По отдельности мы сильны,

      Белый потолок навязчиво напоминал о чем-то давнем, забытом и утраченном.

      Белый потолок был в школьной душевой, где Энди проявил свои способности, разрушая всё вокруг, пока её объятия не сомкнулись на его плечах; белый потолок был в комнате, когда Подполье согласилось помочь их семье, предоставляя почти дом; белый потолок был в той экспериментальной камере, где они рука об руку были вынуждены свою силу демонстрировать, лишь бы друзей спасти.

      — Энди...

      Пересохшие губы болели. Обкусанные, совсем бледные, они произносили лишь одно имя, перед тем как разум в очередной раз был окутан темнотой, одурманен сывороткой и попытками вспомнить, как всё это произошло.

      Изначально это казалось неплохой «идеей»: усыплять собственный генИкс, пуская по венам (не)лекарство; запираться в комнате, чтобы погружаться в сон без малейшего (сно)видения. Обрывать/уничтожать оставшуюся связь Фенриса. Изначально в этом спасение виделось, ведь брат добровольно стремился отдать сестрам Фрост разум Лорен [из лучших побуждений, как считал сам], что закрывая глаза его встречала тут же. Желая всего лишь обнять, забрать, остаться в этой невесомости и забыть обо всех бедах того, н а с т о я щ е г о мира.

      — Я так скучаю по Фенрис.       — Я тоже...

      Она почти сдалась, когда их свет слился в одно, тёплом обдавая, как это бывало всегда. Ведь она так устала сражаться [с ним]. Это казалось самым правильным, самым необходимым и нужным. Лорен хотелось верить в то, что осталось в её брате незавербованным, знакомым, близким.       — По отдельности мы сильны, но вместе – непобедимы. Как же ты не понимаешь?       Энди шептал это ей в осунувшееся лицо столько раз, то и дело заставляя смотреть в глаза лишь; столько раз просил, умолял, чётко ощущая поселившиеся сомнения в сердце сестры и пользовался этим; умолял, пока Кукушки не отравили его помыслы чернотой, подталкивая забрать Лорен несмотря ни на что. Забрать враньём, силой. И даже у него это почти вышло, пусть и с синяками на запястьях девичьих; и пусть с ужасом на лице родном.       Он приходил к ней каждый раз, стоило лишь задремать, веки прикрыть, подумать о сне. Приходил как наваждение, как страх. Страх соблазниться, страх согласится и погрузится в эту тьму, что в глазах карих заглядывала под кожу, впитываясь как губка.       Это и стало последней каплей.       Вместе с найденной шкатулкой, письмом фон Стракеров и мелодией, что будило что-то в ней. Что-то мрачное и опасное. Но сыворотка отца убивала всё пугающее, даря обманчиво-приторный привкус спасения, что разливался по клеточкам. Блаженно закрывая глаза, в поиске укромного места, Лорен засыпала, тут же находя его в совершенно иных кошмарах.       Энди больше не появился ни разу. Вместо него были призраки прошлого [только чьё это прошлое?], война, злость, смердящая какофония звуков, которая буквально разрывала голову, словно стараясь не дать ей забыть то, что она закапать со своими генами желает.       Не давая забыть наследие своё.       И это же наследие теперь засунуть бы кому-нибудь в задницу.

      Врач приходит раз в день. Или же два. Считать стало давным-давно бесполезно, ведь время тут тянется словно в прострации. Вот оно есть, подозрительной пустотой в голове отдаваясь, а вот оно снова по венам взорвалось, заставляя кричать [иногда вновь на чужом немецком, грубо отталкивая руки чьи-то], выгибаться, позволяя зверю внутри прорываться с боем сквозь клетку грудную. Но обычно всё прекращается тут же, стоит игле вену найти. Теперь запястья Лорен стянуты туго, чтобы, не дай Бог, вновь с собой сделать что-нибудь не решилась, стоит лишь острый угол найти; теперь ей не разрешается даже ходить по этим жалким квадратным метрам, что они называют комнатой покоя; теперь входящие с собой всегда электрошокеры носят.       Белые стены, белый потолок, белый пол.       Что же этот белый цвет раньше напоминал так сильно?       Призраки всё ещё навещают быстротечно, практически без смысла и лица с каждым разом становились все менее различимы, менее значимые. Кто был друг, кто враг? Теперь в затуманенных глазах это всего лишь видения, между посещениями врача и приступами, что на долю секунды позволяют услышать голос (не) чужой. Голос, что до хрипоты кричит знакомое ей когда-то имя, пока не меркнет на фоне полного умиротворения.

      — Лорен, вы меня слышите?       Да, чьи-то имена на губах вяжутся; чьи-то имена всё ещё хочется произносить, словно пробуя на вкус, словно стараясь растянуть как следует и окунуться в то, что в итоге всё же стало забыто.       Кто эта Лорен? Я здесь одна.       Здесь – это где?

      — Здесь тебе будет безопасно. Здесь ты всегда будешь под наблюдением и никто не позволит в твоё сознание влезть.       Когда это было? Месяц назад или год? Как так случилось, что из лечебницы, что мутантов поддерживает, что мутантов под крыло своё забирало с любым диагнозом стало местом, где они же и страдают? Откуда вывозят "избранных" для своих, абсолютно незаконных целей. Где сверх-люди себя теряют, одурманенные, вечно под кайфом.       Когда-то кошмары и строчки на немецком были наводнением; когда-то брат родной во тьму затягивал так привлекательно, что хотелось зайти за черту, поверить ему. Остаться с ним. И, наверно, лучше бы она тогда это сделала.       Перед глазами всё плывёт и свет на секунду становится ярче. Так всегда бывает, стоит действию препарата вновь достигнуть нуля. Ритм сердца сбивается моментально, когда всё тело в судорогах заходится, словно у наркомана, что дозу свою не принял.       — Нет-нет-нет...       Крик, что должен был сигнал подать, застревает в горле; что должен был тут же привести в палату новую порцию лживого покоя и той самой «безопасности». Но почему-то голос, что в разум врывается чем-то до слёз разбитым и нужным; голос, что умоляет дать знак; голос, что встрепенулся и пытается не потерять связь, как в тех самых фильмах, стоит лишь преступника на линии удержать, пока не выследят.       — Господи, не исчезай. Лорен, Лорен! Лорен, слушай меня, слушай мой голос, ещё пару секунд побудь со мной, не уходи.       На крик душераздирающий сбегаются медработники, пока светлые волосы разлетаются по подушке, а не туго затянутые ремешки разрываются на счёт три; пока тело ватное старается оттолкнуть, выбраться старается, падая с кровати и ползти на коленях к двери открытой. Она знает этот голос, что всё ещё что-то объяснить стремится, болью и страхом отдаваясь во всем теле. В то же время силу пробуждая в израненных венах.       Она знает, кто это.       Она знает, что если Лорен ей незнакома, то голос Энди будет всегда для неё как маяк спасательный. И сейчас маяк этот ослепил слишком больно, слишком сильно, но так необходимо, как кислород тонущему.       Хочется верить, что сейчас, вот сейчас она сможет хотя бы встать, побежать, ударами принимая всё, но увы. Реальность разлюбила удачу так давно, сжимая тело хрупкое в тисках санитаров, разрушая долю ложной надежды.       — Э н д и — не моргая смотря во всё ещё потолок белый, пациентка номер сорок четыре обмякла, перестав голос надрывать; в последний раз, перед очередной потерей себя, шепчет имя, чтобы не забыть. Не забыть.       Сердце вновь восстанавливает свой ритм, успокаивая, а всё вокруг смывается разом, отдаваясь полнейшей тишиной в ушах.

      — Это происходит теперь слишком часто. Скоро придётся вкалывать ей тройную дозу, а в её состоянии это может развернуться летальным исходом.       Записи делая и приоткрывая веки (не)спящей, женщина монолог продолжает, так и не дождавшись чего-то в ответ. Девчонка из древней семьи – их особый пациент. Их гордость, на фоне других экземпляров. Ей умереть дать нельзя. Потерять её будет непростительно. Но как объяснить то, что прояснение разума проявляются так неожиданно, без каких-либо промежутков определённых? Они так долго всё выясняли, что ответ всплыл почти на поверхность.       — У Стракеров связь такая же мощная, как и ген, вы же знаете, доктор...       Не верно.       У Стракеров связь нерушимая, что воем сирены обрушилась; что словно землетрясением отозвалось.

      Осознанно дергать пальцами рук, в голове даже цифры перечисляя, было странно. Так странно, что не сразу ясно стало, что вокруг теперь не сплошной размазанный белый, смешанный с чередующимися потерями сознания [хотя когда он в последний раз находился?]. Шум в голове мог быть уже привычным, но нет. Это было вовсе не в её голове. Где-то сквозь стены мягкие, гул стоял ужасный, непривычный. Ритм сердечный пропустил удар, пока потрескавшиеся губы что-то шептать пытались; пока дыхание сбивчивое почти задыхаться вынуждало. Было страшно очнуться сейчас, абсолютно не понимая: кто ты? Где ты? А главное, где его голос?       Отблеск прозревшего зрения, что ножом разрезал пелену со зрачков всего вкаченного в её тело дерьма, ослепил. Моргать часто заставил, вымученно мыча что-то нечленораздельно; руками слабыми дергать пытаясь, вынуждая отекшие мышцы почти взвывать, не обращая внимание на въевшиеся в тонкую кожу ремнями. Паника и страх неизвестности врывается в мозг сразу после мыслей о том, что она на самом деле осознаёт. Она понимает. Л о р е н почти соображает, со стонами и плачем освободиться пытаясь.       Ручка двери дёргается, заставляя горло раздирать в истерике, слезами омывая неудачные попытки вырваться из фиксаторов на запястьях.       Нет-нет-нет. Прошу. Ещё немного времени. Я хочу освободиться, пожалуйста, дайте фору.       — Пожалуйста... Не держите меня... Я не могу дышать... — охрипшая в полубезумии закрывая глаза, лишь бы спрятаться, лишь бы прошли мимо, лишь бы не усыпляя вновь. Воздух, так нужен воздух спасительный, без которого лёгкие ссохлись. Кислород, что уста с кровью выступившей, накрывает совсем иными губами. Но теми самыми, что шепчут что-то утешительное для неё, но пока недосягаемое.       — Не делайте мне больно, прошу...       — Посмотри на меня, посмотри! Лорен, никто больше не тронет тебя.       Вихрь волос светлых врезается в сознание тут же, едва глаза попыталась открыть ещё раз. Руки бережно за спину придерживают, приподнять стараясь, пока жёсткий материал её персональных оков отлетает в сторону. На фоне глухих взрывов и выстрелов, криков и проклятий, лишь один голос преобладать мог, проникая всё глубже в разум.       — Это правда ты?       — Мы столько искали тебя... Я старался уловить тебя... Лорен... Ты слышишь?... Три месяца... Я думал, что с ума сойду.       Отрывками вслушиваясь и внимая каждый вдох, каждую линию скул, появившиеся круги под глазами, такие тёплые и родные глаза, которые говорили всё без лишних слов. Пока ладони, такие живые, судорожно гладят её собственные впалые щёки и волосы. В сознание очнувшееся, израненное, искалеченное, проникло свободно что-то потерянное, складываясь в мозаику одну. Заполняя все трещины.       Он здесь. Энди з д е с ь. Он пришел за мной.       Запястья поглаживая и целуя, Стракер дрожь унять пытался [непонятно чью, но, кажется, их общую], что одновременно вынуждала желать разнести тут всё, уничтожить каждого, кто к этому причастен; каждого, кто сотворил такое с е г о Лорен; и в то же время желать убраться отсюда сейчас же, не отрывая взгляда от такой бледной, почти прозрачной сестры, что прикрыть следы от уколов пытается. Словно стыдится, что не смогла предотвратить всё. Облегченная улыбка появляется на губах мальчишеских слабо, измученно, ведь это как раз то, что даёт понять, что Лорен возвращается. Возвращается, губы сухие, что всё ещё призрачный поцелуй брата сохранили, облизывая; взгляд опуская затравленный и вздрагивая от очередного взрыва за дверью. Энди закрыл её заранее, лишь бы дать понять, что всё теперь будет хорошо. Лорен больше нечего бояться.       — По отдельности мы сильны, помнишь? — целуя каждый палец сестры, Стракер тихо говорит, отдать стараясь всё своё, лишь бы она осознала наконец. Она в безопасности.       — Но вместе – непобедимы... — Лорен шепчет, слёзы глотая, шепчет отгоняя наконец последние ядовитые остатки чувств, что это всё обман. Неправда. Что галлюцинации просто перешли на новый уровень, стараясь разбить последнюю крупицу. Но свет из их рук опровергнул всё в пух и прах окончательно. Сила Фенрис. Кусочки, осколки. Всё сливается воедино. Наконец-то.       Кларисс появляется спустя секунду, прерывая их объятья отчаянные в свете таком же белом, как и эта мягкая комната; открывая портал, пока Энди на руки поднимал ту, кого больше не оставит.       Ей больше не будут сниться кошмары. Ей больше не причинят боль. Никогда.