Уголь и Акварель

Они встречаются посреди мокрой, скользкой и пока ещё серой весны, под удивительно синим небом. У одного шарф накинут поверх лёгкой клеёнчатой куртки, концы его болтаются где-то возле бёдер, обтянутых светлыми джинсами, как будто кто-то сказал ему, что шарф в это время года носить ещё нужно, но не объяснил, как, а на голове царит совершенный бардак, волосы топорщатся ёжиком, не помогает даже уличная капель и дикая слякоть, и влага. Другой укутан в чёрное пальто, синий короткий шарф, точно в цвет его небесных глаз, аккуратно завязан на высоком воротнике, руки он держит в карманах и будто бы хмурится, злясь на дурацкую, вязкую, текущую и сопливую весну. Они похожи на два пятна в этой серой слякоти. Одно, акварельное, разбрызгано по бумаге голубыми джинсами, кроссовками с зелёными шнурками и ярким румянцем поверх бледной кожи. Другое будто начерчено чёрным углём. Чёткое, прямое, слегка угловатое. И становится не совсем понятно, как вообще они могли встретиться на одном бумажном листе. Только аквамариновые глаза угольного человека выдают в нём что-то такое же разляпистое и акварельное, но они так тщательно обрамлены угольными ресницами, спрятаны за длинной и ровной чёлкой, что их можно заметить далеко не сразу, разве что вглядываться в немного жуткую фигуру достаточно долго и внимательно. Они встречаются прямо посреди улицы. Акварельный юноша, улыбаясь, машет угольному голой рукой и тот, по старой привычке хмурясь, отвечает не сразу, то ли не желая доставать ладони из карманов пальто, то ли просто напоказ выставлять их знакомство. Впрочем, знакомства-то никакого пока ещё и не случилось. – Это не вы оставили в супермаркете свой портфель? — спрашивает у него акварельный юнец, и чёрный чуть дёргает бровями, будто хмурясь на секунду сильнее, а затем кивает решительно. – Я шёл за ним, но вы оказались быстрее. Акварельный улыбается ему. Широко, бесхитростно и ярко. И угольному кажется, что эта улыбка слепит его глаза. И что-то разъедает внутри. Знакомство всё-таки состоялось. И не деться от него, не выплеснуть с рук акварельной лёгкости, которую ладони, закованные в чёрные кожаные перчатки, принимают неожиданно легко вместе с портфелем, кажется, полностью уже заляпанным этим юнцом, не убрать из головы обкусанные губы, обрамляющие вспышку улыбки, не выжать постепенно заполняющей угольные границы краски так вот легко. И знакомство требует почему-то себя продолжить, потому Канда, который привык во всём и всегда вовремя ставить точки, приходит в полное замешательство от собственных чувств, зато Аллен, улыбчивый, эфемерный, только кивает головой на портфель. – Небось, очень важные документы у такого педанта? — он усмехается, и Канде тут же становится как-то проще. – Будто это касается такого разгильдяя, как ты. Аллен наклоняет голову и улыбается уже хитро, словно лисица, приметившая добычу. – Так ведь я же нашёл его. Я же вернул тебе. Канду эта наглость выводит из себя практически сразу, и вот это чувство ему уже знакомо. Хорошо и крепко знакомо. – Я тебя, помнится, ни о чем таком не просил, Малявка. Аллен только хмыкает, и глаза его, кажется, блестят этой самой весной. То ли серой, то ли льдисто-голубой, дождливой, промозглой, но такой радостной, смешливой и невозможно красивой. – Конечно же не просил. Мы же даже не представились ещё друг другу! А я, думаю, заслужил хотя бы это немногое от тебя, прежде чем ты перейдёшь на клички. Канда щурится, словно пытаясь скрыть, как из-под ресниц его плещет небесная синева. Плещет так остро, что он не понимает и сам, что же такого с ним происходит, но всё-таки отвечает язвительному юнцу: – Канда Юу. И я убью тебя, если ты будешь называть меня по имени. Тот лишь сверкает на него взглядом и пожимает плечами. – Аллен. Аллен Уолкер. Очень приятно, хотя по тебе и не скажешь, что это взаимно. Так может… Сходим в какое-нибудь кафе, Канда? Тот смотрит на Аллена несколько удивлённо, будто не понимая, как вообще подобное могло прийти ему в голову, но беспощадная к углю акварель проникает всё дальше, всё глубже, и вот уже добирается до его волос, подпаливает синевой самые кончики, и Канда… Соглашается. – Может, и сходим. Аллен улыбается будто в сотню раз ярче и даже подпрыгивает, отчего из-под дурацких кроссовок его, с зелёными шнурками, брызжет вода. – Правда?! – восхищённо переспрашивает он, и теперь уже очередь Канды усмехаться ему в ответ. – Правда. И он позволяет Аллену ухватить себя под локоть, окончательно погружаясь в мокрую его акварель, которая достала уже до самых его аквамариновых глаз…

***

Они идут по залитому тающим снегом бульвару. Аллен ежеминутно оскальзывается, и Канда то и дело ворчит, что этот идиот не мог придумать ничего лучше, чем надеть в такую погоду кеды, которые на нём уже хлюпают, промокнув до последней нитки. Зато шарф на нём уже не болтается, аккуратно завязанный вокруг шеи, и Канда поглядывает на собственную работу с довольной улыбкой. Аллену вдруг хочется прыгнуть на бордюр, и всё такому же угольному с виду, хмурому и нелюдимому Канде только и остаётся, что ловить его руку, дабы это недоразумение не грохнулось в следующую же лужу. А Аллен смеётся. – Попробуй, Юу! Попробуй хотя бы, это же здорово! В небе, сером и некрасивом, плавают тучные облака. Канда уже не пытается убить его всякий раз, когда Аллен осмеливается окликнуть его по имени. Канда останавливается и только вздыхает, заставляя Аллена пошатнуться и распахнуть глаза. – Эй, ты чего?! Канда вздыхает ещё раз и ухмыляется. А затем вдруг дёргает Аллена за руку на себя, заставляя практически упасть в крепкие объятья, и целует. Будто пьёт с его губ эту живительную красочную влагу, Имя которой Канда лично ещё не придумал и не постиг, но, кажется, слышал где-то, что подобное называют… Жизнь.