То, что вечно

      Здравствуй, Малдер. Я снова пришла к тебе, как и обещала. Но на этот раз я не одна.       Я с нежностью смотрю на не спеша ковыляющего крепыша, держащегося за мою руку. Он еще не слишком уверенно переставляет свои маленькие ножки, и мне вспоминается, как чуть больше года назад я сама, округлившаяся и неповоротливая, поднималась на этот холм столь же медленно и неуклюже.       О, думаю, ты не упустил бы случая отпустить пару шуток по поводу моей фигуры и походки, как раньше частенько подтрунивал над моим ростом, но, знаешь, с ребенком начинаешь понимать, что пять с небольшим футов имеют свои преимущества. Я представляю, как тебе пришлось бы согнуться пополам, чтобы взять его за руку, и улыбаюсь, хотя в глазах стоят слезы…              Нашему малышу год, но ты не ждешь нас с подарками. Никаких воздушных шаров и красиво упакованных коробок. А вот мы идем не с пустыми руками. Я купила небольшой букет темно-красных роз – помнишь, однажды ты появился у меня на пороге с таким же и в ответ на неозвученный вопрос в моих глазах смущенно улыбнулся: просто так… А твой сын несет тебе ярко-желтый одуванчик, который сорвал у обочины.       С присущим ему любопытством он крутит головой по сторонам, рассматривая новое для него место. Он не понимает еще, что такое кладбище, и не испытывает той тихой печали и тоски, которые всегда ощущаешь, когда, непроизвольно замедляя шаг, идешь меж могил, скользя взглядом по полустершимся от времени надписям на каменных плитах. И даже в самый теплый день невольно ежишься и прячешь пальцы в рукава, ощущая идущий от этих плит холод.       Но вовсе не эти унылые камни привлекают внимание малыша. Он то и дело останавливается, разглядывая ползущую по травинке букашку или белокрылого мотылька, ненадолго опустившегося на тонкий стебель, чтобы вскоре вспорхнуть и стремительно скрыться из виду, и даже вырывает ручку, чтобы с восторгом указать мне на высоко подпрыгнувшего и вновь чутко затаившегося в своем зеленом укрытии кузнечика.       Удивительно, но и здесь, в тихом, благостном месте вечного покоя, продолжается своя бурная жизнь.       И еще более удивительно – осознать вдруг, что с неожиданным наслаждением вдыхаешь свежий запах луговых трав. И, наверное впервые, не чувствуешь того тягостного ощущения конца и полной опустошенности, которые всегда поджидали меня здесь.       Сочная изумрудная трава, мягко сминающаяся под ногами, легкий, освежающий ветерок, затеявший веселую игру с молодой листвой деревьев, приветливое солнце, щедро дарящее свою теплую ласку, нежно-голубое небо с редкими вкраплениями воздушных облаков – все это так не похоже на тот хмурый, морозный день, когда ты был предан земле.       Только памятник на могиле все тот же, и все так же неспокойно бьется в груди сердце. И я будто снова слышу монотонную речь священника, сливающуюся с завыванием ветра в ушах. Которое вдруг сменяется усилившимся шелестом деревьев над головой, а потом – твоим глубоким, добродушным смехом, вторящим заливистому детскому, и топотом босых ножек – легким, почти невесомым, вслед за внушительными, уверенными шагами… Я даже вижу прыгающий по деревянным ступенькам крыльца мяч – не кожаный, белый с красным швом, и даже не большой оранжевый с черными полосами, – обычный резиновый мячик. Я явственно вижу, как он катится по дорожке и теряется в густой траве давно нуждающегося в обновлении газона… Еще один мазок на полотне того, чему не суждено случиться…              Ты стал бы чудесным папой, знаю. И мне бесконечно жаль, что он никогда не узнает тебя. Что никогда не услышит твой голос, даже на пленке. Что не осталось ни одной видеозаписи, лишь несколько фотографий – вот и все, что я смогу ему показать. А еще рассказать. О, мне так о многом нужно будет ему рассказать…       Рассеянный взгляд скользит по высеченным на надгробии именам – за каждым из которых стоит своя трагедия. Я не хочу сосредотачиваться на них, все еще слишком больно, все еще слишком сильно ощущение образовавшейся пустоты, которую не может заполнить даже твое продолжение, которое я машинально прижимаю к себе в надежде защитить, в надежде, что ему уготована лучшая доля.       Ты тоже не должен быть здесь, не должен! Твое место рядом с нами – со мной и нашим сыном. Оно в подвальном офисе Бюро в окружении папок с делами и шелухи от семечек, на тенистых дорожках парка ранним утром и в моей теплой постели поздним вечером, оно во льдах Антарктики и в лесах Сибири, и даже у черта на куличках, если придется, но только не здесь, не здесь!       …Малыш недовольно хнычет, силясь выскользнуть из моих затянувшихся объятий, и я отпускаю его и бережно кладу на могилу цветы. И повторяя за мной, он растопыривает пальчики, позволяя и своему потрепанному цветочку упасть на землю. Забавно хмурится, с недоумением глядя на свою липкую, запачканную соком растения ладошку, и наконец протягивает ее мне с жалобным и одновременно требовательным возгласом, означающим на его языке что-то плохое. И я вытираю его пальчики платком, который прихватила для себя.       Я держусь. С каждым разом это удается мне все лучше. И теплая рука сына в моей руке, словно неразрывная нить, не дает мне окончательно потеряться в том холодном, беспощадном дне, среди мрачных, едва припорошенных снегом могил и неприглядно-голых деревьев, – как не давал он тогда, и всегда, даже еще не рожденный.       Но, снова увидев что-то занимательное, малыш опять спешит высвободить ручку. А я, поднявшись, почему-то все смотрю на этот поникший одуванчик, и на мгновение меня вдруг охватывает чувство острого сожаления. Он мог бы расти себе и расти, простодушно радуясь каждому новому дню, освежающему дождику и заботливо пригревающему солнышку, – сам как маленькое подобие солнца на земле. А потом покрылся бы пухом и разлетелся по свету, чтобы дать жизнь новым и новым поколениям столь же отважных путешественников. Теперь этого уже не будет, никогда. Он просто исчезнет без следа, не задержавшись даже в памяти того, кто ненароком лишил его будущего, лишил его надежд.       Того, чего не смогли лишить нас.       Я отыскиваю взглядом нашего сынишку, копошащегося в траве рядом с надгробием, этим безмолвным стражем, хранящим покой всей твоей семьи.       Ты думал, что станешь последним в роду, но это не так. Он тоже Малдер. Я дала ему твою фамилию. И имя наших отцов.              – Уильям!       Золотистая головка с непослушным хохолком на макушке поворачивается ко мне, румяное личико озаряется шаловливой улыбкой, и я не могу удержаться и не чмокнуть сына в теплую бархатистую щечку. Он смеется, протягивая ко мне свои ручки, а я словно вновь смотрю в твои глаза. Как будто ты и правда вернулся ко мне.       И не понимая, к кому из вас обращаюсь, я безотчетно шепчу:       – Малдер…