Чай и чулки

…Юри налил в чайник горячей воды и закрыл крышкой, не выпуская наружу густой аромат корицы и имбиря. Мила со вздохом опустила голову на скрещенные на столе руки. — Ну что мне теперь делать-то? — с тоской пробормотала она, чувствуя, как теплая ладонь коротко коснулась ее плеча. — Поговори с ним, — мягко ответил Юри, расставляя что-то на столе. Мила вслушивалась в немелодичное бряцание столовых приборов и стук посуды о столешницу и думала, что как-то это все неправдоподобно хорошо — сидеть на кухне у Виктора, пока того нет дома, и пить чай с его восхитительным мужем. Если бы не Вадик, Мила, пожалуй, могла бы в него влюбиться. — Просто поговори, расскажи, что тебе не нравится в ваших отношениях. — Просто поговорить?.. — Именно. Он взрослый разумный человек, должен понять. — Порой я сомневаюсь, что он взрослый и разумны… — Мила подняла голову и замерла. Все свободное пространство стола было заставлено блюдами, блюдцами, тарелками и тарелочками. Мармелад в сахарной обсыпке и молочно-белая пастила теснили скромные шоколадные конфеты и арахисовый козинак, соблазнительно блестящий облитыми карамелью боками. Россыпь круглых желтых крекеров подпирала стопочку луковых галет, а на отдельной тарелочке лежали пышные слойки со шпинатом и сыром. Между коричными булочками в сахарной глазури и кексами с изюмом внезапно возвышалась классическая кулебяка, обложенная маленькими закусочными пирожками. Сбоку в ряд стояли вазочки с медом и вареньями, окружая широкое овальное блюдо с бутербродами и сэндвичами: с ветчиной и салатом, с сырной массой, с тунцом в кислом соусе, с домашней бужениной и хреном, шпротами и яйцом, с красной рыбой, грибной икрой, ломтиками печеных овощей и полукопченой колбасой. Рядом стояла расписанная голубыми цветочками масленка и тарелка с тостами из белого хлеба. Мила моргнула раз, другой. Ничего не изменилось. — Как говорит Яаков-сан, чай — это самая вредная еда, — пожал плечами Юри, разливая по чашкам тонкого фарфора восхитительно ароматный чай темно-янтарного цвета. — А-а-а?.. — Ты все равно сгонишь это на завтрашней же тренировке, — улыбнулся он уголками губ и пододвинул Миле ее чашку. — От проблем в сердечных делах лучше всего помогают или ведьмы, или еда. А ведьму в наш век найти несколько… сложновато. — А-а-а, — протянула понятливо Мила, косясь на округлившиеся в последнее время бедра Юри. — Именно, — кивнул тот с совершенно серьезным выражением лица и присел на табуретку с другой стороны стола. — И у вас?.. — И у меня, — Юри тяжело выдохнул и взял галету. Повертев ее в пальцах, он откусил уголок и начал медленно-медленно жевать. Мила подтянула к себе кекс. Восхитительно изюмный, с вишнево-коньячной пропиткой, он таял на языке горьковато-сладко, обволакивая нёбо слабо алкогольным теплом и нежно скользил по горлу, будто бы лаская, обещая большее наслаждение. Она едва подавила стон откровеннейшего удовольствия и откусила еще. — А у вас… В смысле, что… То есть, это Виктор или?.. — Виктор, — фыркнул вдруг Юри, развеселившись. — Хочет экспериментов. А я не хочу надевать чулки. Мила подавилась и одним глотком опустошила половину кружки, чувствуя, как краска смущения заливает щеки. — Оу, — хихикнула она, отводя взгляд к окну, не в силах изгнать из головы вид сильных красивых ног, затянутых черными чулками с широкой кружевной резинкой. И то, как эти чулки стягивают длинные белые пальцы, аккуратно сминая тонкий капрон. Или наоборот, срывают со страстью, разрывая ногтями и оглаживая пошедшие по бедрам и икрам стрелки. Или не снимают вовсе, влажно касаясь губами прямо через ткань щекотного местечка под коленом или изящной щиколотки. Или… Мила помотала головой, отгоняя жаркие видения, как вдруг во входной двери повернулся ключ и из прихожей тут же раздался веселый лай. — Юри, я дома! Представляешь, еду сейчас в маршрутке… Мила села прямо. Сидящий полубоком Юри с теплотой смотрел в коридор, вслушиваясь в сбивчивые возгласы супруга, и улыбался так, что на кухне будто бы стало светлее. И Мила решилась. — А давайте, — усмехнулась заговорщически, поймав искрящийся смехом взгляд Юри. — Я сегодня же поговорю с Вадиком, а вы наденете чулки! Смех в вишнево-карих глазах сменился задорным изумлением.