Миссис Призрак

Гет
R
Завершён
26
автор
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
26 Нравится 18 Отзывы 4 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      – Ай! – я неосторожно задеваю раскаленную сковородку и отдергиваю руку.       Но тут же прогоняю с лица гримасу боли, заметив, что Уильям, раскладывающий вилки на столе, поднял глаза и обеспокоенно смотрит на меня.       – Все в порядке, – ободряюще улыбаюсь ему. – Обожглась слегка – ух и горячая же эта штуковина!       – Тебе больно? – он все же подходит, желая убедиться самолично, и берет мою руку в свои ладошки. Поразмыслив, деловито заявляет: – Надо подуть, – и, набрав полные легкие воздуха, выпускает его на обожженное место.       – Действительно, все прошло, – благодарно говорю я, приглаживая сыну волосы, и он расплывается в горделивой улыбке.       Мой маленький помощник. Уже вновь сосредоточен на данном ему поручении – накрыть стол к ужину.       – Так красиво? – отступив на несколько шагов, он критически осматривает свою работу, возвращается и, встав на цыпочки, тянется, чтобы чуть подвинуть вазочку с тремя бледно-желтыми цветочками, которые утром собственноручно сорвал за домом и преподнес мне.       Хоть один из моих мужчин догадывается дарить цветы! Малдер вот уже пару недель как с головой ушел в работу над новой книгой и может целый день не показываться из своей берлоги. Хотя мне ли удивляться его одержимости работой, даже если сейчас она не связана с раскрытием правительственных заговоров и погоней за маленькими зелеными человечками, по крайней мере напрямую.       Впрочем, некоторые вещи так и остались неизменными: бесчисленные вырезки на стенах, карандаши в потолке, оброненная шелуха от семечек то тут, то там – и в этом весь Малдер.       Мы стараемся не мешать, хотя обычно он не возражает, если я или Уилл вторгаемся в его обитель. Бывает, едва я успеваю осторожно заглянуть к нему, как он, притянув меня к себе на колени и быстро чмокнув в губы, уже делится своими замыслами или увлеченно рассказывает о главе, над которой сейчас работает. Иногда дает мне прочесть написанное и интересуется, что я об этом думаю, а то и привлекает в качестве консультанта по медицинским, биохимическим и прочим вопросам, в которых я более сведуща.       Но сегодняшний вечер Малдер обещал посвятить нам, мы договорились, что после ужина все вместе будем смотреть фильм на видео. Я очень люблю такие тихие семейные вечера – может, еще и потому, что они напоминают о славных прошлых временах, когда после очередного запутанного дела мы устраивались на диване перед телевизором с пивом и пиццей и весь мир словно сужался до нас двоих.       Теперь нас трое. Уилл всегда с воодушевлением усаживается между нами, Малдер незаметно обнимает меня сзади, а я кладу голову ему на плечо. И порой мы смотрим вовсе не на экран, а друг на друга, и эти взгляды говорят нам больше, чем любые слова.       …Мои мысли внезапно прерывает телефонный звон. Как некстати!       – Уилл, возьми трубку, – прошу я, занятая переворачиванием подрумянившихся и аппетитно пахнущих кусочков рыбы, и слышу в ответ тихое:       – Я не могу, ты же знаешь, мама.       Я на мгновение замираю, а потом оборачиваюсь, встречая сочувственный, но не без укоризны взгляд сына. Телефон между тем звонит все настойчивее. Действительно звонит, черт бы его побрал.       – Скалли! – добравшись до гостиной, выпаливаю я в трубку, даже не пытаясь скрыть раздражения.       – Дана, дорогая, как ты? – Мама, кто же еще.       Я вздыхаю, заранее зная, что последует дальше. Все те же вопросы о моих делах, работе и самочувствии, все то же беспокойство в голосе, но с каждым разом все большее смирение. Хотя и сейчас она не преминула как бы невзначай поинтересоваться, не передумала ли я насчет Рождества.       – Нет, не передумала, – отвечаю довольно резко. И тут же одергиваю себя: мама не заслужила, чтобы с ней говорили в таком тоне. Но, в конце концов, меня тоже можно понять: я взрослая женщина и сама вправе решать, как мне жить, я давным-давно сделала свой выбор, и ни мама, ни братья, ни кто-либо еще не смогут этого изменить, как бы им ни хотелось.       Разговор затягивается, и я возвращаюсь на кухню, не желая оставить семью без ужина. Рыба почти готова, и, зажав трубку плечом, я помешиваю овощи. Рада слышать, что у моих родных все хорошо, и заверяю, что у меня тоже, более чем.       Мне правда жаль, что я испортила им прошлые праздники. Не стоило приезжать, даже ради сумевшего наконец выбраться на каникулы Чарли. И уж во всяком случае не для того, чтобы сорваться домой прямо из-за праздничного стола. Но как я ни старалась отвлечься и развеяться, так и не смогла поддаться всеобщей атмосфере беззаботного веселья. Мне кусок в горло не лез, когда я думала о том, что Малдер и Уильям остались здесь совсем одни, тогда как я должна была быть с ними, как и полагается в семейный праздник. Если не могут приехать они, то и мне нечего там делать.       Уилл был так рад, когда я вернулась, хотя мне удалось добраться до дома лишь утром – в рождественскую ночь не так-то просто попасть на Виноградник, где мы живем вот уже несколько лет.       – Мы не ждали тебя так рано. Все в порядке, док? – озабоченно спросил Малдер, помогая мне снять пальто и пристраивая его на вешалку.       – Теперь да. Я соскучилась, – только и смогла сказать я, утыкаясь ему в плечо и едва не плача, в то время как Уильям обнимал мои ноги.       Я опустилась к нему и прижала к себе, крепко-крепко:       – Здравствуй, милый. Веселого Рождества!       Я не могла пропустить, как он будет разворачивать свои подарки. И выражение лица Малдера, когда он увидит то, что я приготовила для него. И его зычное "Хо-хо-хо!", заставляющее Уилла корчиться от смеха.       Тогда нам тоже помешал разрывающийся телефон. Я не хотела брать трубку. Но в конце концов, под нахмуренным взглядом Малдера и тревожным – Уилла, решила, что это жестоко. Мои родные заслуживали знать, что со мной все в порядке, что я благополучно добралась и уже дома. Мобильный же я выключила еще вчера, устав от увещеваний матери и безуспешных попыток Билла меня образумить. К счастью, Чарли определенно пошел не в старшего брата: сам вызвался подбросить меня до аэропорта, поцеловал на прощание и шепнул: "Удачи, сестренка!" Его улыбка была теплой, хотя глаза оставались печальными. Что ж, звание блудной дочери и паршивой овцы в семье теперь по праву принадлежит мне.              Разговор закончен, но жизнерадостного настроения как не бывало. Знаю, кто способен вмиг его поднять – одним лишь своим присутствием, только вот его нигде не видно.       – Уилл, – встревоженно зову я и прислушиваюсь, прежде чем повторить чуть громче: – Уилл!       Никакого ответа.       Но не мог же он пробежать мимо меня незамеченным?       Все больше нервничая, я осматриваюсь по сторонам и даже заглядываю под стол, хотя сейчас совсем не время для пряток. Разумеется, никого там не нахожу и, выпрямившись, застываю посреди кухни, совершенно сбитая с толку. И не сразу замечаю, что начала машинально потирать небольшой покрасневший участок на коже, в том месте, где коснулась сковороды.       И дело не только в куда-то подевавшемся Уильяме. Что-то еще здесь не так, определенно не так.       Аккуратно расставленные тарелки, стаканы, столовые приборы, салфетки. Гармонию нарушают разве что солонка и перечница в виде парочки отвратительных пришельцев из "Симпсонов" – мой подарок Малдеру на Хэллоуин.       И тут я понимаю – цветы, их нет.       Все еще отказываясь мириться с очевидным, поспешно иду к кабинету Малдера, но перед дверью нерешительно останавливаюсь. Оттуда не доносится ни звука все то время, пока я собираюсь с духом, чтобы удостовериться в том, что и так знаю.       – Малдер, – я наконец толкаю дверь, и она с легким скрипом отворяется, открывая взору пустую комнату.       За столом никого нет. На плохо слушающихся ногах подхожу ближе. Взгляд рассеянно скользит по испещренным мелким почерком листам бумаги, газетным вырезкам, не нашедшим еще приют на стенах, небрежной стопке книг и журналов, притулившейся с краю, старой настольной лампе, очкам, в которых Малдер читает или работает за компьютером. Но сейчас он выключен – и давно. Монитор холодный, и мои пальцы оставляют едва различимый след на его уже слегка запылившейся поверхности.       Они ушли.       Подавленная, возвращаюсь на кухню и теперь уже с тоской смотрю на сервированный на троих стол. Из груди вырывается не то всхлип, не то вздох. Глаза против воли увлажняются, и мне с трудом удается сдержать слезы.       Чертов телефон!       Ужин на плите остывает, но, еще недавно голодная, теперь я совсем не хочу есть. Сажусь на место Уильяма за столом, подрагивающей рукой наливаю себе воду и делаю пару небольших глотков – только чтобы протолкнуть вставший в горле ком. Помогает неважно. Отставляю стакан и, обняв себя за плечи, начинаю тихонько покачиваться – вперед-назад, вперед-назад…       Я всегда чувствую себя потерянной, когда это происходит, особенно так внезапно. Хотя должна бы уже привыкнуть. Но впечатление такое, словно из яркого, насыщенного красками, звуками и запахами мира попадаешь в какую-то затхлую, тускло освещенную пещеру. Контраст настолько разителен, что мне всегда требуется время, чтобы прийти в себя.       Ужасно возвращаться в эту беспощадную реальность – ту, в которой я похоронила своего маленького сына рядом с его отцом. Я пыталась, пыталась вернуть его к жизни, пока не кончились силы, пока не только врачу, но матери внутри меня не пришлось признать, что все кончено. А потом просто прижимала его к себе, и мои слезы капали на его бледное личико, смывая с него кровь его убийцы. Я расстреляла его в упор, прямо возле кроватки, без колебаний разрядив в него всю обойму. Но слишком поздно – Уилл уже не дышал.       Не знаю, сколько просидела так, баюкая его на руках, не замечая ничего вокруг, не обращая внимания на причитающую мать и совершенно ненужных теперь медиков, которые уже не могли помочь ни моему малышу, ни этой бездушной твари, сдохшей на полу детской и отделавшейся еще слишком легко.       С тех пор я ненавижу подушки. Ту самую забрали в качестве вещественного доказательства, а остальные, все, что нашлись в доме, я с остервенением затолкала в мусорный бак, чтобы никогда больше не видеть. Только легче не стало. Становилось лишь хуже, с каждым чертовым днем. И с каждой чертовой ночью, когда эта мразь приходила убить моего сына – снова и снова, а я опаздывала… всякий раз, даже во сне.              Из Бюро я ушла почти сразу. После всего случившегося это не стало ни для кого особой неожиданностью. А мне все здесь казалось теперь непривычно чужим и холодным. Я шагала по тем же коридорам, заходила в те же кабинеты, спускалась в том же лифте, но словно пропасть отделяла меня от этого здания, от бывших коллег, которые при моем появлении сочувственно отводили глаза и по которым я невольно скользила испытующим взглядом, ведь каждый из них мог оказаться врагом, как и этот ублюдок, лишивший жизни моего сына.       Керш, должно быть, довольно потирал руки, избавившись от еще одной занозы в заднице, но мне было уже все равно. Родные же восприняли мое решение с облегчением и, по-видимому, сожалели только о том, что я не сделала этого раньше. Я знаю, они говорили об этом у меня за спиной, а однажды даже случайно услышала, как Билл, уединившись с мамой на кухне, опять начал винить Малдера во всех моих бедах.       – Я всегда говорил, что этот ненормальный не доведет Дану до добра! – практически кричал он. – Да разве кто слушал! Да ради своего обожаемого напарника она на все готова была закрыть глаза, так бы и моталась за ним по всем Штатам, как осел за морковкой!       Я едва удержалась, чтобы не обнаружить своего присутствия и не влепить ему пощечину. Жаль, что он не решился сказать это мне в глаза – мне было что ответить. Хотя в чем-то Билл был прав. Эта треклятая работа дала мне много, очень много. Но забрала еще больше, не оставив почти ничего. В том числе и от меня самой.       Я заперлась в четырех стенах, стараясь не выходить на улицу без особой необходимости – потому что там повсюду были дети. Дети, дети и счастливые семьи. Везде, кроме одного места. Но я не люблю там бывать, для меня там нет ни мира, ни покоя – только мечты и надежды, погребенные под толстым слоем земли. И как апофеоз несправедливости и жестокости жизни – два надгробия, большое и поменьше, лишающие иллюзий похлеще телефонных звонков.       Севшая батарейка – вот что я собой представляла. Лишь видимость прежней Даны Скалли: внешняя оболочка все та же, но внутри бесконечная пустота. Потеряв счет дням, порой неотличимым один от другого, я не жила, а скорее по инерции продолжала уныло влачить свое существование. До той самой ночи, когда я привычно лежала, свернувшись под одеялом, с единственным желанием – больше не просыпаться. И вдруг услышала плач. Уилл. Подскочила на кровати, готовая в ту же секунду броситься к нему, – и медленно опустилась обратно. Решив, что, должно быть, сплю. А может, схожу с ума. Я накрылась одеялом с головой, я затыкала уши – чтобы не слышать эти рвущие душу звуки. Но они не стихали. Я знала, понимала, что это невозможно, но он звал меня. И тогда я пошла. И он был там, в своей кроватке, мой драгоценный малыш.       Первая благословенная ночь за долгое-долгое время. Под утро я задремала, усталая, но умиротворенная, и проспала много часов подряд, очнувшись лишь вечером, когда уже смеркалось. И не увидела ни сына, ни кроватки. Потрясенная, я не впала в отчаяние только потому, что в душе уже поселилась надежда: если не этой ночью, то следующей я обязательно увижу его вновь. Я ждала. Долго. И была вознаграждена.       Поначалу он не часто баловал меня своим присутствием, но даже этих редких "визитов" было достаточно, чтобы я снова ожила. Я не сумела вернуть его к жизни, а он смог. Мой мальчик никогда не был обычным ребенком.       А потом возвратился и Малдер. Просто одним не слишком-то приветливым утром, когда я с опаской и в то же время надеждой заглянула в детскую, он стоял там, покачивая на руках мирно спящего сына. Помню, как замерла на пороге, не смея поверить своему счастью, боясь пошевелиться и неловким движением спугнуть это чудесное видение, а он повернулся ко мне с улыбкой и мягко произнес:       – Привет, док.       Боже, я бросилась к нему и едва не задушила в объятиях. Прильнув всем телом, судорожно гладила волосы у него на затылке, ощущая покалывание щетины на своей мокрой от слез щеке и с упоением вдыхая его запах, который бы не перепутала ни с чем на свете. Я обнимала его, не в силах отпустить, как тогда, в коридоре Бюро, когда не знала еще, что больше не увижу его живым.       Устыдившись, я разжала руки, только когда малыш недовольно захныкал и завозился между нами, требуя для себя пространства.       – Ого, какой страстный прием! – посмеиваясь, шепнул мне Малдер. – Если бы я знал, вернулся бы раньше.              О, я воспарила, летала, словно на крыльях. И однажды, не удержавшись, даже поделилась своей радостью с мамой. А она… она посмотрела на меня как на безумную. Зажала рот рукой, и в ее широко распахнутых, испуганных глазах блеснули слезы.       Так в моей жизни опять настали черные времена.       Я вовсе не сошла с ума. И не нуждалась в помощи специалистов. Но меня не хотели слушать, вернее, очень даже хотели – Уильям и Малдер их чрезвычайно интересовали.       Большая-большая ошибка, которая могла стоить очень и очень дорого.       Я не могла допустить, чтобы меня заперли в сумасшедшем доме и пичкали препаратами, которые, как мне ласково и терпеливо объясняли, должны были избавить меня от этих галлюцинаций. Избавиться, от своей семьи? Ну уж нет!       Они были упрямы – я тоже, и мне было что терять.       Я научилась таиться и изощренно лгать. Требовалось признать, что все, чем я жила последние месяцы, было лишь плодом моего воображения, порождением мозга, пытающегося защититься от ужасающей действительности, – пожалуйста. Я стала образцовой пациенткой, послушно выполняющей все рекомендации. И молчала, стиснув зубы, когда так и подмывало спросить: если бы перед ними встал такой выбор – жить со своей семьей или носить цветы на две одинокие могилы, что бы они предпочли?       Было не легко, не скрою, временами уже просто опускались руки, и тогда Малдер приходил и утешал меня. Подсказывал, как лучше себя вести и что отвечать на вопросы. И вдоволь потешался потом над этими ограниченными недоумками, возомнившими себя знатоками и лекарями человеческих душ, но не желающими видеть дальше собственного носа.       Хотя, положа руку на сердце, надо признать, что когда-то я сама была такой, неизменно стоящей на научных позициях и твердо убежденной, что всему на свете можно найти рациональное объяснение. Но несколько месяцев моей новой жизни сделали то, чего не смогли годы работы в "Секретных материалах".       В конце концов было решено, что я уже оправилась от психологической травмы, вызванной смертью сына, и могу вернуться к обычной жизни. Что я с радостью и сделала, правда, представления о такой жизни у нас очень разнились.              Тогда-то я и отправилась на Виноградник. Частично, чтобы скоротать очередное ожидание – в то время они приходили ко мне гораздо реже, не говоря уж о том, чтоб остаться на недели и месяцы. Частично, чтобы вырваться из-под чрезмерной опеки друзей и близких, которые повадились слишком часто меня навещать и еще чаще звонить, не подозревая, что тем самым крадут драгоценные минуты, которые я могла бы провести с теми, в ком по-настоящему нуждалась. Нет, я не имела ничего против родных, Моники, Джона или Скиннера и понимала, что они хотят как лучше, но, перевернув эту страницу своей жизни, не желала возвращаться к прошлому, даже в мыслях.       Я не собиралась здесь задерживаться. Мне просто хотелось познакомиться с местом, где Малдер провел свое детство, побродить по дому, в котором все началось. И который теперь был моим, как и остальное имущество Малдера, перешедшее ко мне после его смерти. Но Чилмарк, этот маленький сонный городишко, очаровал меня. Жизнь тут текла размеренно и неспешно – не сравнить с суматохой и сутолокой большого города, от которых я порядком устала. Протяженные пляжи, поля и леса с буйной растительностью и пленяющим своей чистотой воздухом как нельзя лучше подходили для уединенных прогулок. А собственный дом в тиши деревьев, оберегающих от любопытных глаз, мог стать нашим маленьким мирком, только нашим.       Так что я всерьез подумывала остаться, но волновалась, как к этому отнесется Малдер, ведь с этим местом у него были связаны не самые счастливые воспоминания. Услышав о моих опасениях, он отвел глаза, задумался ненадолго, а потом сказал, глядя куда-то вдаль:       – После того как пропала Саманта, я мог только мечтать о том, чтобы в этот дом вновь вернулась жизнь, самая обычная, заурядная жизнь, со своими сложностями и проблемами, мелкими ссорами и размолвками, но и с ощущением надежного тыла и поддержки, радостью, разделенной с другими, семейными ужинами и праздниками. Но он все больше походил на склеп, в котором мы словно были заперты заживо. Тогда же я пообещал себе, что всегда буду оберегать тех, кого люблю, и не позволю ничему плохому случиться с моими детьми. Как видишь, я не слишком преуспел…       Опустив голову, он удрученно замолчал, и в наступившей тишине мне удалось вымолвить лишь:       – О, Малдер…              Не прошло и недели, как, съехав с квартиры и перевезя вещи, я уже засучив рукава боролась с непокорными кустами и побегами, норовившими захватить мою территорию, с энтузиазмом обустраивала запустевший за годы отсутствия хозяев дом, и вскоре, посвежевший и обжитой, он уже вполне радовал глаз. Даже жаль, что мои родные смогли увидеть его только на фото – я не приглашаю их к себе, поскольку сомневаюсь, что им понравится то, что они здесь увидят.       Еще живя на материке, я продала дом, оставшийся Малдеру от матери; вырученных средств было достаточно, чтобы при умелом вложении обеспечить себя на многие годы вперед. Таким образом, у меня нет необходимости зарабатывать себе на жизнь, однако я не привыкла сидеть сложа руки, и если где-то требовались мои знания и умения, то почему бы не пустить их в дело? Поэтому, узнав из местной газеты о появившейся вакансии патологоанатома, поразмыслив немного, я решила ее занять, чем немало удивила тамошнее руководство: с таким послужным списком – и в заштатный морг. Но иметь дело с мертвыми было привычно и в каком-то смысле даже предпочтительно: они не дергают по пустякам (да и не по пустякам тоже), не требуют уделить им внимание, когда тебе этого совершенно не хочется, не заводят бессмысленных разговоров и не пытаются влезть в душу, просто молчаливо позволяя делать свое дело. К тому же здесь совсем не много работы, что меня более чем устраивает.       Бывает, я не перекинусь ни с кем и парой слов за день. Но меня это ничуть не беспокоит, скорее наоборот. Потребовалось немало времени и усилий, чтобы научиться вовремя прикусить язык и не проговориться нечаянно об очередной проказе Уильяма или успехах Малдера, отвести от них взгляд и сделать вид, что я сама по себе, когда мы встречаем кого-то на прогулке, и ни словом, ни жестом не выдать их присутствия в моей жизни. Это не так просто, как может показаться, и все еще удается не всегда, поэтому отчасти из осторожности я и свела контакты к минимуму. А отчасти потому, что у меня и так есть все, что мне нужно, и я хочу это сберечь.       Знаю, многие здесь считают меня странной и нелюдимой – пускай, мне нет никакого дела до косых взглядов соседей и тихих перешептываний за спиной, когда я все же показываюсь на улице. Наверное, и правда чудно видеть женщину, которая беспричинно улыбается и разговаривает будто сама с собой, бредя в одиночестве по берегу океана, выбирает раскраски и покупает джинсы маленького размера, но при этом не имеет детей, как все полагают – исключительно на том основании, что никто их не видел. Хотя один случай до сих пор не дает мне покоя.       Как-то раз, когда я возвращалась из магазина, ко мне подскочил вертлявый мальчонка, живший на соседней улице. Я видала его мельком и раньше, обычно в сопровождении грузной, громкоголосой матери и многочисленных братьев и сестер, но ни с кем из них мне общаться не доводилось, а тут он догнал меня и, тяжело дыша после бега, сбивчиво попросил:       – Передайте Уиллу, что я не смогу поиграть с ним завтра. Мама везет меня к очередному мозгоправу.       Горестно вздохнув, он выжидающе уставился на меня сквозь толстые стекла очков, от нетерпения пританцовывая на месте и постоянно оглядываясь. Постарше Уильяма, наверно лет шести-семи, лопоухий, тощий и нескладный, вдобавок он косил одним глазом. А некоторые местные жители, как я слышала, и вовсе поговаривали, что у паренька не все дома.       – Конечно, я ему скажу, – пообещала я, улыбнувшись невезучему ребенку, у которого даже передние зубы выпали одновременно, из-за чего некоторые слова выходили у него весьма забавно.       Скоро попрощавшись, он тут же стремительно сорвался с места, а я, как ни в чем не бывало, продолжила свой путь и только через несколько шагов ошарашенно замерла, едва не выронив покупки из рук. Передать Уиллу?!       Мне ужасно хотелось расспросить, что вообще он знает о моем сыне, но мальчишки уже и след простыл. А в следующий раз, когда я увидела его играющим на лужайке возле дома и быстро направилась туда, показалась его мать, передвигавшаяся довольно шустро для женщины ее комплекции, загородила его собой и нависла надо мной, уперев руки в боки:       – Не приближайтесь к моим детям, мэм. Лучше идите своей дорогой. Майлз, а ты марш домой, что я тебе говорила, а, что говорила?! – И, ухватив занывшего и упирающегося сына за шиворот, потащила его к дому. – Не ребенок, а божье наказание!       Уильяму тогда пришлось неохотно признаться, что иногда он играет с Майлзом и что тот клятвенно обещал никому об этом не рассказывать. А вскоре сын с грустью сообщил мне, что все семейство решило и вовсе перебраться в Бостон.       Оставшись без лучшего друга, Уилл затосковал и на днях попросил подарить ему на Рождество собаку. Я обещала подумать. Большинство моих четвероногих друзей не очень-то хорошо кончили, но, возможно, с Уиллом в качестве хозяина питомцам повезет больше. Надо узнать, что на этот счет скажет Малдер: в свое время он был не в восторге от бедняжки Квиквега, только и беспокоясь, как бы тот не нагадил в арендованной машине.       …Тут я вспоминаю, что в кабинете не мешало бы прибраться, и принимаюсь усердно орудовать тряпкой – по крайней мере, это требует времени, а значит, сокращает ожидание. Только ждать – единственное, что мне остается, когда это происходит. Столько, сколько придется. Я знаю, что должна быть терпеливой, потому что и так получила больше, чем могла рассчитывать.       Когда с уборкой покончено, чтобы чем-то себя занять, без аппетита отправляю в рот давно остывшую, кажущуюся безвкусной пищу и меланхолично пережевываю. Затем так же отрешенно мою посуду. А потом лишь неприкаянно брожу по враз осиротевшему дому, не зная, куда себя деть. Наконец поднимаюсь в комнату Уилла и, оглядевшись вокруг, замечаю нераспакованную машинку, которую купила ему на прошлой неделе. Это полицейский автомобиль, на борту которого крупно выведено "NYPD". Я произношу аббревиатуру вслух – она напоминает мне о чем-то, а может, ком-то, бывшем частью моей прошлой жизни, но я не пытаюсь вспомнить. Вместо этого, с трудом уместившись на детском стульчике, достаю игрушку из коробки, задумчиво открываю и закрываю дверцы, провожу пальцем по белой пластмассовой крыше, по колесикам, заставляя их крутиться, а затем, поставив машинку на низенький столик, начинаю неторопливо катать ее – туда-сюда, туда-сюда…       Лучшее, что можно сейчас сделать, – просто поскорее лечь спать, и, хотя еще нет и девяти, я решаю отправиться в постель. Не знаю, сколько времени потребуется в этот раз. Никогда нельзя знать. Но возможно, они вернутся уже ночью и утром меня разбудит тихое сопение Малдера под ухом, а может, Уильям прибежит спозаранку и с визгом заберется к нам в кровать. В надежде на это я гашу свет и закрываю глаза. Они вернутся. Они всегда возвращаются.       
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.