ощущение, о котором он давно забыл

Секунды, минуты, часы, дни, месяцы, года… Разве это имеет значение? Будущее, оно… Не наступит. Всё, что у него есть, всё, что ему нужно — оно здесь и сейчас, лишь руку протяни. И это всё сегодня умрёт. Опять. Как это произойдет сегодня? Снова переборщит со способностью? И он опять не успеет помочь. Случайная авария, которой он не сможет избежать несмотря на то, что его способность буквально позволяет ему останавливать пули. А может, что-нибудь совсем новое? Осаму потерял счёт. Вместе с последними крупицами надежды, что когда-нибудь сможет вырваться из этой петли. Чуя умрёт. Сегодня, завтра, послезавтра, на следующей неделе — и даже через год. Как давно это происходит? Сколько раз Осаму был свидетелем его смерти, не сумев остановить, предотвратить, спасти? Сколько ещё он увидит? — Идиот Дазай, опять устраиваешь свои дебильные розыгрыши, иди и поработай наконец, — вот, что он услышал от человека, которому доверял почти также сильно, как Чуе, когда они были партнёрами, когда попытался поделиться тем, что с ним происходит, устав держать всё в себе. Доппо был другом, единственным, с кем Осаму смог сблизиться, потеряв Сакуноскэ. И тем не менее, он не готов был рассматривать что-то, чего не было в его «Идеале», а застревание во временной петле очевидно совсем не входило в список подходящих дел. Даже Ацуши, его дорогой подчиненный Ацуши, не поверил ему. Осаму старательно запоминал всё, что Ацуши делал изо дня в день, чтобы доказать тому, что не врёт и не пытается разыграть младшего детектива. Конечно, все усилия оказались бесполезными — наступил новый день, и все воспоминания Ацуши были стёрты словно по ним прошлись лезвием и вырезали, оставляя лишь пустоту. А Чуя снова умер. Конечно, первые пару месяцев он пытался предугадать, куда Чуя пойдет, что с ним произойдет, и тратил все силы на то, чтобы предотвратить его смерть. Его попытки были тщетны, ведь сразу за пропущенным нападением шло другое, более страшное, более жестокое. Осаму пришлось заставить себя признать, что ни одно его действие не спасет его партнёра. Чуя всё равно умрёт. Годы спустя, Осаму смог гордо объявить, что испробовал все доступные и не очень способы самоубийства, убивая себя раз за разом, только лишь чтобы проснуться в собственной кровати через доли секунды после тёплых объятий смерти. Без единой царапинки, словно над ним пару раз поработала Ёсано. А этого она уж точно не делала. Ёсано отправили на миссию вне Йокогамы за пару дней до первой смерти Чуи. Если бы она была рядом, может быть, лишь может быть, Чую удалось бы спасти. Осаму бы сделал что угодно, потянул бы за любую ниточку, чтобы воспользоваться способностью коллеги. Даже если это означало потерять её доверие навсегда. Осаму сделал бы что угодно. Чтобы провалиться.

***

— Чуя, пожалуйста, не ходи туда. — Ой, скумбрия, и с каких это пор тебе не насрать? — он засмеялся, направляясь в объятья смерти, что ждала его словно потерянное дитя. — Чуя, пожалуйста, не ходи туда. — Ой, скумбрия, и с каких это пор тебе не насрать? — он засмеялся, направляясь в объятья смерти, что ждала его словно потерянное дитя. — Чуя, пожалуйста, не ходи туда. — Ой, скумбрия, и с каких это пор тебе не насрать? — он засмеялся, направляясь в объятья смерти, что ждала его словно потерянное дитя. Всегда было. Правда, которую Осаму никогда не произносил вслух, потому что это не имело значения. Его чувства не имели значения. Лишь жизнь Чуи, жизнь его партнёра имела значение, и Осаму был слишком слаб, чтобы спасти его. Раз за разом. День за днём. Месяц за месяцем. Год…

***

— Чуя, — он входит в апартаменты своего бывшего партнёра. — Какого хуя тебе от меня нужно, Дазай? — кидает в него Чуя, даже не поворачиваясь, продолжая любовно рассматривать стену с обожаемой коллекцией вина. Осаму беззвучно подходит ближе, не говоря ни слова, не издавая ни звука — слишком похоже на времена, когда он был в Портовой Мафии, — и Чуя, чувствуя его ближе, чем ожидалось, наконец поворачивается. Чтобы уткнуться в ледяной ствол пистолета и извиняющуюся улыбку Осаму. У него даже не было времени среагировать, потому в мгновение, когда он поднял широко раскрытые глаза, в секунду, когда он открыл рот, чтобы заговорить — Осаму спустил курок. — Прости меня, Чуя. Это — единственное, что я ещё не пробовал, — шепчет он безжизненному телу, обмякшему в его руках. Неожиданно, его накрывает волной отчаянной ностальгии, ведь десятилетия назад, на тех же самых руках умер Ода. — Не бойся. Завтра мы снова встретимся, — смеется он, но в голосе нет и намека на веселье. В конце концов, этот день никогда не закончится.

***

— Дазай-сан! Дазай-сан! Осаму подскакивает на своей кровати, тяжело дыша, потому что голос Ацуши — это совсем не то, с чего он привык начинать утро. Неужели что-то изменилось? — Дазай-сан! — Ацуши вламывается в комнату, едва держась на ногах от быстрого бега. Черты его лица искажены в невыразимом испуге. — Дазай-са-! — Он мёртв, — бормочет Осаму, зная, что его подчиненный всё равно услышит. — Как вы-? И только тогда Ацуши замечает сильнейший запах крови, исходящий из разорванных в клочья бинтов, которые были раскиданы по всему полу. Пистолет, брошенный за ненадобностью. В первый раз в жизни, Ацуши видит кожу своего наставника. Испещренная шрамами, множество раз перелатаная кожа человека, пережившего ад. — Он умер-, — бормочет Осаму, наконец осознавая происходящее до конца. — Новый день наступил. Ацуши потерянно смотрит на него. — Ацуши-кун, пожалуйста, выйди, мне нужно одеться, — командует Осаму, не оставляя места для спора. Тихая утренняя песнь птиц вне общежития теперь навсегда врежется в память Ацуши звуком выстрела. Извращенная мелодия, что будет выгравирована в его сознании глубже, чем слова Директора.

***

— Давно не виделись, Дазай, — зовёт его слишком знакомый голос, голос, который он и не надеялся больше услышать. — И почему никто не говорил тебе, какой ты идиот? — Одаса-! — Эй, дерьмовый придурок! Не мог найти другой способ? — ещё один голос, громкий и несносный, как и всегда. — И я говорил. Кучу раз. — Чу-! — Осаму! — оба голоса кричат в унисон, когда он вдруг падает на колени, чувствуя как по щекам текут слёзы, которые он не способен остановить — ощущение, о котором он давно забыл. Он наконец-то был дома.