Тропа к Весне

Шаг За шагом… Веди Из мрака, Тропа к весне След — Вдаль вейся, Тай, снег, Разлейся Тропой к весне Alkonost — Тропа к Весне

Самый тёмный час — перед рассветом. Гилтиас помнит это ещё с тех пор, когда рассветы на Ксентароне были. Зарождавшиеся нежно-розовыми и вспыхивавшие красным, они были похожи на драконье пламя и горели в небе совсем недолго, разливая на вершинах гор свой вишневый свет. Или фиолетовыми волнами, как глубокое море, расплескивались, захлестывали облака, барашками белевшими на гребнях. Или — и эти нравились Гилтиасу больше всего — позолотой стелились по облакам, — будто само небо с ним породнилось. Потом рассветов не было очень, очень долго. И самый тёмный час растянулся на целый век. Но солнце готово выглянуть. Ещё не светлеет, небо так же серо, но Гилтиас уже чувствует близость рассвета, в нетерпении бьёт хвостом, раскидывая врагов, и, раскинув крылья в стороны, рычит. Этот звук, громкий, торжествующий, сотрясающий землю и как сама земля древний, давно не слышали в обоих мирах, он собой перекрывает шум битвы, и словно только его и не хватало, чтобы разбудить планету, слишком долго скованную тишиной. Раскатом грома он проносится по небу, призывая солнце, и яркий свет, слепя глаза, заливает всё вокруг. Это не восход, постепенный и дрожащий, словно в сомнениях, на горизонте, это больше похоже на взрыв, и Гилтиас выгибает шею, подставляя каждую чешуйку долгожданному свету. Теплеет. — Наконец-то, — Дрогбар говорит это делано ворчливо, таким тоном, будто кузнец, у которого он заказал новое оружие, припозднился с исполнением на месяц, и щурится на новое солнце, но всем видно, что он доволен. Гном удовлетворённо чувствует, как жарко становится в утеплённых доспехах, но не спешит снимать их. Опершись на боевой топор, он смотрит, как тает притоптанный снег и как медленно плавятся вековые сугробы, а его люди, совсем не спеша уходить обратно под землю, разворачивают лагерь на её поверхности. Чуть в отдалении расположились золотые драконы, Дрогбар хмурится, наблюдая, как некоторые вьются в небе, но и это хмурое недовольство на деле лишь настороженное любопытство. Ему даже нравится смотреть за самым младшим из них, тем, который прилетел первым, который ещё не стал таким степенным, как старшие, и, петляя между небом и землёй, то вытягивается, даже хвост выпрямляя стрелой, и тянется, почти как кошка, то сворачивается в комочек. Дрогбар улыбается в спутанную бороду. Мальчишки — они и у драконов мальчишки. По спине, прямо между лопатками, у него течёт струйка пота, пот стекает по лбу, капает с густых бровей, и Дрогбар, пыхтя, стягивает шлем. В подземном городе, куда он скоро захочет вернуться, жалуясь на жару и режущий глаза свет, никогда не было так тепло. И, хотя он собирается начать ворчать как только разомнёт затекшие мышцы, можно увидеть, что сейчас он попросту счастлив. Шаг за шагом. Деймос замечает тонкий ручеёк талой воды у самых своих ног и задумчиво за ним следует — почему-то ему вдруг интересно, куда он приведёт. Во всяком случае он точно должен отвести его от бесконечных разговоров и распоряжений, накинувшихся на него с упорством только что побеждённой армии демонов. Совсем от них, конечно, не уйдёшь, но сейчас он заслуживает минуту наедине со своим заново рождённым миром. Грязь чавкает под тяжёлыми ботинками, но, идя вверх по течению, Деймос поднимается на склон горы, где снег глубокий, не тронутый людьми и едва задетый солнечными лучами. Ноги проваливаются в рыхлые сугробы, когда Деймос ныряет в синеватую тень и оборачивается, держась ближе к скалистой стене. Он так давно не видел солнца, а теперь оно разлилось по полю битвы, по сверкающим до боли в глазах заснеженным пикам гор и нежится на крыльях расслабленно парящего в поднебесье молодого золотого дракона. Его крылья в этом свете выглядят тонкими, почти прозрачными, и сам он в вышине — не больше причудливой стрекозы, будто ожившей драгоценной броши. На земле разворачивается лагерь гномов. Их повелитель стоит, застыв, как каменная статуя, зажав под мышкой шлем, и серое лезвие топора, только очищенного от крови, тускло блестит. Ему придётся поговорить с ними — с энийцами, оплакивающими падшего друга, гномами и, наверное, даже драконами, но пока Деймос осматривается с интересом. Ему сложно вспомнить Ксентарон не ледяной умирающей пустыней, а теперь, как под рукой умелого художника, мир наполняется цветом. И снег уже не белый, как саван, а золотой, искристый, лёд, серым доспехом сковавший воду, серебрится, и вместе с первыми подснежниками взмывают вверх яркие флаги. Ручеёк у носка его ботинок хрустально звенит, теряясь среди камней, ширится внизу, тянет за собой комья грязного снега, поворачивает, чтобы схватить другие такие же ручейки и скоро станет настоящей рекой. Ему вторят звонкие трели невидимых птиц, прозрачный воздух дрожит от звуков и голосов, которые здесь успели позабыть. На Ксентароне весна. Демиург бы даже сказал, Великая Весна, потому что её не было так долго, что многие уже перестали ждать. Он и сам начал сомневаться, что создал этот мир не снежной пустошью, закружившейся в бесконечном феврале. Но и самый долгий февраль проходит. Демиург совершенно по-человечески щурится на солнце, осторожно выходя из пещер вслед за бегущими гномами, и возносится к вершинам скал. Планета словно тает, уменьшается в размерах, отбрасывая тяжёлое одеяло, а там, где пролетели драконы, снега уже не осталось и зелёная трава качается на прохладном ещё ветру, будто только что вышитая пёстрыми нитками. Демиург видит, конечно, неподвижные чёрные точки на земле и скорбит о павших, но грандиозный восторг его куда сильнее. Он создал этот мир, а теперь тот возродился сам — и это чувство смутно похоже на гордость. Золотой дракон, так долго хранивший сон своих собратьев, засыпает теперь сам, свернувшись в сверкающий клубок и по-детски спрятав голову под крыло. Предводитель гномов говорит о чём-то со своими людьми, недовольно размахивая руками, и, скорее всего, снова чему-то не рад, и Демиург улыбается, думая, что извечную ворчливость гномов не может победить ни долгая волшебная зима, ни внезапное её прекращение. Правитель Ксентарона спускается к своим воинам, по дороге останавливаясь у только пробившегося из-под земли подснежника и задумчиво его срывая. Демиург, хмурясь, сокрушённо качает головой, а тот хочет бросить его на землю, когда кто-то окликает его и он, забыв про цветок в своих руках, машинально вставляет его в сплетение кольчужных колец на груди. Так и появляется перед пришельцами из другого мира. Демиург медлит ещё минуту, забавляясь молчаливым удивлением эльфов, прежде чем уйти на изнанку мира, чтобы проверить все ли заклятия спали и все ли демоны убрались оттуда. Ему, да и всем им, предстоит ещё много работы, а пока пусть для них сияет новообретённый солнечный свет.