Письмо музе

Дорогая Кавори Миязоно,       Сейчас я должна спросить у тебя о погоде или здоровье, но мне кажется, что это глупо. А в России сейчас снег с дождём и гололёд со слякотью. Интересно, ты когда-нибудь мечтала приехать в Россию? Наверное, да.       Вообще, писать той, которая тебя никогда не услышит довольно странно, как, собственно, и любить. Знаешь, ты очень бестактная, высокомерная и легкомысленная эгоистка. Ты всегда делала только то, что сама хотела, идя наперекор всем остальным. Это меня даже раздражало в начале. Когда я слушала твоё письмо впервые, я ничего не почувствовала, но потом, когда я увидела тебя, играющей на мелодике, во мне что-то ёкнуло. В начале я всё ещё была равнодушна к тебе, а потому, зная, что ты умрёшь, я была абсолютно спокойна. Но потом, когда вы зажигали бенгальские огни в бассейне, во мне вдруг мелькнула мысль: "Может, я чего-то не поняла, и ты не умрёшь?" Так и смотрела дальше. Когда ты потеряла сознание в больнице, я всё не верила: ты же так рвалась к жизни, ты бы могла стать чудесной скрипачкой, так почему же ты умрёшь? И я всё не верила, а потом ты согласилась на операцию. Знаешь, я так верила, что всё будет хорошо. Что Коусей встретит эту весну уже без тебя, потому что ты просто уехала в другой город или даже страну. А потом ты появилась перед ним. И я просто разрыдалась, видя твою улыбку. Знаешь, только не бей, но ты чем-то напомнила мне Юки Конно. Ты тоже умерла зимой, оставив свой след в сердцах многих, в том числе и моём. Ты была так спокойна в свои последние минуты жизни и даже казалась счастливой, так что я просто не могла поверить, что тебя ждёт Bad End.       Знаешь, я ненавижу себя. Уже долгие годы, лет с семи, если не раньше. Я ненавидела в том числе и свою бесталанность. А потому, когда в десять лет стало ясно, что я псих да ещё и ноги неизвестно, можно ли вылечить, я была на седьмом небе от счастья, я начала усердно загонять себя в гроб. Я всё ещё мечтала в силу своего возраста, но уже решила, что я и счастье— две непересекающиеся параллели. Всё ради чего я ещё существовала— надежда оставить после себя хотя бы книгу, но я была просто нереально бездарным писателем. Моя любовь к пению тоже была лишь любовью, а потому я медленно ждала своей кончины, надеясь, что она будет скорой. А потом появилась ты. Ты просто внеслась в мою жизнь. Ты словно всё время кричала: "Ты должна!", "Ты явно гений, просто попробуй!", "Москва не сразу строилась!". А я просто делала. Я записала несколько каверов. И хоть их качество явно ужасно, ты продолжала лупить меня, крича, что бы я продолжала пытаться. Когда я написала "Капающий кран", ты радостно скакала, крича, что я пробудила гений. Хоть я до сих пор не могу написать вновь нечто достойное, ты продолжаешь кричать на меня, что я должна писать, ведь только так я смогу развиться и оставить что-то после себя. Я даже вновь попробовала заняться стихами. Да, ритм хромает, но людям всё равно понравилось. Ты постоянно тыкаешь мне в лицо набросками "Она любила Огонь", заявляя, что рисовать я кое-как могу, а додзя сама не появится. Ты всё время пытаешься подтолкнуть меня к чему-то, считая, что я на что-то да способна в этом мире.       Спасибо тебе. Жаль, что ты не можешь ни отшить меня, ни ответить на мои чувства, но я всё равно повторю: спасибо тебе, и я люблю тебя.       Здесь нужно написать про здоровье, которое у меня очень плохое, того глядишь в обморок грохнусь, да и тебе его уже не пожелаешь.       Что ж, с любовью, будем считать, Ore-Sama.