Моя сестра

Когда мама развелась с отцом, мне было пятнадцать лет. Мама с моим младшим братом уехала в другой город к своим родителям, а я остался с отцом в нашем деревянном частном доме. Жить стало скучновато без брата, без маминых шуток и улыбок, но меня всегда тянуло к молчаливому отцу, поэтому я не раскаивался в своём выборе остаться жить с ним. Спустя полгода папа сказал, что встретил женщину с ребёнком, и если я не против, то он приведёт её жить к нам. А как я мог быть против, видя постоянную печаль в глазах отца, я только молча кивнул головой, дескать – пусть живут. Однажды в конце мая они переступили порог нашего дома. Папина избранница была чуть смущена, но улыбчива, говорлива и жизнерадостна. А ребёнком оказалась девчонка моих лет. Я даже опешил в первый момент, потому что заранее предполагал, что ребёнок, значит, какая-то дошкольница. Она стояла, прижавшись к дверному косяку, нахохлившись, как воробышек под дождём и смотрела в пол. На фоне этой хрупкой и тоненькой, как тростинка девочки, я почувствовал себя суперменом. Я сразу же проникся к ней любовью и симпатией и уже знал, кого я буду яростно защищать на улице и в школе. Впервые за последние полгода, благодаря женским рукам, ужин был необычайно вкусный и по-настоящему домашний, а не аскетически-походный, какой мы ели с папой последнее время. Для взрослых мы были детьми, поэтому нам отвели отдельную комнату с кроватями, находящимися рядом друг с другом через проход. Мы ещё вечером разговорились со Светой и когда легли спать, то снова продолжили разговор, рассказывая друг другу о себе, о своей предыдущей жизни. Мы теперь каждую ночь болтали подолгу, лёжа в кроватях. Благо, были каникулы и можно было утром подольше поспать. Однажды разговаривая, я задел руку Светы, которую она откинула с кровати, и меня словно прошибло током. Я задержал свою руку на её руке, потом стал гладить её ладонь, перебирая тонкие пальчики, она ответила взаимностью, гладя мою руку дрожащими пальцами. Меня бил внутренний озноб. Я гладил и гладил её руку до локтя, и больше мы не произнесли ни слова. Наутро мы отводили глаза, стесняясь смотреть друг на друга, почти не разговаривали и избегали оставаться наедине. На следующую ночь всё повторилось, но теперь я, как будто случайно наткнулся на её вытянутую в темноте руку, и мы опять замолчали на полуслове, гладя руки друг друга уже до плеч. Так продолжалось неделю, а потом в очередную ночь я притянул её к себе и мы стали целоваться. Точнее, мы учились целоваться, потому что это происходило с нами впервые. Мы в каком-то полуобморочном состоянии и ознобе уткнулись губами в губы и затихли в объятиях, чуть ли не до утра. Хотя при наших белых ночах было трудно понять, когда ночь, а когда утро. На это утро мы опять сторонились друг друга, пряча глаза и не разговаривая. - Ребята, вы что? Поссорились? – спросила вечером Светина мама, приглядываясь к нам весь день. - Нет! – неожиданно дружно выпалили мы, и нас пробил какой-то нервный необычный смех. *** Мы уже обнимались и целовались со Светой во всех укромных или тёмных местах, где только мы встретимся днём: на веранде, в кладовке, в сенях, в сарайке, за сарайкой, за домом, в малиннике, за кустами сирени… К средине июня мы со Светой, как когда-то я с младшим братом, перебрались спать на веранду. Никого не смутило, что мы будем спать на одной большой перине. Для родителей мы по-прежнему оставались детьми. В одну из ночей случилось главное на тот момент событие в нашей жизни. После произошедшего Света отстранилась от меня, закуталась с головой в своё одеяло и затихла, как мышка. Она передёргивала плечами, скидывая мою руку, если я пытался прикоснуться к ней, а рано утром резко вскочила и куда-то пропала. Она целую неделю сторонилась меня. Ходила по огороду или уезжала в город. За столом сидела, уставившись взглядом в тарелку. Она и спать после того события перебралась обратно в комнату, сказав удивлённой маме, что комары заели. Родители недоумевали, что такое странное происходит со Светланой. Вот мы бы, современные родители, сразу поняли, что к чему и разогнали бы эту весёлую компашку по разным спальням, а мать ещё устроила бы дочери допрос с пристрастием и тасканием по врачам. А в те времена даже подобной мысли ни у кого не возникало и родители перевели всё на её переходный подростковый возраст. Постепенно Света оттаяла, мы вновь стали переговариваться, улыбаться друг другу, шутить, целоваться втихомолку. Дней через десять после своего отсутствия на веранде, Света вновь перебралась туда, заявив на этот раз маме, что уж лучше пусть комары зажрут, чем с раннего утра просыпаться от гула проезжающих мимо окон спальни грузовиков. После её возращения на веранду мы предавались нашей любви уже без какой-либо скованности и по утрам не прятали друг от друга глаза, а только нежно улыбались, не в силах оторвать взглядов. Мы теперь считали себя совсем взрослыми и хихикали втихомолку, сидя в большой комнате у телевизора, когда на экране героиня какого-нибудь фильма сообщала мужу, что у них будет ребёнок, и он прыгал до потолка от счастья. Мы перешёптывались, что, типа, он был в тот момент без сознания или спал, если только сейчас узнал, что у них будет ребёнок. Мы себя считали уже сильно продвинутыми в этом отношении, хотя на самом деле оставались детьми – мы ведь на полном серьёзе думали, что зачатие происходит сразу же при каждом случае. Поэтому мы серьёзно предохранялись. Медикаментозного ничего тогда не было, кроме пресловутого «изделия номер два». Но мы скорее сгорели бы от стыда, чем отважились попросить кого-либо приобрести нам. Мы сами придумали незамысловатый способ предохранения, хотя он и был общеизвестным ещё задолго до нас. К концу лета произошло ещё два события – папа расписался с тётей Мариной, а потом удочерил Свету. Второе было незатруднительно, потому что тётя Марина была матерью-одиночкой. С рождения Свете не дано было знать такого определения, такого ощущения, как «любящий и любимый папа», и первое её близкое взаимоотношение с противоположным полом начались с понятия «любящий и любимый мужчина». - Твой папа, как будто поженил нас, дав мне твою фамилию. – смущённо, но в то же время ликующе говорила Света. - Не мою фамилию, а свою. – возражал я. - Нет! Твою, твою! Любимый муж! – звонко восклицала Света, обхватив меня за шею, жарко, безудержно целуя и прижимая к себе. Перед Новым годом, работающему в городе папе, предоставили трёхкомнатную квартиру по очереди, в которой он стоял семь лет. Изначально, когда он вставал на очередь, предполагалась двухкомнатная, но из-за изменений в семье, вследствие чего дети были разнополыми, ему дали «трёшку». На этом и закончилась наша со Светой «супружеская жизнь». Бесконечные ночи любви, которые были на веранде, в последующие годы не повторились. Нас определили в разные комнаты, потому что позволяло количество комнат, да и тётю Марину вдруг озарило, что у девочки могут быть свои секреты и негоже ей спать в одной комнате со взрослым парнем. В городской школе, в которую нам пришлось перейти из поселковой после получения папой квартиры, нас все принимали за брата и сестру, что, кстати, по закону так и было. На этой волне мы могли не разлучаться. Мы сидели за одной партой, на переменах стояли вдвоём в конце коридора у окна и постоянно что-то обсуждали или строили планы, как нам уединиться, просчитывая дни и часы, в которые родителей, возможно, не будет дома. Я мог беспрепятственно обнимать «сестру», иногда мы целовали друг друга в щёчку, и это не только не провоцировало истерики у учителей, а даже вызывало у них улыбки умиления. Они поражались, откуда такая сентиментальность и трепетная любовь к сестре у дерзковатого, своенравного парня. Папа работал то в первую, то во вторую смену и график был скользящий, тётя Марина работала сутки через трое, поэтому дома почти всегда находился кто-то из родителей. По этой причине нам со Светой редко удавалось уединиться, чтобы предаться любви. А весной тётя Марина пошла в декретный отпуск, а потом родила нам со Светой братика. Теперь она почти постоянно находилась дома. Проситься к моим друзьям или Светиным подругам на полдня на дачу было нереально – ведь для всех мы были брат и сестра и нас просто бы не поняли. Но мы, всё равно, находили выходы из положения и ездили вдвоём на какие-то экскурсии в другой город с ночёвкой или на лыжные турбазы на выходные, вплоть до того, что уезжали в лес за грибами или за черникой. По окончании школы Света уехала в Казань и поступила в институт, а я пошёл работать учеником на завод. Осенью меня призвали в армию, Света приехала на отвальную. О том, что она меня будет ждать, не было и речи – мы твёрдо знали, что когда я вернусь, то мы откроем родителям тайну и распишемся со Светой. Все два года моей службы мы, чаще, чем раз в неделю, получали друг от друга полные любви и жажды встречи письма. Ездить в армию проведывать солдат, в те времена было не принято, а отпуска давались выборочно и неохотно, поэтому все два года я никого из родных не видел. После увольнения в запас, я, побыв дома, поехал в Казань, чтобы быть со Светой. Наша встреча была неописуемой. Какая-то предрождественная сказка длиною в несколько дней и ночей. Позже я устроился там на работу и поселился в общежитии. Но взаимоотношения со Светой изменились. Если ночью мы умирали от любви, наслаждаясь сами собою, то днём стали часто спорить, не сходиться во мнениях, перекоряться друг с другом. Видимо мы окончательно повзрослели, изменились, у нас сформировались характеры и вот этими-то характерами мы не сходились. После полугода этих ночей неуёмной любви и дневных стычек и обид, я уволился и уехал домой. Спустя год я женился на Лене, а Света, когда окончила институт, сразу вышла замуж, и муж увёз её в Ярославль. Родители так и не узнали нашу тайну. Сегодня, в день нашей с Леной серебряной свадьбы, я, выйдя из-за праздничного стола покурить, поймал себя на мысли, что, несмотря на то, что мой семейный альбом полон фотографий «сестры» Светы, и видимся мы с ней не реже, чем раз в пять лет, но я уже долгие годы представляю, что всё это у меня было с Леной. Я мысленно давным-давно слил эти два образа, слил любовь к Лене со своей первой любовью. Вспоминая все эти робкие прикосновения рук, неумелые поцелуи, белые ночи на веранде, прятки по тёмным углам дома, жаркие объятия и ночи любви после моего возвращения из армии, всё это я непременно связываю только с Леной. Как будто это с ней у меня была эта первая любовь, и это она, хрупкая, нежная тростинка, какой осталась и по сию пору, утопала тогда в нашей любви и моих объятиях. А Света… Света, как считалась моей сестрой, так всегда ею теперь и остаётся.