M'extraire du cadre, La vie étriquée, D'une écorchée. J'ai cru la fable — D'un mortel aimé, Tu m'as trompé. Меня извлекли из рамки, Ограничивающей жизнь, Содрав кожу. Я поверила выдумке — Любви смертного, Но ты меня обманул.
Если перемотать все в самое начало, все началось с выстрела. Ча-ча не зажмурилась, как это сделал бы любой другой на ее месте. Ча-ча замерла, нисколько не боясь в эту минуту смерти. Ча-ча словно бы брала своего убийцу на мушку своего презрительного взгляда. Хейзел стрелял в упор. И этот выстрел был мимо. В том далеком 1914-ом году, когда они впервые встретились, мир казался более диким, чем обычно. Куратор отправила Хейзела на задание, зная заранее, что ему не хватит смелости устранить первую жертву. Но на пороге войны, когда каждое невыполнение приказа могло бы обернуться апокалипсисом раньше времени, у Хейзела был выбор: устранить цель или… забрать с собой. Ча-ча не проронила ни слова, воспринимая происходящее как данность. Тьмы в ее душе с лихвой хватило бы на целую роту, не то что на одного Хейзела. Ча-ча уже тогда понимала, что Хейзелу нужна твердая рука. Даже встреча с Куратором и курс подготовки не потрясли ее. Пухлые губы не тронула усмешка, а в темных глазах остался все тот же лед. Ча-ча не стремилась к отдыху и забыла свое прошлое: жизнь наемника на комиссию времени ее вполне устраивала. Хейзел знал, что Ча-ча живет без сердца. Ее тело — пружинистый механизм: только тронь и получишь такую отдачу, что проклянешь все на свете, в особенности собственное решение тронуть. Ее движения — всегда рваные, грубые: словно мир развалится, если Ча-ча позволит себе хотя бы на секунду расслабиться. За всю ту маленькую вечность, что они путешествовали из эпохи в эпоху плечом к плечу, Хейзел ни разу не видел, как Ча-ча проявляла хотя бы какие-то положительные эмоции. И это тяготило его больше всего на свете.Et je te rends ton amour, Au moins pour toujours. Je te rends ton amour, Le mien est trop lourd. И я возвращаю тебе твою любовь, По крайней мере, навсегда. Я возвращаю тебе твою любовь, Моя — слишком тяжела.
— Прежде чем я всажу в тебя всю обойму, назови мне хотя бы одну причину отпустить тебя. Хейзел опускает голову. Признак слабости. Ча-ча всегда презирала его. За то, что он был слаб. За то, что был милосерден. Но в особенности за то, что он ее когда-то спас. Был ли смысл в их дальнейшем существовании, насквозь пропитанном кровью и хаосом? Чувство ненависти разъедало Ча-ча все эти годы, не давая сойти с ума. Именно поэтому она буравила чужую спину взглядом, чувствуя, как ладонь мелко потряхивает. Если дело дойдет до выстрела, то ее рука не дрогнет. Тело никогда не подведет в отличие от слабого рассудка. Инстинкт убивать въелся куда-то в ДНК, пустив корни по телу так, что именно он превалирует в любом из принимаемых решений. — Тебе хотя бы раз не хотелось самой выбрать жертву, Ча-ча? Мы так давно выполняем их задания... Я теряю способность думать. Ча-ча щелкнула затвором, понимая, что уже давно не слушала Хейзела с таким напряжением. В конце концов, впервые от слов напарника зависела его собственная жизнь. — Простая семейная жизнь, уют... Ты слышишь? Хейзел не поворачивался. Лишь дышал загнанно, словно зверь — ведь впервые за столько лет именно он оказался в роли жертвы. Ча-ча опустила пистолет. В машине они ехали молча. Поверив в иллюзию счастья, Ча-ча комкала пальцами листок с приказом ликвидировать Хейзела. Комкала и впервые за долгие годы...улыбалась.