Расколотые небеса

— Осторожнее! — Я всегда осторожен, — отозвался Кит, ковыряя пчелиные соты армейской алюминиевой ложкой. Он стоял на одной ноге на шатающейся ветке. — Если ты упадешь… — То что? — Я тебя поймаю. Кит хрюкнул. Едва ли не высовывая язык от усердия, он пытался наскрести в котелок еще немного меда. Дикие пчелы лениво шевелились в дупле, окуренные дымом тлеющей головешки, но все равно так и норовили ужалить Кита. Несколько из них уже забрались к нему под рукавицы и в рукав. — Ай! Чтоб тебя… — Кит? Что случилось? — Мрх!.. — Кит зарычал, тряхнув рукавом. — Ничего. Они кусаются. — Это полезно. Как это зовется… Иглоукалывание? — Пошел ты, — беззлобно ругнулся Кит в ответ на шпильку. — Хочешь, я и тебе пчел соберу? Устрою настоящий сеанс пчелиной терапии. Бесплатно. — Бесплатно? — Только для тебя. И только потому, что ты красиво играешь на губной гармонике. И стережешь меня по ночам. — Ты щедрый. Кит снова хрюкнул, выскребая ложкой мед. — Слезай, нам хватит. — Еще… немного… — Кит придвинулся чуть ближе к дуплу. В детстве он хорошо лазил по деревьям, а сейчас этот навык был как нельзя кстати. Когда они с Широ проходили мимо толстого раскидистого дерева, Кит услышал пчелиное гудение. А потом, задрав голову, он увидел и дупло, из которого оно исходило. Искушение было слишком сильным, чтобы пройти мимо. — Кит! — Да… Все. Я уже спус… Твою мать! — Успел вскрикнуть Кит, теряя опору. Ветка под ним коротко хрупнула и сломалась. Падая, он пересчитал боками несколько мелких веток и чуть не выколол себе глаз, но котелок с медом из рук не выпустил. И упал на что-то мягкое. Широ под ним глухо застонал. Он явно больно ударился о землю, когда Кит сбил его с ног. Кит и сам содрал кожу на виске и, судя по ощущениям, расшиб себе колено. Зато у них теперь был первоклассный дикий мед! — Спасибо, — сдавленно просипел Кит. Уперся рукой в грудь Широ и попытался слезть с него. Выходила какая-то неловкая возня. — Я же сказал… Что поймаю. Уф! — застонал он. — Толстый. — Это я толстый? — вспыхнул Кит. Ударил Широ в плечо в притворной обиде. Тот дернулся под ним, и Кит, потеряв равновесие, снова упал — на этот раз лицом в снег. — Пф-пф-тпф! — он зафыркал, отплевываясь. Широ бархатисто рассмеялся — легко, заразительно. — «Я хорошо лажу по деревьям», — передразнил он слова Кита, беззлобно, с приятельским подначиванием, — «могу в цирке выступать». — Ох, заткнись! Когда Кит вынырнул из сугроба, Широ попытался окунуть его в снег еще раз, но тот кошкой вывернулся из его рук и перешел в контратаку. Они возились в снегу, играясь и дурачась, обмениваясь тычками и легкими ударами, пока Широ в какой-то момент не замер. Он тяжело дышал и смотрел в одну точку. Кит как раз собирался угостить его горстью снега за шиворот, но вскинул голову — и тоже застыл на месте. Проследил за направлением взгляда Широ, непроизвольно задержал дыхание. Совсем рядом с ними под деревом сидел заяц. Белый, пушистый, великолепный заяц. От его вида у Кита заурчало в животе, а рот наполнился слюной. Кит переглянулся с Широ, кивнул ему. Он ответил тем же. Принялся медленно, чтобы не спугнуть зверька, подниматься на колени, принимая удобную для рывка позу. Кит потянулся к ближайшему тяжелому предмету — котелку с медом. Под рукой больше ничего не оказалось, а момент упускать было нельзя. За последнюю неделю они проделывали что-то подобное несколько раз. Каждый знал, что ему делать. Они охотились вместе. Кит прицельно метнул в зайца свой снаряд. Котелок пролетел по широкой дуге, расплескивая густые капли меда, и оглушил зверька. Раздался глухой бряцающий звук. Заяц подпрыгнул и, ошалев от боли и испуга, попытался убежать. Но Широ был к этому готов. Он вовремя рванулся вперед, прыгнул, прижал белую тушку к земле. Оглушенный заяц бестолково задергался в его руках. — Есть! — Кит ликовал. — Ужин, — торжественно возвестил Широ, поднимая зайца за уши. Тот дернулся, извернулся и заехал задней лапой ему в грудь, оставив на его куртке следы от когтей. Если бы удар не вышел скользящим, когти вполне могли бы пропороть плотную кожу. — Miststück [1], — растерянно выдал Широ по-немецки. Это было настолько похоже на нецензурную брань, что Кит прыснул. — Тебе врезал заяц! — Weiß Armleuchter [2], — выругался Широ снова, и от искренней обиды в его голосе Киту стало еще смешнее. — Боже, Широ! Тебе врезал заяц! — Кит рухнул в снег, обхватив живот от смеха. Он знал, насколько сильно могут пинаться зайцы, и настолько острые у них когти, но не мог сдержать смех. Широ его веселья не разделял. Коротким движением он свернул зверьку шею и воззрился на Кита с таким видом, будто он только что был публично унижен, а после еще и предан лучшим другом. А Кит просто покатывался. Он так давно не веселился, забывая себя в череде безумных лет войны, что теперь с удивлением обнаружил, что еще способен смеяться на трезвую голову, не употребив при этом пару бутылок вина. Он с удовольствием поддавался порыву и хохотал во все горло. Смеялся так громко и заразительно, что Широ проникся. Сначала заулыбался, а потом тоже присоединился к Киту. Над заснеженной поляной плыли отзвуки их веселого смеха, зимнее небо щурилось обрывками облаков. Киту хотелось бы, чтобы это мгновение замерло. Замерзло, застыло, растянулось в вечности и никогда не кончалось. Потому что в эту минуту — валяясь в снегу, выдыхая в небо, глядя на склонившегося над ним Широ, который, не переставая улыбаться, протягивал ему руку, чтобы помочь встать, — он был счастлив. Пронзительно, искренне и по-настоящему счастлив. Будто не было на свете никаких бомб, никаких страхов, темноты, крови и ужасов. Будто люди еще не придумали войну. Будто маленький мирок — их с Широ мирок, — состоявший из зимы, чистого воздуха, мороза, теплого дыхания, дыма от костра и долгих разговоров в темноте, расширился до размеров необъятной вселенной. Кит целиком состоял из лесной глуши. Тишины спящих деревьев, воя ветра в ветвях и в парашютном шелке самодельной палатки, голоса Широ, когда он с увлечением о чем-то рассказывал. Он состоял из теплоты, которая росла внутри Кита, когда он смотрел на Широ. И жглась в груди, когда Широ ловил обращенный на него взгляд и мягко улыбался, изогнув красиво очерченные брови. Где-то там, за горизонтом, еще существовало зло. Жили окопы, хрипели ружья, гремели залпы артиллерийских орудий, клубился ядовитый дым, сжирающий легкие, но Кит забыл об этом. Он забывал обо всем, когда ночью у костра Широ играл для него на губной гармонике. Однажды Кит захотел попробовать сам. Быстро показав, как играть, Широ передал ему инструмент. Бок гармоники был горячим и чуть мокрым. На ней только что играл Широ, и она сохранила тепло его рта, влажность дыхания. А еще они всегда пили из одной фляги… Мысль об этом потрясла Кита, и он на несколько секунд замер, слушая, как громко грохочет в груди его дрогнувшее сердце. Он зажмурился и трепетно обхватил гармонику губами. — Зажми здесь, — подсказал Широ, наклоняясь и аккуратно передвигая его пальцы, куда нужно. Кит смутился. Получившиеся звуки были ужасны. — Не страшно. Ты научишься. Нужно время, — ободряюще сказал Широ. Но Кит волновался совсем не потому, что у него не получилось сыграть. Он сглотнул и отвернулся, чтобы спрятать горящее лицо. Он не мог выбросить из головы их пьяные откровения, воспоминания о блестящих глазах Широ, его приятном смехе в темноте охотничьего домика. Киту хотелось вернуться в ощущение его объятий, в тепло и умиротворение, но метель, которая сблизила их, кончилась несколько дней назад. Нужно было идти дальше. Кит давно снял бинты — последствия контузии почти прошли. Широ больше не хромал. Они шли через заснеженные пейзажи полей и лесов; по пути им попадались хутора, маленькие деревни, заброшенные, разрушенные, сгоревшие… Люди покинули их, спасаясь от железной поступи войны. Иногда в погребах удавалось найти что-то из припасов, консервы, сахар, соль, остатки муки. Временами встречались дома, печи в которых были разрушены или забиты мусором. Тогда они баррикадировали двери изнутри и ложились спать под одной шинелью, прижавшись друг к другу для сохранения тепла. В такие ночи Кит почти не мог спать от волнения, которое стучало у него в висках. Близость Широ, сонного, расслабленного, действовала на Кита как дурман. Он украдкой рассматривал в темноте его лицо с правильными чертами и сильным подбородком, его подрагивающие ресницы, широкий росчерк шрама поперек носа. Так хотелось протянуть руку и коснуться его. Узнать, какой на ощупь шрам, шероховатый или гладкий. Проследить очертания скул. Откинуть со лба серебристую прядь волос. Провести подушечкой большого пальца поверх обветренных губ… а потом накрыть своими. Такие ночи были слишком тревожными. Ему удавалось забыться сном только под утро, и тогда Кит просыпался опустошенный, будто выпотрошенный изнутри тупым ножом и вынужденный скрывать от Широ выпуклость в штанах. Ему больше нравилось ночевать в лесу. Тогда они долго беседовали, смотрели на звезды, если небо было чистым. Широ играл на гармонике, рассказывал про созвездия (он знал о них удивительно много) или учил Кита делать поразительно аккуратные самокрутки. — Терпение, — напоминал Широ, снова и снова показывая Киту правильную последовательность, — не спеши, сосредоточься. Завороженный точными движениями его пальцев, Кит изо всех сил пытался их повторить. Удивительно, но при всем своем сигаретном мастерстве Широ не курил. По его словам, он занимался этим, чтобы успокоиться, а потом угощал сослуживцев. Когда у Кита получилась его первая аккуратная сигарета, тот не удержал в груди ликующий смех. Широ сиял. Он был искренне рад за него — и очень удивился, когда Кит, разломив свежескрученную сигарету пополам, одну половину протянул Широ. На лице Широ отразилось трогательное изумление. Он с благодарностью принял маленький подарок и спрятал его в нагрудном кармане — на черный день. Свою половину Кит тут же скурил, преисполненный чувства собственного достоинства. Это была лучшая сигарета в его жизни. Широ начинал бегло говорить по-английски. Его произношение день ото дня становилось все лучше, словарный запас рос (в том числе и нецензурный). А еще он принялся учить Кита немецкому. Они провели не один час за языковыми уроками, перебрасываясь словами во время дневных переходов. Когда Кит пытался повторять за Широ, его язык костенел и казался абсолютно бесполезным: настолько неповоротливо и громоздко немецкая речь звучала из его уст — не в пример мелодичному говору Широ. А некоторые сочетания звуков вводили его в откровенный ступор. — Сколько раз ты будешь повторять мне одно и то же? — Однажды спросил Кит, совсем отчаявшись правильно произнести слово «аэроплан» по-немецки, — я безнадежен. — Столько, сколько потребуется, — ничуть не смутившись, ответил Широ, — и ты делаешь успехи. Давай еще раз. Ein Flugzeug. Кит вздохнул. — Ein Flugzeug, — выходило угловато, топорно, но Широ был так терпелив, что подводить его было просто стыдно, и Кит, стараясь изо всех сил, повторял за ним, слушал и запоминал. Он постоянно учился у Широ чему-то новому, но и сам не отставал. Широ умел делать только самые простые проволочные силки, а Кит показал ему несколько других ловушек, которыми он пользовался, когда в детстве уходил в походы в лес. Рассказал, как удобнее и быстрее свежевать добычу. Поделился, как впервые сам выследил лису, пропав в лесу на четыре дня — и Широ был первый, кто услышал эту историю. Тогда отец Кита неделю как погиб, и Киту нужно было побыть одному, вдали от причитающих слуг и шумной няни. Широ слушал внимательно, искренне интересовался всем новым для него. Кит неплохо умел рыбачить, и когда они наткнулись на удобное место для рыбной ловли, вспомнил о том, как удил рыбу зимой и вслух пожалел, что у них нет удочки. — Есть леска. — Я не нашёл у тебя лески, когда обыскивал, — удивлённо произнёс Кит. Это было так давно. Кажется, годы назад. — Ты нашёл это, — Широ достал из кармана маленькую жестяную коробочку, которую Кит отдал ему вместе с остальными вещами. Кроме документов. Они все еще были у Кита. — У тебя там не только спички? — Кит неоднократно видел, как Широ достаёт их именно оттуда, и считал, что в коробку он их клал, чтобы защитить от влаги. Широ тихо вздохнул и чуть улыбнулся. Раскрыл коробочку и показал Киту ее содержимое. Внутри обнаружились не только спички, но и нитка с иголкой, пара крючков, грузило, маленькое лезвие, леска. — А что это? — Кит указал на белый прямоугольник сложенной фотокарточки, который лежал на самом дне, — можно посмотреть? Широ кивнул. Но не так, как он обычно это делал, а неуверенно, внутренне подобравшись. От Кита это не скрылось, но он не мог пересилить свое любопытство. Взял фотокарточку как можно аккуратнее, развернул… Сердце пропустило удар. С фотографии на Кита смотрели двое мужчин. Одним из них был Широ — Кит узнал его по взгляду, блеску глаз и вежливой улыбке. Он выглядел очень молодо. Вторым был смуглый брюнет в очках, высокий, почти равный Широ по росту. На его умном лице светилась печаль. Оба были в немецкой летной форме. На фоне виднелись крылатые силуэты аэропланов. — Кто это? — спросил Кит, разглядывая незнакомца. Было в нем что-то такое, что заставляло внутренности сворачиваться в тугой болезненный комок. — Друг, — просто пояснил Широ. Но его голос звучал сложно: в нем прорезались незнакомые, чужие нотки. — Как его зовут? — Адам. Адам Вайсс. Кит оторвался от фотокарточки и взглянул на Широ. Тот выглядел как обычно — расправленные плечи, ровная осанка, спокойное лицо. Но на самом дне его зрачков Кит прочел застарелую, похороненную под слоями военных дней боль. Ему не требовалось больше слов, чтобы понять — Адам погиб. — Кто? Мы? — Французы. Кит не знал, как выразить то, что ощущал. У него внутри бушевал шторм. — Вы были близки? Широ вздрогнул. Киту отчего-то стало горько. Он пожалел о том, что задал этот вопрос, и надеялся, что Широ не ответит. Он иногда делал так, когда не хотел говорить на определённую тему. Но сейчас он вздохнул, и, глядя на свои руки, кивнул. — Да. Были. Мы… — Он замялся, подбирая слова. Кит чуть ли не впервые слышал неуверенность в его голосе, — долго… летали вместе. Учили новобранцев. А потом он погиб. Кит снова посмотрел на фотографию. Он никогда не чувствовал с кем-то особой связи и не мог представить, что чувствовал бы на месте Широ. И даже когда Кит, оставшись сиротой, поступил в Королевский летный корпус, ему не удалось завести себе товарищей. Его считали либо выскочкой, либо опасным драчуном. Кит осознавал, что у него непростой характер. Терпеть его могли только два человека в мире: его ведомый, Регрис (Кит отказывался думать о нем, как о погибшем), и… Широ. Его Широ. Которого любил человек по имени Адам с бережно хранимой фотокарточки. И которого когда-то любил сам Широ. У Кита не было никаких доказательств этому. Но было чутье, которое его не подводило. И сейчас оно больно кололось под рёбрами, будто острая иголка, воткнутая в одежду и забытая швеей. — Тебе идут белые волосы, — невпопад сказал Кит, отдавая фотографию обратно, — то есть… Я имел в виду… Он пытался сказать, что теперешний Широ нравился ему даже больше Широ с фотографии, где у него не было ни седой пряди, ни шрама поперек носа. Что Широ, и без того красивый и статный, в форме выглядел еще лучше. А еще Кит пытался сказать, что ему жаль. Сказать, что он, если бы мог, забрал боль Широ — всю, какой бы огромной и бескрайней она не была, до последней капли, — и похоронил бы ее в себе. Но не мог найти для этого нужных слов. Он пытался. Непослушный язык будто присох к нёбу. — Спасибо, Кит. — Широ прекратил его терзания. Опустил руку ему на плечо, ощутимо и ободряюще сжал, будто понял, что Кит силился сказать, — спасибо. Кит только растерянно кивнул, почему-то стесняясь смотреть Широ в глаза. Взял леску и молча ушел рыбачить, предоставляя Широ разбивать лагерь в уютном месте под раскидистым дубом. В тот вечер у них был отличный ужин из ухи и печеной рыбы, а Широ хоть и был привычно отзывчив, Кит слишком хорошо видел ту печаль, что тяжёлым грузом лежала на его плечах. Кит не мог ошибаться с выводами. Он был уверен, что Широ и тот Адам с фотографии когда-то были… вместе, а то царапающее ощущение, которое захватило Кита целиком, пока он рыбачил и держал самодельную удочку замёрзшими пальцами, было ревностью. Откуда она взялась? Почему Киту было не все равно? Почему один лишь факт того, что Широ мог улыбаться кому-то так же, как улыбался Киту, ощущался сквозной раной от прошедшей навылет пули? Тогда он впервые серьезно задумался о своих чувствах. Ревновать Широ к его погибшему товарищу было неправильно и гадко, но Кит ничего не мог поделать с этим. Он никогда ни с кем не встречался. Даже на свидания не ходил. Одиночку вроде него не интересовали такого рода вещи, он был слишком закрытым и недоверчивым для отношений. Его сторонились, дразнили за шотландские благородные корни, получали по шее за насмешки, ненавидели и боялись. Пока остальные курсанты в корпусе бегали в самоволку и хвастались романтическими похождениями, Кит тренировался и учился, недоумевая, как какие-то свидания могут иметь большее значение, чем боевые навыки. Он пропускал мимо ушей все похабные шуточки и истории, которые слышал от сослуживцев. А теперь… его впервые тянуло к кому-то. И к кому? К вражескому офицеру. К другому мужчине. Кит очень ясно представлял, чем ему грозило первое, и смутно догадывался об опасности второго. В памяти всплыло старое, неясное воспоминание из раннего детства. Перекошенное лицо няни и ее визгливый возмущенный голос, когда они вдвоем приехали в город к портному, чтобы снять мерки для нового костюма Кита, и услышали последние новости. Двух женщин, которые много лет жили в одном доме и спали в одной кровати, забрали власти. Если верить слухам, их ждала тюрьма. Маленький Кит спросил няню, почему их хотят туда посадить, за что? Разве они делали что-то плохое? Няня очень разозлилась на Кита и долго ругалась, сыпала какими-то малопонятными и сложными словами. Он долго не мог понять, в чем была их вина. И сейчас не понимал, почему связи между людьми одного пола не одобрялись обществом. Кита не волновало, с кем жили другие люди. И почему это должно было вообще его волновать? У него были свои, более насущные дела. Он предоставлял другим людям право самим решать, как и с кем им стоит жить, к чему стремиться, кем быть и кого любить. Почему не оставить их в покое? Почему все остальные не могли сделать так же? И зачем совать нос в чужую постель, пока сам в ней не оказался? Кита бесила склонность людей лезть со своими непрошенными советами и мнениями туда, куда не нужно, и когда в разговоре вдруг поднималась какая-то подобная скользкая тема, предпочитал отмалчиваться. Все равно его точку зрения не разделят, а доказывать кому-то ее правильность было глупо. Никто не прислушается. Однако теперь он жалел о том, что всегда молчал о своих соображениях, потому что теперь он не мог придумать, как сказать об этом вслух — до того глубоко он похоронил их в себе. У него совсем не было опыта, даже самого поверхностного, и он совершенно не представлял, как ему быть. И куда деваться от самого себя. То, что Широ предпочитал мужчин, поразило Кита, но в то же время вызвало определенные мысли. Значило ли это, что ему мог понравиться Кит? Было ли это возможно? Что если в тех взглядах, которыми они обменивались, в словах и случайных прикосновениях заключалось нечто большее, чем взаимное уважение (а со стороны Кита — и восхищение)? Щеки Кита вспыхнули. Какая-то глупая, наивная надежда, громко стучавшая в груди, была неуместной, опасной, лишней… Но он не мог просто так от нее отказаться. Он никогда не сдавался без боя. А драться он умел лучше всего на свете. Кит вспомнил об этом утром после своей вахты, когда наполнял водой походную флягу и случайно увидел, как Широ разминается. Подтягивается на толстой низкой ветке, — без видимого напряжения, будто совсем не прилагая к этому усилий, — отжимается на одной руке от старого пня. Сначала на правой, затем — на левой. Сам Кит так не умел, поэтому, обернувшись, задержался на нем заинтересованным взглядом. — Не хочу терять форму, — коротко пояснил Широ. Кит кивнул. Покусав губы, собрался с духом и сказал: — Можем устроить спарринг, если хочешь. Широ вопросительно приподнял брови. — Спарринг? — Видимо, это было новое слово для него. — Тренировку. Ты говорил, что хорошо умеешь драться, покажешь мне пару приемов? — Конечно, — за ту секунду, пока Широ обдумывал эту идею, Кит успел разволноваться, успокоиться и снова разволноваться. Обычно тренировки помогали Киту навести порядок в голове, и сейчас он очень на это надеялся. Они быстро утоптали небольшую площадку в снегу. Стали друг напротив друга, скинули куртки, изготовились. Кит принял боевую стойку, выставил вперед кулаки. Стойка Широ выглядела куда более расслабленной, чем привык Кит, почти ленивой, и это его задело. Он что, не воспринимал его всерьез? Уже после первой атаки Кит понял, что ошибся: Широ был предельно серьезен, когда согласился на это. Он отбил удар Кита с неожиданной точностью, ушел от другого замаха, отклонился в сторону. Кит обескураженно выдохнул, но натиск не ослабил. Провел несколько атак, которые были заблокированы локтями, предплечьями и даже ладонями, а потом вернулись ему несколькими точными движениями. Кит едва успел отбить их — он никогда не видел такого стиля боя и не знал, чего ожидать. Растерянность быстро переросла в решимость. Кит сделал ложный замах, пытаясь обмануть противника, поднырнул под руку Широ, извернулся для нового удара, но вдруг ощутил, как вокруг его руки смыкается крепкая хватка. Мир перевернулся. А в следующее мгновение Кит уже лежал в снегу, потерянный и ошарашенный. Его уложили на обе лопатки, как котенка. Этого не случалось уже очень давно. В летном корпусе все дрались просто и грубо, и поединки Кита были либо очень короткими, где он одерживал победу, опрокинув оппонента на землю в первые же мгновения, либо долгими и изнуряющими, на выносливость. И даже во втором случае он чаще всего выходил победителем. — Не ушибся? — в вопросе Широ не было ни торжества, ни злорадства, но Кита все равно подбросило. Он оттолкнул протянутую ему руку, вскочил на ноги и накинулся на Широ. Обрушил на него целую серию ударов. Кулак. Локоть. Колено. Уклонение, присед, снова колено… Ни один прием, который использовал Кит, не сработал, и совсем скоро он снова оказался на земле. Но в этот раз он хотя бы понял, что его перебросили через плечо. — Еще, — потребовал Кит, вставая и часто дыша. В нем мешались обида, задор, любопытство и зависть к чужим навыкам, — покажи, как ты меня так. — Хорошо, — Широ снова был готов к бою, — нападай. Кита не нужно было просить дважды, и они схлестнулись снова. Запоздалая мысль о том, что он встретился с противником, равным ему по силе (или сильнее!), разбудила в Ките азарт. Уязвленное самолюбие требовало показать этому немцу, чего Кит стоит. Но нахрапом победить Широ ему не удастся, надо менять тактику. Придя к этому решению, Кит мысленно собрался. Он вспомнил все, чему его учили, и чему он научился сам. Драться с Широ было сложно. И интересно, очень. Он присматривался к каждому движению Кита, следил за ним цепким заострившимся взглядом. Заметив, что Широ чаще обороняется, чем атакует, Кит стал избирательнее, изощреннее в ударах и ложных движениях. Обманчивая расслабленность Широ скрывала угрозу. Любой блок, любой выпад мог обернуться внезапным нападением. Это интриговало. Кит прощупывал его защиту, словно шел по минному полю, отмечая, какими приемами он обычно пользуется, как замахивается, как подставляет предплечье и отклоняет кулак Кита от своего лица. Как переходит в контратаку и удивительным манером оборачивает удары Кита против него самого. Пропущенные удары не были болезненными, скорее обидными. В движениях Широ был сухой расчет — на первый взгляд. Но, присмотревшись, Кит обнаружил в этой новой для него манере сражаться строгую красоту. Или ему просто нравилось сражаться с Широ. Теперь, на земле, когда они оба не пытались убить друг друга, он наслаждался поединком с ним. Энергией, что бурлила в напряженных руках и ногах, удовольствием от схватки с достойным оппонентом, собственной ловкостью и силой. И, уловив знакомую полуулыбку на губах Широ, вдруг осознал — он тоже. Широ тоже наслаждался этим. Искренне. Подделать это было невозможно. Кит замечтался, позволил мысли ускользнуть не в ту сторону и поплатился за это несколькими синяками. Вскинул руки, заслоняя лицо, и снова оказался на снегу. Кит разозлился на себя за оплошность. Вместо того, чтобы остаться лежать неподвижно, сигнализируя о том, что и этот раунд был за Широ, он рывком подтянул ноги к себе. Перекатился. Рванулся вперед. Ударил Широ по ногам — тот не ожидал этого и потерял равновесие. Киту удалось опрокинуть его на спину, и он попытался обездвижить противника — но не вышло. Широ вывернулся из захвата. Молниеносно провел свой. Кит натужно запыхтел, стремясь высвободиться, но Широ держал крепко, а когда Кит задергался, вспахивая пятками снег, налег на него своим весом. Кит оказался придавлен к земле, запястья перехвачены у него над головой. Он часто дышал, рычал, напрягался, извивался всем телом, но никак не мог сбросить Широ с себя. Спиной он чувствовал холод снега, а грудью — тяжелые вдохи Широ. Кит не без гордости отметил, что заставил его попотеть. Сбить дыхание, пропустить несколько ударов. Не серьезных, но все же. Тяжесть чужого тела мешала сделать глубокий вдох, и Кит прогнулся в спине, пытаясь отстраниться, отвоевать себе больше места, но на деле только теснее прижимаясь. Дернулся снова без особой надежды, из чистого упрямства не желая признавать поражение. — Сдавайся, — хрипло шепнул Широ, сильнее сжав его запястья. Кит натужно выдохнул и взглянул на него, готовясь дать отпор, ожидая увидеть торжество и превосходство противника. Но вместо этого Кита обожгло. Огненный взгляд Широ, — искристый, азартный, увлеченный, — пронзил его, словно распял. Добрался, кажется, до голой кожи под одеждой. Кит подавился воздухом. Смотрел, как зачарованный, в полыхающие глаза, и не мог ни вдохнуть, ни сморгнуть, ни шелохнуться. Его накрыло волнующей близостью Широ. Они так тесно были прижаты друг к другу, что Кит почувствовал, как ему в грудь стучит чужое сердце, ощущал на лице его дыхание, видел маленькие бисеринки испарины на его лбу. Широ был очень горячий. От него, как от костра, потоками шел жар; Кит чувствовал этот жар, лежа под ним, придавленный его весом и лишенный возможности двигаться. Внутри что-то вспыхнуло. И без того взбудораженное схваткой тело зазвенело, запылало; кулаки сжались сами собой, и Кит снова рванулся, пытаясь освободить запястья, чтобы… Он не знал, зачем. Просто чувствовал, что не может иначе, что сопротивление этой силе взвинчивает его, обостряет неясный голод, посылает по телу вспышки лихорадочного огня. Но крепкая хватка Широ не давала ничего предпринять, и Кит заскулил от отчаяния. Он не знал, чего ему хочется больше — ударить Широ, сбросить с себя или наоборот, теснее прижаться к нему. Кит так и не смог решить, поэтому тело отреагировало само. Колено врезалось Широ в живот. Тот охнул, ослабил хватку, и Кит тут же этим воспользовался, чтобы освободиться. Он призвал всю свою ловкость и скорость, толкнул Широ в бок и опрокинул на снег, а пока тот соображал, что к чему, уселся сверху. — Это ты сдавайся, — сдавленно произнес он, хитро улыбаясь. Теперь уже руки Широ были прижаты к земле, Кит крепко сжимал его запястья. — Нечестно, — выдохнул Широ. Его глаза блестели. — Все честно. Ты сам учил меня не терять концентрацию. Широ не ответил. Он не отрывал глаз от Кита, в уголках его губ дрожала улыбка. Киту и так было жарко, а знакомое жжение в области солнечного сплетения ощущалось мучительно, невыносимо. Это походило на ту боль, с которой отогревались замерзшие в камень руки — но у него так болело все тело. Ломалось, искрилось и плавилось. Он весь дрожал от напряжения. Растрепанный, увлеченный, он не сразу понял, что что-то не так. Что-то мешалось внизу живота, ныло и тянуло. Кит задержал дыхание, опустил взгляд, лихорадочно соображая, в чем дело, и вдруг почувствовал, как горячая кровь отхлынула от лица. Он побледнел и замер. У него крепко стоял. Физическое проявление его возбуждения упиралось Широ в бедро, и Кит испугался, что Широ это заметил. Он не мог не заметить. Господи Иисусе. Кит отпрянул, скатился с противника чуть ли не кубарем. Волна паники накрыла его с головой, прокатилась по спине и ударила в голову. Нутро жгло морозом, стыд сковал горло. Кит оторопел от страшного, мучительного смущения, смешанного со страхом. Он все испортил. Что теперь Широ подумает о нем? — Кит, — начал он, и Киту захотелось исчезнуть с его глаз, провалиться под землю, растаять снегом под ногами и впитаться в мерзлый грунт. — Широ, я… — он не знал, что ему сказать, чем и как оправдать свой позор. Если бы Широ его не перебил, он бы, наверное, умер на месте от стыда. — Кит, все хорошо. Он неверяще взглянул на Широ, хмурясь. Тот смотрел на него так же спокойно, как и всегда, только глаза все еще блестели от адреналина борьбы. — С тобой никогда не случалось такого? — В голосе Широ было хорошо знакомое участие. — Нет… — Это нормально. После драки так бывает. В этом нет ничего постыдного. Широ медленно поднялся. Отряхнулся от снега, как ни в чем ни бывало, подал Киту руку. Тот поежился. Он чувствовал себя таким уязвимым и слабым. Ему хотелось оттолкнуть Широ, нагрубить ему, закрыться, как он делал это всегда, чтобы защитить себя. Кит бы, наверное, так и сделал, если бы Широ пустился в объяснения, которые сейчас было настолько тошно слушать, что впору взвыть волком. Но он был предельно короток. — Мы на войне, Кит. Здесь всякое бывает. Кит вскинул голову, долго посмотрел на Широ снизу вверх. — Да. Всякое, — его голос был тих и глух. Широ кивнул и помог Киту встать. Он сжал предплечье Кита сильнее обычного, и когда Широ вернулся к костру, ощущение его крепкой ладони все еще оставалось с Китом, словно сигналило о том, что это происшествие никак не повлияет на них. Кит был безмерно благодарен ему за то, что на время оставил его в покое и занялся сборами. Словно предоставил свободное пространство для Кита, чтобы тот успокоился и вернул себе самообладание. Кит боялся, что отношение Широ к нему изменится. Но этого не произошло. Они по-прежнему много говорили о разных вещах, делились историями, и Кит ощущал на себе все такой же взгляд Широ. Может, немного более грустный, чем обычно. Но в нем не было ни осуждения, ни отвращения, ни презрения. Киту было интересно, случалось ли что-то подобное с самим Широ, но каждый раз, когда он пытался заговорить об этом, нужные слова отказывались приходить в голову. Ему было стыдно. Очень. Во-первых, перед Широ — за свою слабость и непослушное тело, а во-вторых перед самим собой — уже за другие вещи, более личные и глубокие. Все же не положено фронтовому летчику-истребителю так остро реагировать на свои промашки, это и глупо, и опасно. Очень отвлекает от насущных дел. Кит был строг к себе, игнорируя тот факт, что он был еще очень молод. Но для Кита это не могло служить оправданием. На этой войне все, кому удавалось выжить, в душе становились стариками. Широ никогда не упоминал их драку и то, что было после, тактично не предлагал снова тренироваться вместе. Киту хотелось этого, но он боялся повторения случившегося. Он пытался выбросить из головы все лишнее, следуя примеру Широ. Он же явно с этим справился, так почему Киту не сделать так же? Их дни проходили в заботах о пропитании и крове, охоте, постоянном движении, разговорах обо всем на свете, языковых уроках. Кит привык к переходам на большие расстояния, адаптировался к постоянному холоду и окончательно пропитался доверием к Широ. Он чувствовал, что его доверие взаимно, и оттого было ещё тяжелее стоять ночью на часах, охраняя его сон. Он стал часто думать о том, что с ними будет, когда они достигнут фронта. Что Кит скажет своему руководству? С какими чувствами он отдаст им документы немецкого офицера, какими словами будет уговаривать их оставить его в живых? И что сделает Айверсон? Кит не смог бы уберечь Широ от допроса, лагеря для военнопленных или даже расстрела, он и сам не был уверен, что останется цел. Дисциплина в их рядах и так была жёсткой, а Кит уже заработал себе репутацию нарушителя спокойствия. Его не пощадят, накажут по всей строгости. И вряд ли один пленник, даже такой важный, как Чёрный лев, это изменит. Но разве Широ был похож на бездушную машину для убийства? И почему Кит вообще вел этого удивительного, сердечного и искреннего человека в плен? Почему он стал настолько дорог Киту, что думать о том, что он может его потерять, было невыносимо? Впервые в жизни Кит не знал, что ему делать. И это было очень страшно. Страшнее, чем падать на подбитом аэроплане с огромной высоты. Широ громко вздохнул на еловой лежанке у огня. — Все тихо? — его голос звучал хрипло со сна. — Да. Спи. — Кит смотрел в ночь. У него было влажно в глазах и щипало в носу. Размышления о будущем отравляли его разум. — Ты слишком громко думаешь. Кит вздохнул. Внутри него шевелилась гадкая, отвратительная темнота, которая не имела ничего общего с тихой темнотой окружающей ночи, но он не хотел перекладывать свои заботы на плечи Широ. — Иди сюда. Кит не шевельнулся. — Пожалуйста. Иди сюда. Погрейся. Ты весь дрожишь. Под боком у Широ было тепло. Кит моментально согрелся, вспыхивая от того ощущения уюта и теплоты, которое всегда цвело в нем, когда Широ был так близко. — Посмотри, как красиво. Широ указал рукой вверх, на усыпанное звездами небо. По-зимнему чистое и глубокое. Бескрайнее, бесконечное, мудрое и древнее: оно следило за тем, что происходило внизу, смотрело бледным оком луны и тусклым намеком на свет солнца на горизонте. До рассвета оставалось несколько часов. — Что ты видишь? — Звёзды. — Они всегда там, Кит. Он помолчал. Пар от его дыхания поднимался в небо. — Война когда-нибудь кончится. Люди снова заживут в мире. Может, через сто лет снова начнётся война, и снова после нее люди будут жить. Все будет меняться. Но звезды… Они всегда одни и те же. Они всегда там. Присматривают за нами. Широ повернулся к Киту и улыбнулся. Они лежали совсем рядом, Кит ощущал тепло его тела под одеждой. — Когда-нибудь… Мы отправимся туда. Ты и я. Сердце Кита замерло. — К звездам? — Да. К звездам, — сияние ночного неба отражалось в его глазах. Кит затаил дыхание, не в силах пошевелиться под этим глубоким взглядом, который проникал в его душу. В нем было столько всего. Вера. Доверие. Тепло. И печаль, светлая и пронзительная. Киту хотелось раствориться в нем. Прильнуть тесно-тесно, уткнуться в ворот его холодной куртки. Почувствовать на себе сильные, но такие чуткие руки. Поцеловать в уголок рта, будто украсть у мира самую большую его драгоценность — и сразу же умереть. И он почти умер, когда Широ коснулся его правой щеки. Очень осторожно, будто боялся ранить, провел кончиками пальцев поверх шрама. — Прости, — горечь в его голосе была настолько сильна, что у Кита перехватило дыхание, — это ведь сделал я? — Это был не ты. — Он часть меня, Кит. Я оставил этот шрам. — Нет, — твёрдо произнёс Кит, — это был не ты, Широ. Я знаю тебя. Широ хотел что-то ответить, но почему-то не стал. Его брови изогнулись, а на лице проступила болезненно-теплая улыбка. — Спи, — Кит опомнился, когда понял, что уже очень долго смотрит Широ в глаза. Слишком долго. Он смутился, спешно поднялся на ноги и вернулся на свой пост. Он едва дожил до утра, словно наполненный изнутри сияющими звездами, слушая, как Широ уязвимо и трогательно посапывает во сне. Киту казалось, он в любое мгновение может провалиться под землю или наоборот — она перестанет его держать, и Кит, оторвавшись от ее стылой поверхности, взлетит в небо и растворится среди облаков. На следующий день они вышли к очередной брошенной деревне. Раньше здесь стояло много домов, но после бомбёжки уцелело только несколько. Возле одного из них виднелся сруб бани, а на незамерзающем ручье стояла водяная мельница. Аккуратные каменные ограды почти не сохранились, отдельные камни и деревянные обломки лежали кучами мусора. Нигде не было заметно присутствия людей. Жители эвакуировались отсюда. Кит и Широ привычно разделились, осматривая дома, и через час оба обогатились полезными находками. Кит нашел три банки армейской тушенки в консервах и мешочек сухих бобов. Широ обнаружил мешок муки в мельнице, а в одном из развалившихся домов — полевую аптечку и бинты. Они заняли самый сохранившийся из домов. В нем обнаружилась прекрасная печка, даже вся мебель осталась целой: стол и стулья на кухне, кровати и комоды в спальне. Нашлось даже чистое постельное белье. Почувствовав себя настоящими хозяевами, они принялись обживаться. Широ напек сладких лепешек с медом, обжаривая их в тяжёлой чугунной сковородке, Кит тушил бобы с консервированной говядиной в огромном котле, который едва смог поднять. В чайнике заваривался травяной чай. Скоро они сидели в тепле настоящего дома, за настоящим столом, и ели не руками, как привыкли в лесу, а ложками и вилками. Горячая еда была безумно вкусной. — Здесь есть баня. Давай вытопим, — предложил Широ после того, как оба утолили голод и согрелись, — мы сто лет не мылись нормально. Кит принял эту идею положительно. Тогда Широ просиял и отправился все организовывать, оставив Кита наедине с его мыслями. Странными, горячими и темными. Они одолевали его и мешали спать. Преследовали во снах и наяву, проступали ярче и звучали громче, если Кит смотрел на Широ или чувствовал его взгляд на себе. Странная жажда, которую нельзя было утолить водой, усиливалась по мере того, как они приближались к фронту. Неуместные фантазии, которые Кит гнал от себя, только усугубляли положение. Одна из них как раз разыгралась у Кита в голове. Он ещё какое-то время сидел за столом, а потом встал со своего места и подошёл к окну. Через запыленное стекло осмотрел двор, чудом уцелевшие очертания бани и остановился взглядом на Широ. Тот, скинув с себя куртку, рубил дрова. Топор в его крепких руках поднимался и падал, с сухим треском разрубая деревянные колоды. С его разгоряченного тела валил пар, высокий влажный лоб облепили белые пряди волос. Кит не мог оторвать глаз от его статной фигуры, от широкого разворота плеч, могучей груди, плоского живота. А когда он опускался взглядом к талии и сильным бедрам Широ, у него начинали гореть щеки. Кит был в растерянности. Он не знал, куда ему деться от разрывающих грудь чувств. Они были новыми, незнакомыми. Кит не имел понятия, куда они приведут. Но в то же время ему хотелось ещё. Больше этого странного, тянущего в паху ощущения, больше горько-сладкой тревоги, пустившей корни глубоко в душе. Чтобы немного отвлечься, он нашел ведро и принялся носить в баню воду из ручья. К вечеру все было готово. Широ жарко натопил баню, чтобы прогреть выстуженные стены, и когда Кит вошел внутрь следом за ним, его тут же прошиб пот. Здесь была простая печка, низкая лавка и довольно крепкий на вид полок. Зазвенели тазы и черпаки, зажурчала вода. Помыться в горячей воде после долгих дней дороги и впрямь было приятно. — Как хорошо, — довольно урчал Широ, смывая с себя грязь. Кит понимал его радость, но не мог ее разделить. Потому что он терял над собой всякий контроль, когда озирался на Широ и видел блеск его влажной кожи при свете одинокой масляной лампы, висевшей на стене. На его спине, прямо поверх тонких росчерков шрамов, расцветали причудливые узоры полутеней и бликов, стекали к пояснице, крепким ягодицам, бедрам… Кит сглотнул. Они мылись, стоя друг к другу спиной. Кит был благодарен Богу, небу, космосу и всем божествам прошлого и будущего, что Широ не видит сейчас его лицо. Кит рассеянно водил мочалкой по своим рукам и старался не думать о том, что позади него стоял мужчина, который был виновником его беспокойства. И, казалось бы, привыкший к общему армейскому душу Кит не должен так реагировать на наготу. Но рядом был не летчик из его эскадрильи, которого Кит едва знал и видел только на разборе полётов и брифинге перед миссией, а Широ. Его Широ. И от одного этого осознания начинало шуметь в ушах, как от крепкого алкоголя. Широ шевельнулся, и Кит быстро отвернулся, пытаясь скрыть, что бесстыже любовался им. Щеки и уши горели. Наверное, Широ все-таки заметил, что на него смотрят, потому что предложил: — Давай потру спину. — Я могу и сам, — торопливо запротестовал Кит, но Широ уже подошел к нему со вспененной мочалкой в руках. Кит боялся даже покоситься на него. Прерывисто вздохнул и прикрыл глаза, когда Широ выдавил воздушные хлопья мыльной пены ему на плечи, а потом растер их широким щедрым движением. Давление мочалки на уставшие плечи было сродни откровению. Широ бережно касался напряженной спины Кита, постепенно увеличивая нажим. Прошелся вдоль позвоночника, боков, задержался, чтобы надавить под лопатками, где неделями накапливалась усталость. Он будто точно знал, где нужно нажать посильнее, а где — напротив, провести, едва касаясь. Киту хотелось тихо стонать от приятных, расслабляющих и одновременно с тем будоражащих движений мочалки. Он закусил губу и глубоко задышал, чтобы не забыться. — Спасибо, Широ, достаточно, — пробормотал Кит через несколько минут. Он едва мог говорить — грудь будто обхватили раскаленные железные обручи, которые, остывая, сжимались вокруг него все сильнее и сильнее. — Стой смирно. — Бархатистый голос Широ раздался над самым ухом, и вверх по позвоночнику Кита побежали мурашки, — у тебя плечи каменные. Хочу размять. Кит тонул в ощущениях. Напряжение постепенно стекало вниз, к паху, и задерживалось там, сворачиваясь в тугой узел. Кит мысленно следил за тем, как мочалка скользила вдоль его плеч и спины, постепенно перемещалась к предплечьям, затем к груди, бокам, ребрам, оставляя за собой мыльные разводы. Так близко. Так горячо. Кит зажмурился и почти перестал дышать. Его тело отзывалось на такое внимание, плавилось и млело, просило еще, еще… Он не уловил момент, когда касания Широ перестали походить на обыкновенное мытье или массаж и стали интимнее, откровеннее. Он отдался им целиком, растворился во влажном воздухе бани. Близость и ласка Широ пьянили. Он гладил Кита везде, скользил по его телу влажной мочалкой, а тот позволял. Кит перестал волноваться о том, что Широ заметит его возбуждение, перестал думать. Сознание отключилось, все лишние мысли выветрились из головы. Мир перестал существовать. Все перестало быть важным. Все, кроме жара, который Кит чувствовал своей спиной, кроме дыхания, что ложилось на влажные плечи. Свободной рукой Широ медленно, очень медленно убрал отросшие волосы Кита с его шеи. И прижался горячими губами к чувствительному затылку. Кит сорвался и застонал. Долго, протяжно. Подался назад, прижимаясь к Широ мыльной спиной, ощутил весь жар его тела, горячую твердость, которая уперлась ему между бедер, и окончательно потерял голову. Мочалка упала на пол. Вокруг Кита сомкнулись сильные, ищущие руки, прижимая его теснее. Но Киту этого было недостаточно. Он извернулся, поворачиваясь к Широ лицом, и утонул в обжигающем серебре его глаз. Широ смотрел на него с отчаянной, почти болезненной нежностью, и Кит видел в его взгляде отражение своих собственных чувств. Его тянуло к этому мужчине, необъяснимо влекло. Он желал его не только телом, но и разумом. Ведь только рядом с ним Кит мог быть самим собой, только с ним он мог дышать свободно. Только с ним он чувствовал, что все еще жив. Они оба были живы. В груди у Кита поднялась большая горячая волна. Он ощутил себя парусом, который наполнил попутный ветер, и, отдавшись порыву, подался вперед. Привстал на носки, прижался губами к губам Широ — порывисто, жадно, боясь в любой момент передумать. Кит не хотел оставлять себе место для отступления, потому что отступать было поздно. Его сердце уже сдалось. *** [1] — «Сука». (нем.) [2] — «Белая тварь». (нем.)