Battlefield

      — Прошу! Не уходи! — слова сами срываются с языка, пока ярко-алая кровь растекается по холодной, мертвой земле. Это больно. Это до ужаса больно. Ойкава кричит, вопит от захлестывающих эмоций. Он не знал этого, не мог предвидеть, хотя должен был, но не смог, не спас, не уберег...       Слезы нескончаемым потоком льются из глаз, застилая окружающий мир мутной пеленой. Хотя нужен ли этот никчемный, холодный мир ему сейчас? Нет. Зачем, когда собственная живая вселенная рушится у него на глазах? Погибает, истекая кровью. Жестоко, резко, беспощадно. Сердце разлетается стеклом так же, как и последние крупицы самообладания. Холодно, безразлично. Именно так, заблудившись в глубинах собственного сознания, чувствует себя Ойкава. Именно так чувствует себя король, потерявший весь мир. Потерявший близкого человека, заменившего ему все — и солнце, и небо, и землю, и воздух.       Алая кровь стекает по чужим рукам, чужому телу, чужому оружию. Слез больше нет. Нет ничего, лишь мертвая чернота на месте когда-то бившегося сердца. Жить без Ивайзуми нереально, Ойкава знает это. Так же невозможно, как жить без сердца, вырванного каким-то жалким воином. Тоору берет в руки меч. Родной клинок, что Хаджиме не отпустил даже после смерти, но уверенно отдал его ему, зная, что король его сохранит. Защитит, как крупинку собственной души, так же бережно и на века. Эфес приятно тяготит руку в противовес душевной тяжести, что кажется скоро утянет его под землю. Меч немного непривычный, слишком тяжелый, но сейчас Ойкаве без разницы. Будь он хоть неподъемным, ему не сравниться с глыбой льда в его сердце.       Взмах.       Клинок снова в крови, стекающей с изящной стали алым потоком. Сейчас можно. Сейчас не жалко. В душе непроглядный мрак, а сердце давно превратилось в мертвую звезду, неспособную больше ни греть, ни светиться. Абсолютная тьма и пустота. Клинок все еще в руке, а впереди чужое войско.       — Прости, Ива-чан, — пальцы очертили знакомые до боли черты лица, а глаза снова наполнились ненавистной влагой. — Ты же потом меня отругаешь, да?       Ойкава закрыл веки своего верного рыцаря, с кем некогда обещали не разлучаться, и выпрямился.       — Я пойду, Ива-чан. — такой же алый плащ упал на грязную землю, оставляя Тоору в одних доспехах. Корона полетела следом. — Скоро увидимся.       Клинок блеснул в закатных лучах, снова окрашиваясь вражеской кровью. Черные, словно сама ночь, крылья разрезали небесную высь, а полный отчаяния крик заполнил мертвое поле битвы. Все атаки врагов не достигали своей цели, пока одинокая фигура, облаченная в невидимую ночь, прорубала себе путь в будущее, отчаянно жаждя смерти. Смерти для тела, ведь душа уже давно была мертва, но не находила ее. Тень за ее спиной просто не допускала мечи и стрелы до родного тела. Не так он умрет, не здесь и не сейчас.       — Нет, мы не встретимся так скоро, Дурокава. — тень встала рядом, сливаясь с одинокой фигурой. Спина к спине, как раньше. — Рыцарь всегда верен королю, даже после своей смерти.       — Ива-чан... — боль алым цветком прорастала в душе, царапая и разрывая сердце на части, заставляя хрустальные слезы скатываться по щекам все чаще и чаще.       Да, так и должно быть. Кровь, окрасившая землю в красный, трупы врагов, тяжелый меч в руке, закатное небо, две одинокие фигуры, стоящие спина к спине. Король и рыцарь в объятиях смерти. Тяжелые темные крылья оторвались от земли, оставляя Ойкаву одного.       — Я все равно догоню тебя, Ива-чан. — легкая, грустная улыбка тронула губы короля. Он на этой земле не задержится.