happy birthday, darling

— Ты доверяешь мне?       Чангюн склоняется над Хосоком, делится со старшим своим дыханием, не может перестать восторгаться от того, каким растерянным выглядит парень с черной шелковой повязкой на глазах. В контрасте с ярко-розовыми волосами она смотрится еще более привлекательно, чем Гюн рассчитывал. Он не отстраняется, пока Ли не отвечает тихо, на выдохе: — Доверяю.       Чангюн улыбается: хитро, кривовато слегка. Потому что такого он с Вонхо еще никогда не делал. И даже подумать не мог, как невыносимо красиво будет смотреться это тело прикованным наручниками к кровати. Такое открытое, слегка влажное от пота, с тяжело вздымающейся грудью и впалым от напряжения животом. Честно говоря, Чангюн был против того, чтобы Хосок худел, но теперь его хоть не хватают комплексы в такой момент. Момент, когда младший возвышается над Ли, заставляя его гулко дышать и поджимать пальцы на ногах в предвкушении.       Блондин снимает футболку, оставаясь в одних только джинсах, и смотрит на абсолютно голого Хосока с восхищением. Он на секунду задумывается, стоит ли этой ночью применять все вещи, купленные заранее в весьма интересном магазине. С другой стороны, когда, как не сегодня. До дня рождения Хосока остается чуть больше часа, а Чангюн все еще помнит те шарики, подаренные Ли, что сводили его с ума чуть больше месяца назад. Может это и главная причина, почему они сняли номер в отеле. Еще один слишком громкий раз общежитие не выдержит. Стоит ли говорить, как сильно Минхек расстроился?       Чангюн не спешит. Он достает из сумки длинную коробку и издает хриплый смешок, когда слышит, как нетерпеливо ерзает на кровати Хосок. Старший кусает пухлые до безобразия губы, поджимает ноги и поворачивает голову на каждый звук. — Чангюн? — шепчет Ли, будто кто-то еще может его услышать. — Долго еще? — Терпи, дорогой.       Сегодня время Гюна, но младший уверен, что Хосоку понравится. Он знает, как Ли любит быть подвластным кому-то, какое удовольствие испытывает даже сейчас, распластавшись на кровати. И это так очевидно из-за большого члена, тяжелым грузом лежащего на животе, влажного от естественной смазки. Невероятно, Чангюн даже не начал, а Хосок уже теряет самообладание. И младший делает то, что должен, но одновременно то, за что ему здорово достанется от Ли чуть позже. Он седлает бедра старшего, проводит руками вдоль живота и груди, наклоняется так близко, что Хосок слепо тянется вперед, ожидая поцелуя, но Чангюн лишь хмыкает, сползая ниже. Он прикусывает возбужденный сосок, и когда слышит громкий короткий вздох, посасывает горошину медленно и влажно. А когда Хосок забывается, откидывая голову и натягивая наручники с такой силой, что, казалось бы, они вот-вот сломаются, Чангюн надевает на его возбужденный член черное, узкое кольцо. — Твою ж… — Ли задыхается, изгибая спину, и хнычет громко и недовольно, когда Гюн, ухмыляясь, вновь пропадает в дали комнаты.       А младшему лишь в удовольствие видеть, как Хосок краснеет, как подтягивается выше при помощи наручников, прикрепленных к изголовью кровати. Ерзает на месте в поисках хоть каких-то ощущений, кроме болезненного возбуждения, и, что ж, Чангюн готов дать их старшему. Он берет хлыст, проводит кончиками пальцев по длинной палочке, обернутой в прохладную кожу, а кончик, который сегодня коснется почти что каждого дозволенного участка кожи Хосока, прикладывает к щеке, наслаждаясь приятным материалом. Ему становится еще более интересно, каким звуком будет отдаваться каждый удар. — Дорогой, — хрипит Чангюн, практически бесшумно подходя к кровати и мягко улыбаясь, когда Ли поворачивает голову на звук, приоткрывая влажные от облизывания губы, — ты же знаешь, как я люблю твое тело? — Д-да, — несмело отвечает Вонхо. — Ты так прекрасен сейчас, — Чангюн дотрагивается кончиком хлыста до живота Хосока, от чего тот еще сильнее втягивается, а мурашки на коже становятся заметными даже при приглушенном свете настенных ламп, — и я сделаю тебя еще прекраснее.       Звонко. Звук так приятен, смешан с хриплым «ох» от Ли, что прогибается, едва не подпрыгивая на кровати. На бледной коже остается маленький красный след, и Гюн ухмыляется краешком губ. Он доволен собой, своим выбором и тем, что даже такие шалости нравятся Хосоку. Доволен, что у них обоих границы достаточно широкие, чтобы не бояться их переступить. И Чангюн ударяет еще раз, а затем еще и еще, пока живот Вонхо не покрывается аккуратными следами, а его губы не пересыхают от частых вздохов и едва сдерживаемых стонов. — Тебе больно? — спрашивает Им, явно недоволен поведением старшего, но тот отрицательно мотает головой, так быстро и яростно, что не поверить просто невозможно. — Тогда не сдерживай себя, дорогой.       И Хосок слушается. После следующего удара он протяжно стонет, изгибаясь в спине и хныча. Его губы, влажные и приоткрытые, явно нуждающиеся в поцелуе, так манят Чангюна, но он сдерживается. Прикусывает свою нижнюю и бьет еще раз, чуть выше, в районе груди. Ведет кожаным наконечником к соску, поглаживая твердую горошину.       Чангюну и самому уже плохо. В его голове такой густой туман, что вперед смотреть невозможно. Парень откладывает хлыст, снимает штаны вместе с бельем, облегченно вздыхая, когда его возбужденный орган уже ничего не сковывает. Но игра не окончена. И даже Хосок понимает это, притаившись и ожидая с едва заметным страхом. Его член, налившийся кровью от тисков тугого кольца, истекает естественной смазкой, которую Чангюн лишь подхватывает кончиками пальцев, размазывает по всей длине и наконец склоняется над Вонхо, чтобы суметь поймать каждый его стон губами. Это ведь на поцелуй не похоже. Будто языками, что жадно сплетаются друг с другом, они могут возместить тот недостаток удовлетворения, что растягивается в невыносимо длинную резинку. Но ведь заканчивать сейчас будет так скучно, так… неоригинально.       На прикроватной тумбочке мисочка со льдом, что медленно тает, и Гюн смотрит на него лишь секунды две, а затем седлает бедра Вонхо в который раз, уже не пугая этим старшего. Забавно, ведь он даже не догадывается, о чем думает блондин. А Чангюн берет один кубик в рот, даже не хмыкнув от леденящей прохлады, и наклоняется к чуть покрасневшей от хлыста коже живота. Опаляет ее холодным дыханием, от чего Хосок напрягается, гулко дыша через нос. А затем младший оставляет кубик во впадинке пупка, лаская свой слух очередным оханьем Вонхо, вырывающимся от неожиданности и смешанности ощущений. Наручники, судя по всему, трескаются слегка. Они натянуты до предела, и Гюн не знает точно, что сломается первым: железные оковы или изголовье кровати. Хосок откидывает голову, открывая шею, а Им ведется на подрагивающий кадык, подхватывая кубик льда губами и прижимаясь им уже к адамовому яблоку. — Боже мой, — шипит Вонхо, подаваясь вверх, ближе к телу младшего.       Чангюн умудряется улыбнуться со льдом во рту, а затем обжигающе холодными поцелуями спускается ниже, оставляя за собой полосы растекающейся воды. Останавливается во впадинке между ключицами, издеваясь над жалобно стонущим, извивающимся под младшим Хосоком. А затем обводит затвердевший и потемневший сосок по контуру, вслушиваясь в звон наручников, что заглушают громкие, хриплые стоны, и наконец прижимает льдинку к горошине, надавливая сильнее, чем планировал. Это разбивает Вонхо на самые мелкие кусочки. Он просит, умоляет снять кольцо, а Чангюн восхищенно вздыхает от вида слегка намокшей от слез повязки. Блондин садится на край кровати, тянется за хлыстом и слишком грубым, приказным тоном говорит: — Перевернись.       Хосок ничего не говорит, не хнычет, что изменить положение с наручниками вокруг запястий слишком тяжело. Он лишь тихо вздыхает от повторяющегося «слишком» в голове и подтягивается, чтобы неуклюже перевернуться, скрещивая руки. Вонхо теперь еще более контролируемый, более обездвиженный, более сексуальный с выгнутой спиной, оттопыренной задницей и ядерно-розовыми волосами, разбросанными по подушке. Он мычит что-то неразборчивое, хнычет и подается назад время от времени, что вызывает у Чангюна, открывающего бутылочку смазки, лишь хитрую полуулыбку. Хлыст в свободной руке не дает покоя. Парню кажется, что он не использовал его по назначению полностью, как планировал. И то, что он наконец может разобрать бормотание Хосока не больше, чем чистое везение. Это граничит со смертью в какой-то мере, потому что Гюн чувствует себя живым лишь наполовину после жаркого, умоляющего: — Х-хлыст, пожалуйста…       Смазка возвращается на прикроватную тумбочку до лучших времен, а кожаный наконечник очерчивает позвонки, от самого верхнего к копчику, пока Хосок начинает мелко дрожать, покрываясь роем мурашек. Его стоны утопают в мягкой подушке, пока парень не поворачивает на бок, прося еще более недопустимо: — Ударь меня.       И Чангюн бьёт сильнее, чем должен был, оставляя на одной из чуть разведенных из-за соблазнительной позы половинок красный ровный след. Он пропадает так же быстро, как наглость Вонхо. С каждым новым ударом, с каждым рыком Гюна ноги старшего теряют силу лишь быстрее. Он падает, ложится на кровать, из-за чего член соприкасается с простыней, и блондин может поклясться, что Вонхо плачет, буквально рыдает от преизбытка ощущений. Хлыст летит в дальний угол, когда Чангюн понимает, как близок он сам. Когда ему кажется, что колец нужно было покупать несколько. Он взбирается на Хосока, настойчивыми ладонями массируя его задницу, покрасневшую от ударов. А затем хватает смазку одной рукой, а второй подбирает единственный кубик льда, что остался в тарелке. Он ничтожно маленький, но по-прежнему холодный. И влажная полоса, что остается вдоль позвоночника Вонхо от соприкосновения горячей кожи со льдом, заставляет старшего лишь затаить дыхание. Его тело напряжено так сильно, что Чангюн может описать каждую мышцу, каждый изгиб и выпуклость. Он оставляет влажные поцелуи на лопатках, а пальцы все ищут местечко для льдинки. И находят. Маленький кубик остается в одной из ямочек на пояснице — особенной слабости Гюна. Он тает там слишком быстро от жара, исходящего от Вонхо, а сам парень уже и стонать не может, лишь хрипит сбившимся дыханием. — Ну же… — Что, дорогой? — нагло спрашивает Чангюн, согревая смазку между пальцев и точно зная, что Хосок об этом и не подозревает. — Я больше не могу, — жалобно стонет Вонхо. — Можешь, конечно, — ухмыляется младший.       И ухмыляется не зря, потому что следующим движением разводит мягкие половинки в стороны, оставляя ноги Хосока все еще сомкнутыми. И когда кончик влажного пальца касается горячей, пульсирующей дырочки, Вонхо дергается, а затем толкается назад, пытаясь поскорее почувствовать желаемое. Чангюн дает это, потому что сам уже задыхается от этого чертового «слишком». Один палец входит легко из-за большого количества смазки, и Гюн осторожно прокручивает его, надавливая на шелковые стенки и растягивая. Хосоку не больно, судя по тихим довольным вздохам, но младшему не то чтобы скучно, а просто интересно, что, если… — Твою мать, черт!       Вонхо кричит слишком громко, дергаясь так, что изголовье кровати ударяется об стену с глухим звуком. Все потому, что нерастаявший до конца кубик льда не без помощи Чангюна оказывается у расселины, а затем младший ведет им ниже, между половинок, пока холодная вода не попадает прямо на колечко мышц. Пока Гюн не подбирает ее двумя пальцами, а потом медленно входит ими внутрь. Стенки поддаются, в отличии от Хосока, что извивается на простынях, хнычет слишком громко и умоляет ускориться. Чангюн знает точно: Ли приятно, но приятно настолько, что терпеть уже сил нет. И он разводит пальцы ножницами несколько раз, прежде чем смачно поцеловать все еще красную кожу и смазать уже свой член. Младший приставляет головку к отверстию, нависая над изогнутой спиной, жадно целуя заднюю часть вспотевшей шеи, и когда Хосок шепчет «давай», наконец толкается внутрь, одним медленным движением заполняя старшего полностью, до подогнутых пальцев на ногах, до громкого, вибрирующего стона. Чангюн задерживается в таком положении, давая Вонхо привыкнуть, а себе — собраться, дабы не кончить раньше времени, тем самым испортив все собственные планы. Благо ему хватает сил толкнуться еще раз, так же глубоко и медленно, а затем ускоряться с каждым движением, пока комнату не наполняют звонкие шлепки тел и хриплые стоны в унисон. Чангюну так узко внутри, особенно от того, что ноги Хосока все еще сомкнуты и выпрямлены. Но как бы приятны не были эти ощущения, блондину не хватает губ старшего, его рассредоточенных поцелуев и открытой шеи. Не выходя из податливого тела, Гюн тянется к маленькому ключику на тумбочке. Вонхо облегченно вздыхает, когда слышит, как младший возится с наручниками, пытаясь их поскорее открыть. И когда это получается, Чангюн находит в себе силы перевернуть тяжелого, обмякшего Хосока на спину. Первое, что он видит, — мокрая насквозь повязка, открытые в поиске долгожданных поцелуев губы, а когда опускает голову, в глаза бросается лишь покрасневший, уже слишком долго требующий разрядки член.       Гюн закидывает одну ногу старшего себе на плечо, заполняя его опять, с новой силой, только теперь наклоняясь до упора, доказывая, что растяжка Вонхо способна на многое. Они целуются влажно, громко, роняя стоны и деля одно дыхание на двоих. А толчки становятся быстрее, ритмичнее и жестче. И каждый попадает прямо по простате, а Хосок уже даже не стонет, лишь хнычет, откидывая голову, подставляя шею под беспорядочные поцелуи. Чангюн кончает глубоко внутри желанного тела, пока его собственное тело пробивает крупная дрожь. Лицо парня искажается в удовольствии, пока Вонхо не обхватывает его ладонями, чтобы слепо притянуть для поцелуя. Но Гюн не позволяет старшему затягивать. Он знает, как сильно Хосок нуждается в оргазме, и спускается ниже, опьяненными от наслаждения поцелуями покрывая торс старшего. И когда напротив его лица оказывается член Ли, Чангюн незамедлительно берет в рот одну лишь головку, а затем снимает кольцо. И что-то внутри каждого срывается фейерверками, потому что Хосок буквально кричит имя младшего, вперемешку с матами, хватается руками за постель и кончает так обильно, так горячо и невероятно прекрасно, что Гюн глотает почти все, оставляя на губах лишь несколько белесых капель. Чангюн возвращается к лицу, на котором застыло удовольствие, чтобы разделить с Хосоком поцелуй со вкусом самого же парня. Он снимает наконец повязку, отстраняясь, и видит влажные от слез глаза, что жмурятся даже от приглушенного света. Ли смотрит так отчаянно, так благодарственно, и наконец улыбается, когда Чангюн забавно бормочет: — С днем рождения, дорогой.