«Эта философия, может быть, и правильная, но она внушает желание умереть.»
Стендаль
В разумности правит темнота. Бен впускает через открытое окно бесшумной спальни холодный ветер, и тусклый свет фонарей босиком скользит по паркету. Возможно, не стоило его открывать по зову беспокойного сердца. Оно пылало, кровавой дорожкой расстилаясь по животу. Захватывало и вызывало тошноту, немощную и обжигающую. Бену не хватало воздуха со ртом полным горького дыма сигареты и ломающего чувства собственной беспомощности. В его мире сухих переплётов страниц не было ни слова о подобных муках. Литература семнадцатого века и каждый её представитель пожимали плечами и утыкались носами в бесконечные пергаменты о структурах вселенной и природе Бога. И чёрт бы их побрал, каждого из них, напыщенного и самовлюблённого! Бен чувствует себя преданным. Он смотрит в тёмное ватное небо, которое отражает огни города и у которого тоже не было никаких ответов. Он бежал сюда в надежде вырваться из лап отчаяния и безумия, но они вновь растекаются по телу, вбивают остатки надежды в землю и ставят на ней крест. Бен скрывался за опущенными в пол глазами, за томами учебной литературы. Недосягаемый, невидимый в своём покрытом шипами мирке пустоты. И ничего в нём не было: ни солнечного света, ни тёплого ветерка в летний вечер. Он научился быть безразличным и одиноким, чтобы никогда больше не чувствовать себя угнетённым. Чужие взгляды были белым пергаментом, от которого он спрятал краски, слова из его уст были лишены жизни. Так было спокойней и, несомненно, лучше. А потом пришёл ноябрь. А с ним и взгляд. Такой взгляд, которому обычно посвящали стихи, рисовали картины и занимались остальной чушью. У Бена голова структурированная, как у захудалого программиста, и в ней философия, наука и просто сухой текст Кавендиш о путешествиях через миры. Он знал, кем он был и куда идёт. Он, чёрт возьми, знал свой смысл жизни, видел её в своей изнывающей кровоточащей безразличности. И не должно было быть по другому, но он промахнулся, забылся, не оторвался и смотрел так же долго, как и на него. Два глаза не проскользнули очередным поцелуем осенней мерзлоты; глаза въедались, обжигали и плавили каждый сухой стебелёк на костылях остатков равновесия. Бен не успел спрятаться в просторном шумном зале без стеллажей и бесчисленных томов. Комок в горле мог раздавить галактики, и он затаптывал Бена в беспомощности. О, как бы он хотел не ошибаться и не появляться в этом месте никогда! На дне его умирающей осознанности лежали два янтаря. Он не знал ни голоса, ни движений, ни даже лица. Он сидел и слушал про Бэкона, Декарта и Гоббса, и те говорили об индивидах, Левиафанах и индуктивном методе познания, но никто не сказал Бену, как перестать отрывать взгляд от пола в надежде восполнить маленькое эхо воспоминания громыхающим барабаном чужих глаз. Его звали Джо. Бен хотел называть его «пошло все к чёрту, я делаю, что я хочу». А Джо и был таким, как один из тысячи котов, наполняющих кампус. Он садился, где он хотел, он говорил с кем хотел, он смеялся так громко, как он хотел, игнорируя взгляды со стороны. Он танцевал прямо среди занимающихся студентов, опьянённый ночью, смехом и дешевым вином, которое он достал Бог знает откуда. Его янтарь в глазах разбивал бриллианты. Бен протестовал, что это против закона физики. Но ни наука, ни тем более физика не спасла его от шторма. Он практически стёр впечатанные маслом в его память глаза, каждый день кропотливо работал и изнурял себя. Декабрь должен был спокойно скрыть цветную шелуху ластика снегом, а он трусливо отступил перед рыжими локонами. Джо подсел к нему в библиотеке, и тогда они встретились во второй раз. Джо что-то болтал, не обращая никакого внимания на сердитые взгляды, а Бен впитывал, впитывал… Джо не требовал отвечать или дополнять, лишь улыбался всему подряд и вечно поправлял сбившиеся лохмы с маленькими залысинами на боковых костях. Он смотрел прямо в глаза. Был снайпером, точно стреляющим по цели, и пули чёрных зрачков проходили сквозь сгустки паутины, открывали все двери и легонько укололи в сердце. А потом Джо стало очень много. Бен не решился попросить его уйти. У Бена все остатки контроля смело подчистую, стоило Джо хотя бы слегка пройтись пальцами по его плечу или одобрительно похлопать по ладони. Найти причины ненавидеть его Бену казалось необходимым. Он был сторонником материализма, он изучал философию и два языка, он, блядь, был серьезным в доску и не видел в жизни никакого другого смысла, кроме как сомневаться и учиться. Джо кривлялся непозволительно много для того, кто уже давно не ребёнок, котом ластился к чужим прикосновениям и тащил всех куда ему хотелось. Бен сдавался из раза в раз, потому что Джо ни разу не коснулся так, как бы ему не понравилось, а когда захотел вывести Бена из четырёх стен, спросил: — Пойдёшь со мной? Ночь окутала их пьяным дурманом и дымом. Джо курил очень быстро, не теряя ни секунды, не смакуя усталость в опавшем пепле. Их окружали непонятные люди, кричали и звали Бог знает куда, а Джо не отошёл ни на шаг, смотря пристально и слегка виновато. — Прости ещё раз за моих друзей. Порой они бывают придурками. — Я сам согласился пойти. Все хорошо. Джо улыбался в ответ так ярко, забвенно и пьяно, что Бен не мог себе позволить не улыбнуться в ответ. Он чувствовал чужую направлявшую руку, готов был пойти за ней на край света, и больше ни черта не соображал о том, куда движутся звёзды и почему Бог такой мудак. Бен стал павшим ангелом в поэме Мильтона, чья душа переполнена гнилыми листьями. Через порочные земли жгучего ада он добрался к существу, которое было лучшим творением Бога. Существо было лучом восходящего солнца на слегка пожелтевших листьях молодого сентября, было белоснежным подснежником и прорывался к свету чрез плотные слои грязных льдин. Трагедии не имеют других концов, и Бен с его тусклым туманом седого ноября мог отравить Джо. Бен хотел бы избавиться от наваждения. Хотел бы не вздрагивать телом от одного воспоминания о мягкой улыбке и ершистом нраве. Бен никогда не любил, или забыл, как любить, но догадывался, что кубарём катится вниз прямо в неизвестность. А неизвестность дышала обжигающим дыханием в шею, пугала и отталкивала. — Почему ты молчишь? Всегда просто стоишь и смотришь. А Бен не знал, что ему говорить. О маленьких проблемах? Он их забывал моментально. Потому что каждая сломанная крупица его души была наполнена безжизненной отравой. Но Джо, такой мягкий, такой игривый и пылающий Джо, не должен померкнуть в этой тьме. Бен не говорит ни о родителях, которые ударили его равнодушием по шее и оставили на пороге только требования. Не говорит об единственных отношениях, которые заставили его ползать на коленях и целовать землю ради другого и ненавидеть себя, потому что не в силах ничего исправить или помочь. Не говорит о том, что в жизни никого не целовал и понимает, что не поцелует, потому что душа его — это страницы, схемы и словари, бесконечные, бесконечные… У Бена катастрофически мало времени. Он думает, что ломается всё больше с каждым днём приближения лета. Его ждёт дорога домой. Бесконечный перелёт, где он, как приманку, будет оставлять каждую крупицу себя и окончательно потеряется в темноте, имя которой боль. Всё время длинною в многие годы он чувствовал боль. Бен увидел её: грязную старуху, которая шептала ему по ночам, усыпляла сказками и пауком плела вокруг сердца кокон. Он не замечал её, пока внутри не появилась другая боль, и она тянула его вниз и наверх по карусели, где поручни обжигали руки, а края не было видно. Бен больше не опускал в пол глаза. Бен не знал, что внутри Джо, и может ли он чувствовать и пылать так же, как он, и ненавидел себя, кажется, ещё сильнее. Он размышлял о строении звёзд и смысле жизни, а сейчас слушает французскую музыку и медленно умирает на своём подоконнике. Он не заметил, как вся его жизнь завертелась вокруг одной персоны, и это, наверное, было глупо и наивно. Бен мог переводить сонаты и поэмы, считал себя состоявшимся и полноценным. Но понял, насколько он мал и немощен, когда понятия не имел, что делать с часто бьющимся сердцем. Окурки один за другим падали вниз в пустоту, вместе с первыми за тысячу лет слезами на мальчишеских щеках. Что делать, Бен не знал. Но что он знал точно — он навсегда потерян в Джо. «Если ты хочешь что-то знать, ты всегда можешь спросить.» Отправить.