Яблоко для красавицы

Солнце уже поднималось к зениту, и лес окутало приятным сонным маревом. Воздух казался густым от аромата тёплой земли, мха и трав, обласканной солнечным теплом древесной коры и скромных, нежных лесных цветов. Высокие и мощные деревья — должно быть, им было не меньше нескольких столетий — спасали таинственный лесной мирок от палящего зноя, который навалился бы на голову где-нибудь в городе или в степи, на открытой местности. Даже в жаркий полдень позднего лета лес сохранял частички прохлады, и за это Бьянка искренне его любила. Если бы сейчас она была в замке, то сходила бы с ума от необходимости бегать по придавленному раскалёнными солнечными лучами саду то с вёдрами, то с тряпками, щётками, садовыми инструментами для дяди Виллема и бог его знает с чем ещё, а теперь может присесть на крыльце гномьего домика и дать себе немного отдохнуть. Девушка немного запыхалась: всё утро она провела в домашних хлопотах. Как они только умудрялись? Гномы проводили дома не больше нескольких часов по вечерам, весь день они работали, так каким же это образом они ухитрялись оставлять после себя такой кавардак?! Не иначе как особая гномья магия. Впрочем, о чём тут вообще можно говорить, если Бьянке пришлось приучать своих добрых хозяев мыть руки перед едой? Бьянка негромко рассмеялась, вспоминая их смущённые физиономии. Вроде бы такие старые, мудрые, многоопытные, больше всех в мире знающие о загадках подземных недр — а прятали немытые руки за спинами, как нашкодившая ребятня! Сейчас они уже почти приучились, только Ворчуну до сих пор каждый раз приходилось напоминать, грозно стуча по столу половником, что если он не вымоет руки — не получит ужина. Иногда Бьянка начинала чувствовать себя многодетной матерью, вот как старушка Фреза, кухарка из замка — она шутила, что сама уже не помнит, сколько у неё детей. Фреза… Добрая, громкоголосая, всегда пахнущая мылом и мясом, милая Фреза с живыми глазами и грубыми ладонями. Когда Бьянка была ещё совсем девочкой, Фреза защищала её от дворцовых мальчишек и девчонок, тягавших её за косы и забрасывающих яблочными огрызками, потом каждое утро заплетала ей косы и строго отговаривала их стричь. Её брат Герберт всегда сберегал для Бьянки горбушку душистого ржаного хлеба и кружку молока, чтобы она могла позавтракать. А ещё была весёлая, подвижная, веснушчатая Люсьетта с звонким голосом и медными локонами, она даже убиралась в дворцовых палатах с изяществом грациозной танцовщицы… Бьянка тяжело вздохнула и в задумчивости опустила голову на тонкую ладонь. Конечно, здесь, в лесу, с милыми, добрыми гномами ей живётся намного лучше: работы не так уж и много (одна избушка — это не целый огромный замок, уборка всего гномьего домика занимала у неё столько же времени, сколько во дворце — одно только мытьё полов), гномы к ней всегда добры и приветливы, стараются её радовать, ни разу не сказали ни единого злого слова, даже Ворчун. И всё-таки порой Бьянке до кома в горле хотелось вновь увидеть знакомые стены, пошутить и посмеяться с Люсьеттой, чмокнуть в щёку старого Герберта, пробежаться, звонко стуча башмаками, по мрамору замковых полов, заблудиться в великолепном саду… Тихой тенью скользнуть в кладовку, куда унесли вещи матушки, которые удалось спасти от огня, или заглянуть в покои отца. Полюбоваться лиловым и лазурным сиянием витражей, вдохнуть лёгкий и сладкий аромат цветущей вишни под окнами, покормить ласковых голубей у колодца. Всё-таки замок был её домом, Бьянка всю жизнь прожила там… Девушка решительно встряхнула смоляными локонами, между её бровей пролегла глубокая морщинка, в прозрачной голубизне глаз сверкнула решимость. «Жила, и жизнь была невыносимой, — твёрдо сказала себе девушка. — Или ты забыла, как тебя шпыняли? Как с утра до ночи не давали присесть, как нагружали самой чёрной работой? Будто ты не принцесса, а какая-то… не служанка даже, потому что с ними обращаются как с подчинёнными, но всё же людьми — а подзаборная шваль! Шваль… — Девушка с горечью скривила губы в усмешке. — Принцесса и слов-то таких знать не должна. А я знаю». Ну да. А ещё принцесса не должна сбегать из замка, потому что её окончательно сбрендившая мачеха вознамерилась её убить, и лишь добросердечие старого егеря, с которым маленькая Бьянка ездила в леса смотреть на белок, её спасло. Бьянка… Нет. Тогда её ещё звали Белоснежкой, принцессой Белоснежкой, Бьянкой её назовут потом, когда мачеха вынудит сменить атлас платьев на грубую шерсть, изящные туфельки на башмаки, а книжку с картинками на щётку для полов. Горло вдруг будто бы стиснула чья-то жестокая рука. Прошло столько лет с батюшкиной кончины, а мысли об этом до сих пор заставляют её сердце сжиматься. В ту страшную зиму вся её жизнь рассыпалась, как игрушечный замок из цветного стекла, который папа привёз для неё из далёких восточных стран. Была принцессой — стала служанкой, и забылись замки из цветного стекла, книжки с картинками, ласковые, совсем ручные белки, изящные экипажи, запряжённые для неё ослепительно-белыми лошадками с золотыми ленточками в жемчужных гривах, даже её любимого пони Золотко — и того продали… Фреза так говорила, по крайней мере. После Белоснежка прознала, что его убили. Бьянка с силой, до белизны, стиснула губы и решительно подскочила с крыльца. Нельзя об этом думать! Слишком больно. Всё это уже в прошлом — и кареты, и пони, и белки… Вот разве только белки остались. Она теперь не принцесса и не служанка, она вообще не имеет никакого отношения к королевскому дворцу. Она просто девушка, живущая в лесу с гномами. И больше ей ничего не надо. И вообще, чего она тут рассиделась без дела, в конце концов? Полдень минует, настанет вечер, придут домой гномы — а у неё даже ужин не готов! Силой растянув губы в улыбке, Бьянка принялась порхать по кухне. Вскоре на огне закипел котелок с густой и сытной похлёбкой, а девушка принялась раскатывать тесто для пирога: почему бы не порадовать её добрых хозяев? Аппетитные ароматы овощей и специй, приятное ощущение упругого теста в ладонях… Бьянка сама не заметила, как её поначалу натужная улыбка сделалась искренней и светлой, а с губ сама собой начала литься звонкая и чистая песня. У неё всегда славно получалось петь, даже ворчливый Герберт иногда замирал, слабо улыбаясь её чистому и нежному голосу, и ласково звал её певчей пташкой. И ещё кое-кто… Был ещё один человек, которому нравилось, как она поёт. Бьянка резко и сердито воткнула нож в разделочную доску. — Да что это такое! — воскликнула вслух. — Что за день воспоминаний! Не стану думать! …Фритц, смуглолицый, славно пахнущий собаками мальчишка по имени Фритц, сын того самого егеря, всегда улыбающийся, добродушный, он делал дудочки из тростника и подыгрывал её пению, он был ловкий и смышлёный, именно он помог ей впервые пробраться в запертые покои отца, с ним вместе они отыскали в закоулках замка крошечную, заросшую паутиной кладовку с мамиными вещами, с ним вместе они лазили по деревьям, он рвал для неё цветы и смотрел на неё так открыто и ясно, так ласково, что у неё горячо, незнакомо-сладко сжималось сердце, Фритц… Бьянка сердито шлёпнула себя по щеке. Нельзя думать. Нельзя. Иначе она, чего доброго, решится на самоубийственную вылазку в столицу, чтобы с ним повидаться, а ей там показываться строго-настрого запрещено. Гномы верно говорят, что мачеха колдунья, она жестока и опасна, и она хочет её смерти… По какой-то причине. Бьянка не знала — почему. Кто-то говорил, что мачеха была беременна от отца и хотела устранить конкуренцию своему потомству в лице дочери предыдущей королевы. Кто-то говорил, что она попросту завидует её красоте. Этому Бьянка не верила: она была ребёнком, когда мачеха сделала её служанкой, разве станет взрослая женщина завидовать малолетней девочке? Да и Гримхильда была очень хороша собой. Кто-то говорил… Слуги шептались: в народе были волнения, когда отец умер. Многие обвиняли мачеху в его убийстве. И хотели видеть на престоле кого-то другого. Кого-то, кто был бы как две капли воды похож на покойную добрую королеву-матушку. Бьянка тяжело вздохнула и тоскливо взглянула на пташку с задорно-жёлтой грудкой, которая прыгала на подоконнике и выпрашивала угощение. — Если бы я была мужчиной… — Девушка насыпала пташке крошек из узкой ладони. — Может, что-то и получилось бы. А так… Что я могла сделать, птичка? Как ты думаешь? Я не разбираюсь в политике. В военной стратегии. Я просто девушка. Я даже не принцесса, я не воспитывалась, как принцесса, с шести лет, и батюшка успел научить меня только чтению, письму… пению и книксенам. Очень полезные знания, правда? Особенно когда твоя мачеха… «Она велела мне принести ваше сердце, — дрожа, как осиновый лист, прохрипел бедный старый егерь. — Я не смогу! Как такое можно… Сердце, живого человека… Я же не зверь! Бегите, принцесса, бегите, что есть сил, и не оборачивайтесь!» — Стерва. Так запугать бедного старика… Хм? Бьянка вздрогнула, заслышав чей-то негромкий голос издалека, за поворотом тропинки, по которой гномы каждый день уходили в свои шахты. Но это была не их звонкая рабочая песня, нет, это был женский голос, негромкий и мягкий, довольно приятный, но — Бьянка сразу распознала — не поставленный и никогда не знавший настоящего обучения. Напевал он простенькую песенку про пастушку и козлика, который оказался тщетно добивающимся её парнем, превратился в человека, когда девушка заснула, и поцеловал её. Кажется, эту песню любила напевать Люсьетта — Бьянка невольно улыбнулась воспоминанию. Интересно, кто же это там поёт? Охваченная любопытством, девушка подбежала было к двери, почти выбежала на окутанную душистым полуденным золотом лесную тропинку… Но в последний момент остановилась. «Будь осторожна, милая, — прозвучал в её голове встревоженный голос Умника. — Лес — опасное место для девушки вроде тебя. Мы тебя не обидим, но мало ли, кто здесь ходит… И твоя мачеха наверняка всё ещё хочет твоей кончины!» Бьянка покачала головой — и на всякий случай закрыла дверь на крючок. Но всё-таки посмотреть на певунью так интересно! Может, это сама Люсьетта её нашла? Нет, голос не её. Но, может, это кто-то из дворца? «Тогда тем более нельзя, чтобы меня видели». На пару секунд девушка замерла, в растерянности положив тонкие пальцы на оконные ставни. Взгляд её метался от тропинки за окном, залитой золотистым сиянием солнечных лучей, к прохладному сумраку комнаты и обратно. Нужно закрыть ставни. Но так интересно… Но нужно закрыть… Наконец, решившись, Белоснежка прикрыла ставни… Но всё же оставила себе маленькую щёлочку, чтобы видеть. Она так давно не видела здесь никого, кроме гномов… На самом деле, последним человеком, которого она видела, прежде чем оказаться здесь, в лесу, практически в изоляции, был бедняга-егерь. С тех пор прошло несколько недель, что-то около двух или трёх месяцев… Да, точно, три месяца: она сбежала из дворца в мае, когда цвели яблони, а сейчас уже разгар августа, и за всё это время Бьянка не общалась ни с кем, кроме гномов, не знала, что происходит в столице, во дворце, как там Фреза, и Герберт, и её милый… то есть, просто Фритц. Удержаться девушка не смогла. Напряжённая, словно тетива, Бьянка ждала, кто же появится из-за угла. «Клянусь, если она будет выглядеть хотя бы чуть-чуть опасной — тут же закрою ставни и носа из дома не высуну до вечера!» Шаги и песня приближались — ближе, ближе, ещё ближе, сердце её готово было уже выпрыгнуть из груди от напряжения… Но перед домом оказалась абсолютно безобидная женщина в том возрасте, когда тело уже начинает потихоньку дряхлеть и слабеть, теряя былую ловкость, силу и выносливость. Невысокая, плотного телосложения, когда-то она явно была помощнее, но сейчас её плечи уже немного сгорбились, платье висело немного мешком, будто было сшито на более крепкое тело, даже руки казались высохшими, а кожа уже немного сморщенной. Из-под косынки выбивались ещё не успевшие окончательно поседеть русые волосы, в руках женщина держала наполненную чем-то корзинку. Несколько секунд Бьянка не могла рассмотреть её лица — по нему танцевали золотые тени, и девушка напряжённо вытянула шею, пытаясь увидеть, пытаясь узнать… Ей почему-то казалось очень важным увидеть её лицо… Но вскоре женщина непринуждённо повернула голову навстречу солнцу — и Бьянка с облегчением обмякла. Самая обычная женщина, скорее всего, крестьянка, которая ходит в город, чтобы продавать там свои собственные фрукты, овощи, может быть, что-то, сделанное своими руками. Рыжеватые брови, зеленоватые глаза, нос с небольшой горбинкой, неровный загар рабочего человека, такой же бывал у девушки-садовницы, которая целые дни проводила, ухаживая за клумбами. Заговорить с ней? Заговорить? Бьянке так о многом хотелось разузнать! Как дела в столице? Заметили ли её исчезновение, что об этом думают? Думают, что она мертва? Ох, Фреза, Герберт, Люсьетта и Фритц наверняка так расстроены! Или дядя егерь решился им сказать? Фритцу наверняка должен был! О чём болтают на базарах? Какой была майская ярмарка, Бьянка не успела её посетить и жутко об этом жалела. А летнее равноденствие? Правда ли, что приезжали факиры? А что судачат о мачехе? «Держи ухо востро, понятно тебе? — строго цыкнул на неё из воспоминаний Ворчун. — Ни с кем не разговаривай. Это опасно. Мы и так с тобой возимся, не доставляй ещё больше хлопот». Тяжело вздохнув, Бьянка хотела было отойти от окна и спрятаться поглубже в комнате, подальше от греха, но тут… Послышался негромкий стук в окно. — Простачок, Простачок, где ты там? — ласково окликнула торговка. «Она знает, кто здесь живёт?» Бьянка напряжённо застыла за оконными ставнями, словно дикая кошка, со смесью нарастающего любопытства и настороженности глядя через узкую щель. Торговка казалась немного растерянной и раздражённой — что, мол, за задержка? — Простачок! Я принесла яблоки, открой, пожалуйста? Вы же просили принести яблоки на продажу. Простачок! Бьянка слегка нахмурилась. Звучало логично: откуда-то у гномов ведь брались и овощи, и мука, даже специи, хотя поблизости ничего не росло, и у них не было ни огорода, ни мельницы. Выходит, они где-то это покупали… Да, точно, вспомнила! Раз в две недели Умник составлял список продуктов, и кто-то — обычно Ворчун и Весельчак — куда-то уходили, а возвращались уже под грузом огромных корзин с продуктами. Бьянка даже сама просилась идти с ними вместе, жалея таких крошек, но её, конечно, не пускали. Почему бы какой-нибудь торговке не знать, где живут гномы? Ведь они наверняка никому о ней не говорили, а значит, она не знает, что гномы теперь не очень-то привечают гостей. — Ну вот, — сердито фыркнула торговка за окном. — Говорили — приходи, тебя встретят, а сами… Зря я, что ли, пёрлась сюда через весь лес! Теперь ещё и ноги болят, ох, мои бедные ноги… Закряхтев, женщина присела на завалинку возле дома, ту, на которой гномы обычно устраивались покурить на закате, и принялась растирать себе колени, то и дело натужно вздыхая, явно от боли. Сердце у Бьянки так и дрогнуло от сострадания, пальцы затрепетали на ставне: открыть? Не открывать? Гномы ни о чём её не предупреждали, но, может, они просто забыли? Бедная женщина волокла сюда такую тяжёлую корзинку с яблоками и теперь едва переводит дух, будет совсем нехорошо, если она вынуждена будет тащить их обратно, да ещё и потеряет в выручке. И Бьянке всё ещё ужас как интересно было послушать, как там в столице… — Ладно… — вздохнули из-за окна. — Пойду я домой, раз такое дело. Куда только яблоки девать, мы же не съедим столько… Эх вы, гномы лесные, вот и сидите теперь без… — Постойте! Погодите! Бьянка порывисто распахнула окно. Женщина изумлённо обернулась, разглядывая её одновременно и с любопытством, и немного настороженно. — А ты кто такая? И где Простачок? — Его нет, он ушёл в шахты. Я Б… Белла. М-меня… Меня гномы наняли, чтобы я приглядывала за порядком в доме, я… я их кухарка. «Вот так вот, — хмыкнула она про себя. — Принцесса. Служанка во дворце. Теперь — гномья кухарка. Ну да мне не на что жаловаться, главное, что не труп». Торговка несколько секунд изучала её подозрительным взглядом, но затем её губы тронула ласковая и приветливая улыбка. — Вот оно что! Решились, значит, а я им сколько всё твердила: нельзя в такой грязи жить! В шахте работают, а от мыла и воды бегут, как олень от ружья, вот и ходят все чёрные. Бьянка невольно захихикала, прикрывая рот ладошкой. — Я и племянницу свою, Розочку, хотела к ним послать прибираться за денежку, да она побоялась в лес идти, к семи мужикам. А ты, значит, храбрая? Бьянка негромко рассмеялась, запрокидывая голову. Выходит, она знает гномов? Вот ведь она дурёха, зря так боялась, конечно, у гномов должны быть какие-нибудь друзья, которым они вполне доверят её увидеть, и чего она только сидела тут, как напуганная мышка? Дурёха, дурёха и есть. — Значит, храбрая! — Окончательно успокоившись, девушка приветливо распахнула дверь. — Проходите, милая женщина, у вас, кажется, болели ноги. Кряхтя и смущённо улыбаясь, торговка с трудом переползла через порог и с явным облегчением поставила тяжёлую корзину на подоконник. — Вот спасибо! Вот спасибо, добрая ты девочка… — Да Вы присаживайтесь. Женщина медленно, явно оберегая колени, присела на кресло Чихуна и смущённо взглянула на Бьянку. — Как выйду из дома — кажется, через Козьи горы перелезть могу, а как дойду до леса… Уверенности как ни бывало. — Бьянка рассмеялась. — Старость — не радость, моя хорошая. Вот и колени у меня болят, и дыхания не хватает, и бегаю я не так резво… А тебе сколько лет, девочка? — Четырнадцать. — Моей Розочке столько же! — засмеялась женщина. — Какая ты красивая… Маленькая Белла. Грубоватые пальцы тронули щёку Белоснежки… И по её коже пробежали холодные мурашки. Зеленоватые глаза торговки, напоминающие осколки бутылочного стекла, смотрели как-то странно, как-то… неправильно, будто на лошадь, которую она собралась покупать. Или на кусок мяса. На очень хорошенького телёнка с бархатной шкуркой и влажными глазами, которого она собиралась забить на ужин. Бьянка отстранилась от чужой руки. «Должно быть, я отвыкла от чьего-то общества, кроме гномов…» Она провела пальцами по щеке, пытаясь стереть прикосновение неожиданно холодных и властных пальцев торговки, и смущённо улыбнулась — нечего обижать добрую женщину, она всего лишь хотела сделать ей комплимент: — Спасибо, вы очень любезны. Как Ваше имя? — Мара, Мара меня зовут, милая девочка… У тебя ничего не горит? — Ой, мой суп! Бьянка испуганно подскочила и бросилась к очагу — снимать с огня тяжеленный котелок. Она едва могла поднять его, хотя за время работы во дворце приучилась таскать тяжёлые вёдра, но здесь был ужин на семерых зверски голодных мужиков, хоть каждый из них и был ростом в половину нормального человека. Девушка озабоченно заглянула в котелок — похлёбка была в порядке — и с облегчением смахнула со лба испарину. — Слава богу! Вот было бы грустно оставить их без ужина, правда, Мара? — Ещё бы! Никогда своего голодным не оставлю. Бьянка улыбнулась и принялась порхать по кухне. Мара не знала, что она делает — она никогда не занималась домашними делами и даже не особо представляла, для чего нужны все эти вещи, что так привычно и споро мелькали в проворных руках девчонки. Её интересовало другое. «Всё так же прекрасна…» Бьянка — Белла, подумать только, какой наивный обман! — немного изменилась с тех пор, как королева Гримхильда видела её в последний раз, но эти перемены пошли ей на пользу. Девушка слегка загорела (впрочем, не слишком сильно: сколько бы она ни проводила времени под палящим солнцем за работой в саду, её кожа оставалась всё такой же сияющей, словно невинный жемчуг), простое домотканое платье из небелёной ткани это подчёркивало. Вырез слегка обнажал тонкие ключицы и частично плечи, густые смоляные локоны выбились из небрежно заплетённой косы и обрамляли лицо, дразняще скользили по изгибу шеи. Кончик косы метался, как хвост у лисицы, где-то ниже поясницы. Тонкие, благородные черты лица, высокие скулы, унаследованные от матери, прозрачно-голубые глаза, такие же, как у покойного короля, выдавали принцессу Белоснежку даже в девчонке, что порхала по кухне гномов так, будто никогда не знала и не желала себе иной участи. Гримхильда скривила бы губы в презрительной гримасе, если бы была собой, но Мара — только добродушно усмехнулась, и лишь глаза её цвета зелёного стекла, в каком хранятся самые смертельные яды, блестели из полумрака кухни недобрым, холодным огнём. Девчонка может обманывать всех, даже саму себя, но она, Гримхильда из Северных лесов, дочь колдуний и ледяных огней, вскормленная пением волков и вьюги, знает, что она лжёт. Порхая по кухне, готовя ужин немытым шахтёрам, ласково приветствуя захожую торговку — она лжёт. В этих жилах, что едва заметно проступают на её тонкой шейке, течёт горячая кровь королей. Даже сейчас она ровно держит спину и горделиво — голову. Даже сейчас она — принцесса, прекрасная и юная. Воплощённая весна и надежда для всех, кто недоволен её, Гримхильды, правлением. Красивая, юная, добрая… Любимая в народе, даже несмотря на то, что Гримхильда старалась её прятать — это лишь помогло образу Белоснежки обрасти легендами. Ах, прелестная, добрая, нежная принцесса, дочь нашего доброго короля, отравленного северной ведьмачкой! Над ней беспощадно издевается злобная колдунья, держит её едва ли не в подвале, вынуждает перебиваться с хлеба на воду! Как же мы можем допустить это?! Мы должны спасти Белоснежку! Мы должны… Даже её смерть не помогла. Поначалу Гримхильду вполне устраивало, что девчонка прячется у каких-то шахтёров и носа не показывает из их халупы, но потом… этот мальчишка, Фритц. Гримхильда так и думала, что его надо было прирезать, как того пони, чтобы девчонке неповадно было водить с кем бы то ни было дружбу. Он ушёл в леса сразу после того, как Гримхильда казнила его отца-егеря за ослушание. Агенты королевы разыскивали мальчишку, на всех столбах красовалась его нахальная физиономия, но пока что поиски не увенчались успехом. Фритц вполне мог и отыскать этот домишко, и тогда дело может принять чертовски скверный оборот. Среди горожан и так ходили слухи, будто бы принцесса не погибла, а просто скрылась где-то вдали от замка — прежде чем обман вскрылся, и старик закачался в петле, неудавшийся егерь-убийца успел несколько раз налакаться до скотского состояния в городских тавернах, рассказывая многочисленным желающим, что не смог совершить «такое зверство». Многие хотели разыскать девчонку. Многие были очень недовольны правлением «северной потаскухи». Как это всё-таки трудно — править королевством, где тебя все ненавидят только за то, что ты знаешь травы и колдовство, за то, что говоришь с гортанным акцентом и родилась там, где колыбельные поёт вьюга, а не ласковый морской прибой, за то, что ты — не она, не добрая королева-мать, обожаемая всеми в народе… После смерти мужа Гримхильде стоило огромных усилий удержать власть в своих руках, но сейчас всё угрожало рассыпаться. И главная угроза её правлению сейчас радостно щебетала, дорвавшись до общения с кем-то кроме полуграмотных дикарей-гномов, как ей нравится здесь жить, какие славные гномики, какие ласковые, совсем ручные животные, живущие слишком далеко от охотничьих угодий, чтобы познать человеческую жестокость, какие дивные тут цветы, как гномы любят пироги с ягодами… Мара улыбалась, кивала, щебетала какую-то чепуху в ответ — Гримхильда внутри неё нетерпеливо скребла ногтями, подрагивая, словно дикая кошка при виде добычи. Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сама. — Да, да, Чихун всегда как чихнёт в самый неподходящий момент! — грудным, низким смехом рассмеялась Мара. — А Соня — это просто умора, однажды он заснул прямо у меня в корзине! — Правда?! — Бьянка изумлённо округлила глаза и звонко, от всего сердца, рассмеялась. — Я бы на это посмотрела! — А Простачок всё время пытается заполучить у меня поцелуй, так и подставляется. — У меня тоже! А я-то думала, он в меня влюблен. — Он влюбляется во всех девушек, которых видит, дорогая, даже в таких неприглядных, как я. — Ну что вы! — Бьянка искренне улыбнулась и ласково дотронулась до её руки. — Вы очень красивая! Мара скептично хмыкнула. Ну да, легко ей с высоты своей красоты раздаривать комплименты, словно богачка, подающая милостыню нищим. — Совсем не такая красивая, как ты, милая моя, — женщина ласково потрепала её по щеке, как это могла бы делать её мать, останься та в живых. Возможно, у королевы Гримхильды тоже могла бы быть дочь от короля. Голубоглазая, как он, и рыжая, как она. Как она любила бы её! Да только единственная её беременность закончилась выкидышем после смерти супруга. Придворные шептались за спиной. Мнения разделились: кто-то называл её отравительницей, кто-то — попросту бесполезной, если уж даже дитя не способна удержать в чреве. Что, что в ней было не так, если прежнюю королеву они готовы были терпеть годами, прежде чем она понесла?! И кого? Девчонку! Даже спустя четырнадцать лет всё внутри у Гримхильды кипело от несправедливости. — Скажите, Мара… Вы ведь в столице живёте? — Да, там. В Жестяном переулке, с мужем. — А расскажите, как там, в городе? — Белоснежка широко распахнула наивные голубые глаза. — Как прошёл майский праздник? Правда, что приезжали факиры? — Правда, правда, дорогая. Уж как я испужалась, когда их увидела, ты не представляешь! Чёрные-чёрные, вот как твои волосы, и с огнём обращаются, будто это шелковые ленты! Раз — и кинули вверх факелы, раз — и поймали, раз — и проглотили горящую шпагу, представляешь? — Нет! — ахнула Белоснежка, в ужасе прижимая ладонь к горлу. — Шпагу? Горящую? Проглотили?! — Да, да, да! Уж как я испужалась, а моя Розочка чуть в обморок не хлопнулась! Плебеи действительно в ужасе кричали, аплодировали, а парочка особо впечатлительных девиц вправду хлопнулась в обморок прямо на улице. Гримхильда постаралась закатить действительно роскошный праздник, такой, чтобы гремел на всю округу, чтобы все забыли о пропавшей (мёртвой?) принцессе, и на несколько дней пересуды о Белоснежке действительно стихли — все обсуждали прошедший карнавал, огромные костры на площадях, нарядное чучело Зимней Девы, разукрашенные лентами и цветами улицы и щедрое бесплатное угощение. — Все танцевали и пили, мой муж так напился, что так и заснул прямо на пороге, не смог домой вползти, а Розочку я из дома ночью побоялась выпускать — ну как сделают с ней что-нибудь нехорошее? Вино лилось рекой, сладкое, молодое, игристое, и цветами пахло так сильно, что голова кругом. А вечером запускали небесные фонарики… Бьянка печально опустила голову. — Я не видела. Дом в низине находится, просилась домой на праздник, да не пустили… А я так люблю смотреть на фонарики. Это мой самый любимый праздник после Зимнего солнцестояния. — Бедная моя девочка, — Мара приобняла девчонку, сочувственно погладила по спине. — Совсем тебе тяжело здесь, да? Бьянка слегка пожала плечами. — Жаловаться мне не на что. Гномы очень добры ко мне. Разве только… Скучаю по кое-кому… Мара, милая, вы не видели в городе случайно девушку по имени Люсьетта? Такая хорошенькая, с глазами — как мёд, со сладким голосом. Она работает во дворце. — Люсьетта, Люсьетта… Гримхильда действительно не сразу смогла припомнить. Ах, это, наверное, та девчонка, что вечно приходила в замок с грязным подолом и пачкала начищенные до блеска полы? Та, которая постоянно всех расспрашивала о пропавшей Белоснежке и распускала слухи, якобы это королева лично её удавила? Какая неосторожность, милая, славная Люсьетта, тебе следовало держать язык за зубами. И не ходить по темным переулкам, где тебе на голову может упасть тяжёлый камень. Случайно. — Кажется, она вышла замуж, — улыбнулась Мара. — И ушла из дворца, больше она там не работает. — Замуж?! — восторженно подпрыгнула Бьянка. — Правда, замуж?! Боже мой! За кого? За Рода, за Рода, да? Игрушечника? Скажите, что за него! А я ей давно говорила, что он на неё все глаза проглядел! Какой ещё Род?! Гримхильда поспешно подавила раздражение, прежде чем оно успело гримасой презрительного отвращения проступить на лице, и с силой вцепилась пальцами в ткань, покрывающую яблоки в корзинке. — Вот этого не знаю, милочка. — Как жаль… Замуж! Как жаль, что я не видела! Наверняка она была такой красивой! — продолжала восторгаться Белоснежка… Но тут же осеклась, заметив печать усталости на лице Мары (Гримхильда даже не притворялась: она действительно устала от её восторженных писков и расспросов, что за несносный ребёнок). — Ох, да Вы совсем устали! Мне так жаль, что Вы не застали Простачка… Не хотите похлёбки? Или пирог? Только его подождать нужно, я как раз начала закладывать начинку, когда вы… — Пирог? — слабым голосом отозвалась Мара. — А с чем он? — С ягодами. Хм, с одной стороны, она удачно угодила: можно убить разом восьмерых зайцев, если заставить Белоснежку приготовить пирог с отравленными яблоками… Но тогда придётся задержаться, чтобы убедиться, что пирог съеден, а попадаться на глаза гномам нельзя: эти шахтёры тупы, но подозрительны и могут её раскрыть или попросту выпроводить, даже если не поймут, кто она. А ей нужно лично убедиться, что принцесса мертва — однажды она уже ослабила контроль, понадеявшись на верность тупоголового и преданного, как собака, егеря. Жаль, но убить гномов не получится. — Ох, я бы не отказалась, милочка, да только мне ведь ещё идти домой, нет времени ждать. А объедать гномов не хочется… Может, мы с тобой перекусим яблоками? Женщина ласково улыбнулась, но Бьянку вдруг пробрало дрожью, будто бы сквозняк донёсся из приоткрытого окна, несмотря на знойный полдень. — Извините, гномы не оставили мне денег. Мне нечем заплатить за них. — Ну что ты, что за пустяк! Не возьму я с тебя денег за одно яблочко. — Улыбнувшись, Мара достала одно из корзины. — Вот, посмотри, сама собирала. Красивое? Бьянка слабо улыбнулась, зачарованно глядя на крупный и спелый плод. Румяное, даже на вид сладкое, с кокетливым листиком на черенке, более бледное с одной стороны и более красное с другой, оно так и просилось в рот, аппетитно поблескивая бочком на солнце… Что ж, почему бы и нет? Давненько она не ела фруктов. Бьянка кивнула — и тут же Мара, лучезарно улыбнувшись, потянулась за ножом. Одним движением разрезала яблоко и отдала девушке более румяную половинку. «Какая она добрая», — растроганно подумала девочка, поворачивая половинку в пальцах и любуясь блеском сока на белоснежной мякоти. — Прямо слюнки текут. Такие же яблоки росли… Девушка осеклась. — В саду моего отца. Гримхильда усмехнулась. И ведь даже не соврала девчонка, всё-таки есть в ней определённый потенциал. Напитанная ядом половинка покачивалась в пальцах Белоснежки, как бумажный кораблик на волнах, и у королевы судорожно замирало сердце. Давай же, кусай, глупая девчонка, что ты медлишь? Одного кусочка достаточно, чтобы ты упала замертво, кусай же, кусай, кусай, вот, молодец, совсем близко к губам… ну же! Но Бьянка в последнюю секунду отняла яблоко от рта, будто о чём-то вспомнив. С досады Мара с сердитым хрустом откусила сразу чуть ли не половину от своей части. — Скажите… — щёки её окрасил лёгкий румянец. — А… Вам случайно не знаком один мальчик… Гримхильда сидела прямо, будто в позвоночнике натянулась тугая струна, и с трудом сдерживалась, чтобы не начать судорожно барабанить по столу пальцами. Она спилила свои острые коготки и наложила на холёные кисти грим, чтобы они казались натруженными и опухшими, со вздутыми венами и мозолями, но пальцы её оставались длинными и цепкими, как лапы у хищной птицы. — Что за мальчик?.. — голос прозвучал чуточку сдавленно, но Бьянка, захваченная смущением, не обратила на это внимание. — Мальчик… Фритц. Сын королевского егеря. Такой симпатичный, с веснушками, со светлыми волосами… Вы его не знаете? — Нет. Нет, не знаю. — Жаль… Да кусай же, чёртова дрянь, пока я силой не запихнула яблоко в твой болтливый рот! Гримхильда судорожно скомкала пальцами ткань в корзинке, слушая бешеный стук собственного сердца в висках. В глаза ей бросился нож, скалка здесь же, на столе, она могла бы просто схватить маленькую потаскушку и забить до смерти, не дожидаясь, пока она соизволит… Наконец-то! Мелкие белые зубки принцессы впились в яблоко. Хрусть! И отравленный кусочек оказался у неё во рту, на алых губах осталась капелька прозрачного, кисловатого сока. Чуть жмурясь от удовольствия, Белоснежка несколько раз двинула челюстью, пережёвывая, затем её горло мучительно медленно двинулось вверх-вниз… — Ммм… Какое вку… И дыхание застряло в глотке. Теперь Гримхильде уже не было смысла скрываться, и простое, добродушное лицо крестьянки Мары исказилось торжествующей ухмылкой королевы-ведьмы. Горящими глазами она следила, как расширяются в ужасе зрачки Белоснежки, как она бросает на неё растерянный взгляд, будто прося помощи, как хватается за горло, как пытается вдохнуть, пытается протолкнуть дыхание себе в глотку, но Слеза Висельника сдавливает мышцы гортани слишком крепко. На лбу у девушки вздулись вены. Она успела вскочить, дёрнуться к окну, к двери, будто собиралась куда-то бежать — Гримхильда сидела неподвижно, зная, что сил её хватит ненадолго. Кажется, девчонка пыталась что-то сказать. Проклясть её? Назвать по имени? Попросить помощи, если она так ничего и не поняла? Не имеет значения. На её губах выступила слюнная пена, глаза закатились, все тело выгнуло короткой, но сильной судорогой… И девчонка бухнулась на пол, как самый обыкновенный куль с мукой. На всякий случай Гримхильда неспешно, наслаждаясь своим триумфом, пощупала ей пульс, проверила, нет ли дыхания… Нет. Она выглядела как самый обыкновенный мертвец, и лишь она одна знала, что на самом деле девчонка впала в магический сон. Ведьмам дарована великая сила, но им нельзя убивать с помощью своего дара, иначе она рискует тут же его лишиться. Но про вечный сон никто не говорил, не так ли? Довольно усмехаясь, Гримхильда склонилась над Белоснежкой. Лицо её разгладилось, судорога миновала, даже слюна высохла, и девушка казалась прелестной, как цветок. Сорванный цветок. — Уста алые, как розы. Косы чёрные, как смоль. Кожа бела, как снег… — Гримхильда небрежно ущипнула девчонку за щёку. — Сладких снов, Белоснежка. А теперь ей нужно поспешить обратно во дворец, снять, наконец, личину простушки Мары, смыть с лица морщины, снять мешочки с песком под одеждой, промыть горло от настойки из имбиря и перца, что изменял её звучный и властный голос на хрип торговки, сорвавшей горло в базарных перепалках… И велеть подать огромный чан с обжигающе-горячей водой и ароматными маслами с востока. Смыть с себя не смерть падчерицы, вовсе нет — своё вынужденное уродство.