Забери меня с собой

      Событие, перекроившее жизнь коллежского регистратора Николая Васильевича Гоголь-Яновского носило имя «Яков». Титулярный советник при коллежском асессоре Павле Александровиче Янковском был молод и горяч. Горячность эта проявлялась как действиях, так и в самом характере — Якову Петровичу Гуро ничего не стоило вспыхнуть интересом к какой-нибудь идее, личности, и также быстро охладеть к ней. Тем странно и страшно было смотреть на рыдающих у него в ногах пассий, на которых Гуро смотрел как на пыль под сапогами. Всего-то двадцать семь, а на четыре ступени выше Николая в Табели о рангах.       Из трёх лет, прожитых Николаем Васильевичем в Петербурге, ровно полтора сжигал его душу Яков. — «Ты словно бес, пробравшийся на землю, чтобы сгубить меня!», — задыхался в объятиях Гуро Николай, опасаясь смотреть в тёмные глаза полюбовника — мерцали они истинно-дьявольским пламенем.       Страшная ревность пожирала титулярного советника, стоило ему увидеть Николая в обществе, которое считал он неприемлемым для своего фаворита. Кружок молодых писателей, куда Гоголю удалось пройти с большим трудом, вскоре отказал ему в своём обществе! — «Вы не обижайтесь, Николай Васильевич, но друзья у вас настолько ревнивые, что с вами дружбу водить небезопасно, а у меня старший брат в Сибирь сослан. Не хотелось бы его судьбу повторять», — не глядя в глаза Гоголю, говорил Михаил Власовский. — «Он страшный человек! Бегите от него скорее, пока от вас не осталась горстка праха!», — хватал его за руки поручик Азаров, выглядящий донельзя усталым и опустошённым. Николай, тогда страшно испугавшись неадекватного вида Азарова, стремглав помчался на квартиру к Гуро, где нашёл успокоение в объятиях и жарких поцелуях.       Ох и опутал же его своими сетями Яков! Его стараниями Николай вскорости получил чин губернского секретаря, минуя провинциального, получил шанс войти в Высший свет, но постепенно, Гоголь начал терять себя самого. Лишь спустя год он понял, что больше не получает писем ни от Алексея, ни от Александра, куда-то делись полные девичьего трепета и скромности записки от подруги сестры — Лизоньки… Даже старого дядьки-крепостного Якима не оказалось по близости. Оказалось, продан и заменён молчаливым Гришкой. И так страшно стало Николаю!       А последние полгода в столице и вовсе превратились в непрекращающийся кошмар: ревность Якова развернулась на полную! Николай убегал из квартиры, пропадал в самых завалящих трактирах и притонах, лишь бы не нашёл, лишь бы не вернул обратно в четыре стены! Но не зря молодого титулярного советника называли шёпотом «Адской гончей» — раз за разом Гуро находил Гоголя и возвращал обратно. И бился дорогой китайский фарфор, и резали руки осколки винных бутылок и зеркал, заглушались рыдания поцелуями крепкими… Агония объяла Якова и Николая: вместе — невозможно, порознь — ещё хуже. Только у Гоголя хватило сил однажды собрать пожитки в саквояж, да рвануть в свою родную сторону, оставляя позади столичную хмарь, с бешеной ревностью Якова.       Родная Малороссия приняла блудного сына с распростёртыми объятиями Алексея Данишевского, уже не чаявшего увидеть друга по детским забавам и учёбе. Александр Бинх, получив записку от Данишевского о приезде Николая, тут же сорвался со своего места службы и примчался в имение. Увиденное шокировало Александра Христофоровича: вместо полного жизни юноши, возлагавшего большие надежды на переезд в Петербург, сидел в гостиной у камина незнакомец. Вид его был мрачен и нелюдим. — «Николя?», — преодолев испуг не узнавания, позвал Бинх товарища и не мог не поразиться бледной синеве, что заменила собой сочную васильковую синь. Но вне сомнений, это был Гоголь-Яновский.       Потянулись долгие недели попыток Алексея и Александра вывести Николая из состояния полнейшего упадка духа. Ни за ласковый, полный аромата цветущих роз июнь; жаркий, манящий в запруду июль; терпкий, словно первые созревшие яблоки август молодые люди не смогли вывести своего товарища из состояния уныния. Говорить о причинах душевного недуга Гоголь наотрез отказался и даже, к тайной радости Данишевского и Бинха («В кои-то веки проявил собственную волю!»), поставил условие: или ни слова о Петербурге, или Николай, как есть, слабый и не оправившийся, уезжает в имение к матушке. Лишь по осени молодой человек стал проявлять признаки интереса к окружающему.       Роскошное имение Вольжанских принимало в этот вечер всех, кто получил приглашение на «скромное торжество» молодого графа Юрия Анемподистовича и его супруги Натальи Павловны. Воистину, что делать в далёкой от столицы провинции, как не закатывать литературные вечера и танцы? Да ещё по осенне-стылой погоде? Только запрягай повозку, да кутайся в пальто и носа не кажи до тех пор, пока выбившаяся из сил двойка не окажется у парадной.       Молодые люди, трясясь в повозке, развлекаются всю дорогу до Вольжанских разговорами о судьбе человеческой, да обсуждением последних новостей из писем, полученных с изрядным опозданием в виду ужаснейшей погоды и вследствие её отвратительной дороги.       Статный темноволосый мужчина, в тёмно-красном сюртуке, с отеческой заботой смотрит на забившегося в самый тёмный угол кареты товарища. И голоса не подаёт, и слиться с окружающей тьмой пытается.       — Николенька, — обратился щёголь к «невидимке, — что же вы сразу не сказали, что наше общество вам в тягость? Подай вы голос, и мы тут же оставили вас наедине с вашими печалями в поместье!       — Не соглашусь с вашим мнением, Алексей! — возразил денди третий пассажир повозки — невысокий круглолицый франт, презревший моду, а потому, щеголяющий со светлой длинной гривой, собранной в хвост на затылке. — Николай Васильевич как никто нуждается в развлечениях! Чем больше новых впечатлений, тем дальше неприятные воспоминания!       Две пары глаз — серо-голубые и серо-зелёные скрестились на вышеуказанном герое споров. Он же, по новоприобретённой за последние месяцы привычке, низко опустил голову, позволив длинным тёмным прядям отгородить его от внимательных товарищей. Тем не менее, сказать что-то было нужно, иначе, ни Алексей, ни Александр от него не отстанут.       — Всё в порядке, — тишайше говорит Николай, комкая в пальцах некогда идеально выглаженную брючину. — Саша прав, мне бы развеяться…       — Право слово, Николенька, ваш постный вид лишит всех присутствующих желания развлекаться, — в типичной ехидно-снисходительной манере отозвался Алексей Данишевский. — Я совершенно вас не узнаю, друг мой. Куда делся искатель приключений; писатель, радующий нас короткими зарисовками?       Прозрачные голубые глаза Гоголя-Яновского наполнились такой страшной тоской, что Данишевский невольно отвёл глаза — не хватало ещё стать причиной очередного упадка духа дорогого товарища. Впереди вечер, наполненный музыкой, карточными играми, табачным дымом и сладким вином. Может, Николенька хоть сейчас попытается возродить в себе любовь к жизни?       Имение Вольжанских могло посоперничать в роскоши с особняком Данишевского: приветливо светящиеся золотистым светом окна; широкая гранитная лестница, ведущая к парадному входу; звуки скрипок и смеха… Что ж, вечер и правда обещает быть весёлым! Бинх с грустью видел, что стоило им обозначить своё присутствие перед хозяевами, как Николай устремился к самому тёмному углу, лишь изредка, посверкивают из теней светлые очи друга.       Николай же, зябко ёжась (пальто пришлось отдать камердинеру на входе), хочет раствориться в камне колонны, за которой нашёл убежище от праздника жизни. Все летние месяцы стремился он стянуть края раны, оставшиеся со столичных времён, пока выходило из рук вон плохо. Слишком мало времени прошло, слишком глубоко увяз в его мыслях Яков Гуро, что вырвать с корнями можно лишь вырвав заодно собственное сердце. Гоголь надеялся, что старая присказка «Время лечит» поможет забыть, но день ото дня становилось только хуже. Неисчислимое количество раз Николай порывался написать Якову, но вспоминал об ужасной ссоре перед побегом и утешал себя мыслью о том, что должно быть, титулярный советник и думать о нём забыл, не то, непременно бы вытащил даже из-под земли.       Кружились в весёлом танце дамы, на их ярких платьях сверкала драгоценная вышивка в медовом свете сотен свечей, пузырилось шампанское, щедро выплёскиваясь в высокие бокалы из дымчато-зелёных бутылей. Праздность витала в бальном зале, радость и даже непогода отступала прочь, бессильно ударяясь ветром об окна. Гоголь-Яновский решился на авантюру — сбежать с веселья и найти пристанище в хозяйской библиотеке. В конце концов, не стоять же ему весь бал в тени — ногам отдых нужен.       Превозмогая себя, Николай проскользнул к хозяйке вечера — Наталье Павловне. Светловолосая, полнотелая, она с участливым выражением на чистом белом личике, выслушала просьбу Гоголя-Яновского и не смогла отказать. Молодой человек был так вежлив и так устало выглядел… Никто не обратил внимания на Николая, выскользнувшего прочь из обители праздника в сопровождении слуги.       Пара канделябров, поднос с лёгкими закусками и Гоголь с затаённой радостью поудобнее устроился в глубоком кресле. Несмотря на отдалённость имения, полки храма знаний были полны последних литературных новинок: Боратынский, Дельвиг, Глинка… Чтение обещало затянуть молодого человека на всю ночь.       Краем глаза Николай уловил что-то белое. Ещё раз и ещё. Дождь барабанил по стеклу, размазывая силуэт и Николай, мысленно проклиная собственное любопытство, распахнул окно. В лицо тут же впились ледяные капли, а злой ветер поднял ввысь оставленные на столе бумаги. Сквозь водяную пелену шёл в сторону небольшой рощицы мужчина. Одна лишь белая рубашка, ни жилета, ни сюртука. «Да кто ж такой оригинальный?», — подумал Гоголь и спустя мгновение испуганно ахнул. «Яков!», — Николай потянулся вперёд в желании подтвердить свои догадки, но вывалился из окна и как есть, рухнул в грязь. Отплёвываясь и протирая глаза, мужчина поднял взгляд на то место, где, как казалось, обретался титулярный советник. Никого нет. «Почудится же», — думал Гоголь-Яновский, промерзая под осенним дождём.       Но нет. Среди деревьев вновь мелькнуло белое пятно и бросив прощальный взгляд на тёмный зев библиотеки (ветер задул все свечи), Николай бросился за незнакомцем. Превозмогая ужаснейшую непогоду, Гоголь бежал, опасаясь потерять свой ориентир, а тот, словно играясь, то ускользал от взора, то возникал совсем близко. Николаю казалось, что сквозь шелест дождя и завывания ветра он слышит странно-знакомый смех. Красноплодные рябины нещадно хлещут по щекам, кровь смешивается с ягодным соком и тут же смывается ледяной капелью.       Наконец, стена деревьев закончилась, и Николай выбежал на глинистый берег озера. А по бедро в воде стоял…       — Яков! — закричал Гоголь, вбегая в озеро.       Мужчина обернулся и ласково улыбнувшись, поманил его к себе. Словно заворожённый шёл Николай, и страшась и радуясь. Всё-таки, в душе он желал, чтобы Яков признал свои ошибки и может быть, приехал. Найти его для титулярного советника труда бы не составило. Голова была приятно-пустой, а холод отступил куда-то прочь. Ноги по щиколотку увязали в иле, но Гоголь шёл на встречу зазывно улыбающемуся Гуро. — «Никола-аша-а», — звал его возлюбленный. — «Иди ко мне-е!».       Подводные водоросли опутывали ноги Николая, утягивали куда-то вниз, и Яков, вот досада, ближе не становился, отдалялся, заходил дальше в озеро, и вода теперь была ему по саму шею.       — Коля! — с берега раздался крик Данишевского.       Гоголь, дёрнувшийся было на голос, враз пришёл в себя и задохнулся от холода. Тёмная вода плескалась на уровне груди. Впереди раздалось злобное шипение и на глазах изумлённого мужчины лицо Якова начало меняться. И ранее не блещущая загаром кожа стала и вовсе нездорово синеватого оттенка — в редких вспышках молнии можно было увидеть, как сильно обвисла она, как ярко выделяются тёмные вены. Голый череп, на котором чудом держалось несколько тонких длинных прядей… Уродливая сущность, завизжав, кинулась к застывшему от ужаса Гоголю. Он увидел, что вместо белой шёлковой рубашки, на костлявых плечах висит грязная рубаха из холстины со следами вышивки, а сквозь прорехи в истлевшей ткани виднеются дряблые синеватые груди. Не вовремя вспомнились страшилки, коими потчевали друг друга крепостные.       Костлявые сильные пальцы сомкнулись вокруг шеи губернского секретаря, в нос ударил запах плесени и разложения. Николай бессильно взмахнул руками и ушёл на дно. Ледяная вода хлынула в лёгкие, но посторонняя сила вступила в борьбу с утопленницей. Поднялся с озёрного дна ил, но даже в замутнённой воде был замечен блеск серебряного кинжала. Дико завизжала русалка, отпуская добычу, у которой оказался сильный покровитель.       Алексей, не веря собственным глазам, смотрел на успокоившуюся гладь озера. Даже дождь прекратился. На руках у него покоился бессознательный товарищ, нахлебавшийся воды. С большим трудом Данишевский вытащил Гоголя на берег, ещё больших усилий ему стоило заставить Николая вновь дышать, тот, кажется, исторг из себя не меньше графина воды. Хриплое дыхание Николая успокоило Данишевского — как хорошо, что он обнаружил отсутствие друга в бальном зале и не преминул обратиться с вопросом к хозяевам вечера. Библиотека, где Гоголь-Яновский должен обретаться оказалась пуста и залита дождевой водой, которая попадала через настежь открытое окно. Нет, Алексей помотал головой, он никому не скажет того, что видел. Шутка ли — утопленница, настоящая! Да их с Николенькой скорее упекут в лечебницу для душевнобольных!       Надеясь, что друг простит его, Алексей оправдался перед Вольжанскими за разгром в библиотеке, мол, Николай страдает приступами сомнамбулизма. Запрет на посещение их дома меньшее зло из того, что могло бы случиться. Раскланявшись с четой, молодые люди сели в карету и отчалили к своему имению по в конец раскисшей дороге. У Николая начался жар, а Бинх, от которого Данишевский не стал скрывать правды, ахал и качал растрёпанной светлой головой.       Ближе к рассвету повозка наконец-то прибыла в родное имение. Бредящий Николай не различал, где заканчивалась реальность, и начинались навеянные болезнью видения. Он, до боли сжимая ладонь Алексея, звал Якова, и плакал, не видя его рядом. Меняя быстро нагревающуюся ткань на пылающем лбу друга, Данишевский смотрел на мучающегося мужчину.       Есть тайна, которую Алексей не смог рассказать Николеньке в начале лета. Тайна с надломанной печатью, сокрытая в сейфе. Яков никогда не придёт. А русалки, как бают старики, принимают вид любимых, которых на этом свете нет.