается в доверие, потому что не боится показаться глупым и слабым, но иногда Рихард замечал в уголках его глаз едва заметные морщинки: «боженьки, как я люблю наивных людей!». Защитная реакция — юмор. Способен придумывать шутки, пока ведут на виселицу. Способен за то же время, не отвлекаясь от шуток, разработать с десяток планов побега с виселицы. План есть всегда, а если нет — придумает на бегу, и он, как ни странно, сработает. Способен влезть в любую шкуру и притвориться кем угодно. Говорит, что трус. На памяти Рихарда не трусил ни разу, причитая и костеря его на все лады лез с ним в самое пекло. Жертвенный настолько, что порой ему хотелось дать в морду. Рихарду нравилось работать вместе с Гроски: он придумывает план — Рихард выполняет, никакого умственного напряжения, можно расслабиться и получать удовольствие от происходящего, потому что планы Лайла крайне редко отличались безопасностью, он удивительным образом сочетал в себе осторожность и хладнокровие с безбашенностью. Проницателен, но достаточно тактичен, чтобы не говорить обо всём, о чём нашептала его проницательность. Единственный человек в Ковчеге, который не боялся и не ненавидел его, Нэйша. Когда он был рядом с Амандой — даже когда она его лечила — Рихард кожей ощущал её неприязнь и порой брезгливую жалость, как к больному животному; о Мел и говорить нечего, Десмонда он раздражал (и вполне сознательно порой играл на этом раздражении), Кани частенько со всей пламенной силой своей натуры на него злилась… Лайл — почти что никогда не считая тех случаев, когда Рихард пытался его убить. В остальное время Гроски рядом с ним было вполне комфортно, он дружески с ним болтал, угощал выпивкой, делился воспоминаниями о любовных похождениях, развлекал шуткой, в опасные мгновения — понимал его с полувзгляда, им даже не нужно было говорить. Ни разу Нэйш не услышал от него ни слова осуждения (разве что дежурное «Исключительный, ты совсем спятил»), не поймал гневного, ненавидящего — знакомого — взгляда… Впрочем, Рихарда чужая ненависть только забавляла, конечно. Рихард с привычной небрежностью обрисовал контур крыльев, прорисовал их рисунок… Почти весь. Осталось добавить крошечные, тоненькие прожилки, вот здесь, почти незаметно, на нижней части крыльев. На чёрно-белом рисунке не видно, но прожилки — холодного голубого цвета, эта бабочка любит прятаться среди небесного люпина, но прожилки эти всегда больше напоминали Рихарду морозный иней. Дар холода. Метко метает ножи и прекрасно умеет их прятать. Умеет быть быстрым. Умным. Решительным. Рихард, по крайней мере, называл это решительностью. Способен на жестокость. Способен спокойно и методично пытать людей — например, если нужно выведать информацию, как вылечить отравленных учеников. «Мне не нравится это делать, — вздыхал Гроски, вытирая руки от крови. — Я больше люблю договариваться, но иногда… Люди не понимают, когда с ними по-хорошему». Способен на предательство — ради ковчежников. На удар в спину — ради ковчежников. На подлость — ради них же. За тёплой улыбкой и добродушным взглядом — лёд пустоши, где тоскливо воют фейхи, и сталь воровского кинжала. Рихард улыбается почти с нежностью. Приятно встретить родственную душу. Придирчиво осматривает рисунок — кажется, всё в порядке. Теперь — слабые точки. Пузо. Уж извини, Лайл, но похудеть тебе не помешает, если бы Рихард оказался с тобой вместе в Зимнем Наделе — чёрта с два он бы тебя дотащил до портала… Хотя ты бы, пожалуй, и не вынудил его это делать, ты бы что-нибудь придумал. Плохо плавает. Ещё хуже бегает, или наоборот, да и вообще с физическими нагрузками у Лайла Гроски дела обстояли скверно. Слабость к выпивке. Ужасный боец, пожалуй, худший в питомнике, хорош в засадах, переговорах и ударах в спину, чем в честной и открытой схватке. Дар — более чем средний. Убить — легче, чем выпить с ним же пару кружек пива. Загнать, сбить дыхание, ударить… Рихард быстрее него, моложе него, выносливее и сильнее. Против него у Лайла нет шансов, даже его лисья хитрость не поможет — много ты успеешь нахитрить, если хищник возьмёт тебя за горло? Рихард вновь улыбается: хрупкий… Несмотря на пузо, кхм. Всё равно хрупкий. Но главная слабая точка, как всегда, не в этом. Его жертвенность… Если, к примеру, похитить его дочь. Аманду. Внучку… Тогда Лайл станет как шёлковый. Если увидит, как к горлу его дочери прижимается его дарт в почти любовном поцелуе. Как в ужасе расширяются глаза Аманды. Как плачет Эффи над пропастью. Лайл тут же растеряет всю свою хитрость и безудержную фантазию. Рихард аккуратно чертит точку за точкой. Три: рыжеволосая, смешливая Кани, обольстительно-сладкая Аманда и пока что никакая — посмотрим, во что вырастет — малышка Эффи. И ещё… Ещё одна точка, да. Ещё одна… В глазах у Рихарда холод, будто синева покрылась изнутри инеем. Можно никого не похищать. Можно, например, притвориться, что в опасности он сам, исключительный Рихард Нэйш. И тогда… Лайл Гроски умрёт. Какая восхитительная глупость, ведь правда? Рисковать жизнью… Или умирать… Ради него. Поверить, что он позволит себя убить, боги, Лайл, не говори, что ты настолько наивен. Рихард улыбается и откладывает лист. У него ещё много бабочек. Есть огненная, сияющая во тьме, словно крошечный факел. Есть с виду неприметная, но в период спаривания издающая чудесные нежные мелодии потиранием лапок, как сверчок, только намного красивее. Есть аталия… И ещё множество других, ещё совсем юных и неопытных. С многочисленными слабыми точками. Рихард знает их все, наизусть, как стихотворение, заучил методично и старательно, разбуди ночью — скажет без запинки. Полезно знать чужие слабые точки. Это успокаивает. Даёт ощущение власти. Контроля. В любое мгновение можно ударить. Или защитить.